ик медленно летел в пропасть.
Из разговоров он знал, что в темноте мальчишки обнимали своих подружек за плечи. Он бы лучше умер, чем отважился обнять Наташу.
Если может существовать сладкая пытка, то именно такой пыткой был для Рюрика весь сеанс. Когда он окончился, товарищи один за другим растворились в толпе. Неловкое молчание охватило Рюрика с Наташей. Только на углу она проговорила, глядя в сторону:
— Меня не надо провожать. Я живу далеко.
— Я знаю, где вы живёте, — еле внятно ответил Рюрик.
И сразу же почувствовал, как от этого признания лоб покрылся потом.
Он незаметно полез в карман за платком, стыдясь этого не меньше, чем признания.
Наташа шагала, уткнувшись лицом в цветы... Куда лучше было бы попрощаться с ней, чем быть таким ненаходчивым. Так отвратительно Рюрик себя никогда не чувствовал. Но продолжал упорно идти за Наташей. Конечно, она сейчас в душе смеётся над ним. И поделом. Он не стоит её мизинчика, а туда же — увязался провожать!..
Она остановилась у калитки.
— До свидания, — буркнул Рюрик и торопливо пошёл обратно, ругая себя последними словами. Но она окликнула его:
— Рюрик!
— Да? — отозвался он, поспешно останавливаясь.
— Я хочу тебя попросить...
— Пожалуйста...
— Ты мне дашь учебник по литературе за седьмой класс? У меня не сохранился.
— Конечно, дам. — Рюрик счастливо засмеялся.
— Завтра, в училище?
— Да.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Хлопнула калитка, прозвучали каблучки по доскам.
Когда они стихли, Рюрик, не отдавая себе отчёта в поступке, выломал кусок из деревянного орнамента, украшающего ворота, и приложил его к пылающей щеке.
Дома он взял с книжной полки «Манон Леско» и, загородив от спящей мамы настольную лампочку, начал читать. Он читал, не замечая, что плачет. Шершавый завиток орнамента, который он прижимал к щеке, стал мокрым от слёз. Каждая страница звучала, как его признание Наташе. Но мысль отдать ей книгу вместе с учебником показалась ему кощунственной. Совсем уже наутро он обернул учебник и положил вместе с альбомом и тетрадями.
Он сладко потянулся, подумал, что скоро увидит Наташу, и, раздевшись и юркнув под одеяло, закрыл глаза.
Но Наташа не пришла на занятия.
Не было её в училище и на другой день.
Рюрик по вечерам ходил к её дому. Прячась за громадным стволом тополя, он пытался угадать её окно. Он выстаивал часами под чёрным звёздным небом. Как-то ему подумалось, что он приходит сюда, как на вахту. За неделю Рюрик изучил весь околоток. Он даже знал спины всех местных жителей. Он мог без ошибки сказать, кто из них в какое время приходит домой. Уже издали он мог определить, Наташин это сосед или посторонний...
Он даже Наташу признал за постороннюю — так непривычна была её фигурка на этой улице. В испуге он прижался к мокрой коре тополя. Тень тополя надёжно скрывала его от её глаз... Наташа медленно прошла мимо и остановилась подле калитки. Она стояла, задумавшись и грустно глядя в землю.
Рюрик украдкой любовался ею.
В воскресенье он не удержался и вышел на вахту, лишь начало смеркаться. Не подымая взгляда на окна, прошёл мимо Наташиного дома. В распахнутую калитку хорошо были видны выскобленные до белизны ступеньки крыльца. Он глядел, словно надеялся увидеть отпечатки её ног. И тут он услышал цокот каблучков. И так же медленно повернул назад.
Она шла торопливо, почти бежала.
— Здравствуй, — сказал Рюрик, глядя в её глаза.
— Ты почему без шапки? Ведь осень, — сказала она, переводя дыхание.
— А ты? — сказал он. — Ты в одной кофточке, а болеешь.
— Но ведь я... — начала она порывисто и покраснела. Потом махнула рукой: — Ерунда. Я уже выздоровела. А кроме того — бабье лето: тепло.
— Вот, а ты говоришь — без шапки.
— Ты давно меня ждёшь?
— Давно. Целую неделю.
— Я догадывалась. Я хотела выйти к тебе. Но мама меня не отпускала. Я вчера впервые выходила из дому.
— Я знаю. Иди, одевайся.