Он взял у Рюрика перо и бумагу и написал: «Сима! На кого ты меня променяла! Я воспитанник орденоносного общества «Динамо». А ты...»
Потом усмехнулся, представив, как бы потешался над этими словами Рюрик, и скомкал листок. Достал другой и написал:
«Ванюшка! Я подаю заявление в танковое училище. Когда пойдёшь приписываться, просись туда же...»
27
Гол!
Ванюшка Теренков повернул от ворот устало и картинно, не сгибая ног, почти не отрывая коньков ото льда, растирая шерстяной варежкой горевшее ухо. От пронзительного ветра слипались ресницы, хохолок на затылке превратился в сосульку и обледенелая чёлка царапала лоб.
Он потупился, ожидая обычной похвалы.
Но вместо этого раздался крик: «Ребята! Кончай тренировку!» И следом другой — восторженный и удивлённый: «Хлопцы! Едем в Париж! Снова футбол!» Ванюшка, забыв о только что забитом голе и об усталости, помчался наискосок по полю, отталкиваясь коротко и резко и сжимая в голой ладони клюшку.
В раздевалке творилось неописуемое. Все старались перекричать друг друга:
— Французы приглашают на новогодний матч московскую команду!
— Комитет дал согласие.
— В Париже уже вывешены афиши.
— Это будет гвоздём новогоднего праздника. Первого января там по традиции устраивают сенсационный матч.
— Да с кем играть-то, ребята?
— С «Ресингом».
— Ну да? Это он только что сыграл вничью с «Арсеналом»?
— Спрашиваешь!
— Тихо, ребята! Тихо! — ударил в ладоши Николай Старостин.— «Ресинг» не только сыграл вничью с «Арсеналом», но он здорово подготовился к встрече. Его команда укомплектована сильнейшими игроками из зарубежных клубов: центр-форвард Куар — из Алжира, вратарь Хиден и хавбек Жордан — из Австрии, правый инсайд Кенеди — из Англии, защитник Диань — из Сенегала, другой из Германии, левый инсайд Живкович— из Югославии; остальные — французы. А тренирует команду тренер Англии Денис Кемптон...
— Ишь, насобирали!
— Да это, можно сказать, сборная мира.
— Тихо, ребята! Сборная не сборная, а орешек крепкий. Это вам не турки, с которыми мы сражались два месяца назад.
Ванюшка вспомнил стамбульский стадион, где ему посчастливилось играть вместо покалеченного инсайда десять минут. Он и в Париже сыграет не менее самозабвенно! Нет, положительно для него началась сказочная жизнь!
И снова ему показалось, что это не он сидит в раздевалке московского «Спартака», а какой-то чужой удачливый спортсмен, прикрывающийся его именем. И ему, как это бывало не однажды, подумалось, что кто-нибудь сейчас заявит, что он самозванец и поэтому его нельзя брать в Париж. Но никто не думал этого говорить, все по-прежнему кричали о том, разумно или не разумно ехать; сезон давно кончился, и вместо футбола они играют в хоккей...
Ванюшка от возбуждения даже вскочил на ноги! Чудаки! Как можно отказываться от такого матча! Он, как никогда, верил в счастливую звезду. Даже новость, что вместе с ними едут динамовцы и что состав команды будет решаться на месте, не могла омрачить его настроения.
Он вышел на улицу возбуждённый и радостный. Ветер послушно улёгся у его ног, как лохматый пёс. Из сизой тучки крошился мягкий снежок.
Ванюшка шагал, не вмешиваясь в разговор товарищей. Его утконосые жёлтые полуботинки неслышно утопали в пышных сугробах. Новенький чемодан и клюшка ударяли по бедру.
Он напевал вполголоса:
Я не стану тебя огорчать...
Пусть навеки останется тайной...
Песня не мешала думать. Перво-наперво надо написать Мишке, пусть он узнает об успехах своего дружка... Но мысль о том, что Мишка сейчас в Ростове, заставила оборвать песенку и даже замедлить шаги. Вот чёрт! Он едет в Париж, а Мишка, может быть, уже мчится сюда, в Москву... Ванюшка прикинул в голове, долго ли продлится первенство ВЦСПС. Выводы показались ему утешительными, и он снова беззаботно запел:
С того незабвенного дня
Жду счастья хотя бы немного...
Итак, Мишке надо дать телеграмму. Вторым делом — позвонить дяде Никите. Пусть порадуется, что мы тоже едем в Париж защищать честь советского спорта. Пусть знает, что его племянник не лыком шит.
Но счастье не любит меня
И к сердцу не помнит дороги...
Дома ли только он? Ведь в цирке предпраздничная программа, а он, наверное, по-прежнему гвоздь программы. Вот мощный старик, просто позавидуешь: сорок пять лет — а никто не может положить его на лопатки...
Выйдя из метро на площади Свердлова, Ванюшка хотел пересечь Охотный ряд, чтобы в «Гастрономе» под гостиницей «Москва» купить что-нибудь к ужину. Но сплошной поток машин, трамваев, троллейбусов перегородил улицу. Он ждал не меньше пяти минут, прежде чем толпа не выплеснула его на другую сторону. Ещё пять минут он раскачивался в этой толпе перед зеркальными дверями магазина, беспомощно подчиняясь людским приливам и отливам, пока бешеный водоворот не всосал его и не поставил перед прилавком. Только здесь он понял, что москвичи уже делают закупки к Новому году, и пожалел о своей затее. Но оторваться от прилавка не было никакой возможности. Почти целый час он черепашьим шагом двигался от прилавка к кассе и от кассы снова к прилавку, пока, наконец, с куском колбасы и французской булкой в одной руке и с чемоданом и клюшкой — в другой, не оказался вышвырнутым, как пробка, на заснеженный асфальт тротуара.
Поглядывая на магазин «ТЭЖЭ», перед которым толпился народ, он спрятал покупки в чемоданчик и, разрезая, как ледокол, нарядный и весёлый людской поток, с трудом выбрался к Большому театру.
Позади с треском вспыхивали провода, окрашивая снежные шапки подстриженных яблонь в грозовой синий цвет; пронзительно гудели автомобили и звенели трамваи. Под тяжёлыми колоннами театра на каменных ступеньках стойко мёрзли парни и девушки. С облегчением вздохнув, Ванюшка обогнул театр, но под навесом Петровки людской водоворот снова засосал его и нёс до самого дома.
Только в подъезде своего дома, в Столешниковом, Ванюшка опустил чемодан и клюшку, которые всё время прижимал к груди. Но окончательно спокойным он почувствовал себя лишь в лифте, когда тот тяжело пополз вверх. Ванюшка хитро подмигнул зеркалу, и его двойник — парень в красном спортивном колпачке с кисточкой, в красном свитере, видневшемся из-под расстёгнутого пальто с ватными плечами и поднятым воротником,— так же хитро подмигнул ему в ответ: «Что, брат, вырвались-таки из толпы, и все кости целы?»
В коридоре пахло керосинкой, щами и неожиданно свежестью леса. Трогательная ёлочка стояла в углу под телефоном. Ванюшка с любовью дотронулся до её колючек; открыв дверь в комнату, сбросил пальто и сладко, до хруста в суставах, потянулся. Чувствуя адский голод, разломил колбасу. С набитым ртом он вышел в коридор и начал крутить телефонный диск, набирая номер дяди Никиты. В трубке гудело и щёлкало, слышались чьи-то комариные голоса и музыка, и, наконец, откликнулся мужской голос на другом конце провода:
— Я слушаю вас.
— Дядя Никита, это ты? — прокричал Ванюшка, дожёвывая колбасу.
— Я. — И после паузы: — Иван? Здравствуй, герой.
— Здравствуй, дядя Никита! — Ванюшка с трудом проглотил сухую колбасу. — Здравствуй и прощай!
— Куда собрался? Домой на Новый год?
— В Париж, дядя Никита! — хвастливо крикнул Ванюшка.
Из двери напротив выглянула любопытная старуха, и Ванюшка озорно подмигнул ей. Она всплеснула руками и, обернувшись в комнату, затараторила что-то чуть слышным шипящим шёпотом.
— В Париж? — удивлённо спросил дядя Никита.
Ванюшка оставил трубку в вытянутой руке: вот бы здорово, если бы дядя Никита услышал, как старуха уже не шёпотом, а в полный голос объясняет высыпавшим в коридор соседям, что Ванюшка Теренков едет в Париж. Но он тут же напустил на себя строгость и, снова приблизив трубку к губам, проговорил солидно:
— В Париж, дядя Никита, в Париж. Едем играть в футбол со спортивным клубом «Ресинг».
Трубка помолчала, потом произнесла задумчиво:
— Что же, там погода сейчас самая подходящая для футбола. Только дождит, наверное.
«Вот старик! — восхищённо подумал Ванюшка. — Его ничем не удивишь». И уже не столько для него, сколько для соседей, проговорил:
— Командочка мировая. — Скромно опустив глаза и теребя ласковую веточку ёлки, добавил: — Только что вничью с «Арсеналом» сыграли.
— С «Арсеналом»? О такой слыхал.
— Чувствуешь, с кем придётся встречаться?
— Ну что же. Чем солиднее противник, тем интереснее.
— Поручений не будет? Может, привет кому передать? — Ванюшка гордо покосился на соседей: пусть знают, что его дядя в Париж ездит запросто.
— Нет, поручений, пожалуй, не будет.
— Ну тогда до свидания.
— Постой, торопыга. Домой пишешь?
— Пишу...
— А Коверзневым?.. То-то. Да ты хоть знаешь ли, что Вятку переименовали в Киров?.. Знаешь?.. Вот что, Иван, сообщи Нине Георгиевне, что я разговаривал со Смуровым (запомни: Смуров), и он обещал помочь Валерьяну Павловичу.
— Хорошо, дядя Никита, запомнил: Смуров... Эй, эй, дядя Никита! Мишка сюда на днях приедет! Ему всё и расскажете.
— Мишка? Хорошо. Но если ты первый увидишь его, скажи о Смурове. Он на ответственной работе, и очень ценит Валерьяна Павловича. Они вместе воевали, и он знает о его больших заслугах перед нашей родиной.
— Есть! Запомнил.
— Ну тогда прощай. Смотри, не подкачай в Париже. Помни, чего тебе доверили.
Ванюшка со звоном опустил трубку на рычаг, растёр в пальцах хвою, понюхал её и, окинув взглядом коридор и приподняв руку, сказал: «Привет!» В комнате бросился к стулу, выжал стойку; брыкнув ногами, соскочил на пол; снова жадно впился зубами в колбасу. Подошёл к окну. Напротив, освещённые электричеством, поблёскивали кремовые и зелёные плитки замысловатого особняка, который бы Мишкин отец назвал «австрийским модерном». За огромным овальным стеклом женщина и двое ребятишек развешивали на ёлку дутые невесомые шары; от верхушки ёлки к углам тянулись разноцветные флажки. Ванюшка в долгой задумчивости следил за весёлой суетой. Очнувшись, подумал: «Неужели завидую?» Потом счастливо потянулся: «Париж, Париж...» — и, раздевшись, собрался было выключить радио, но голос диктора заставил его остановиться на полпути к репродуктору. Чёрт побери, на советско-маньчжурской границе новый инцидент! И что за въедливый народ эти японцы, всё время задирают! Даже посол был вынужден за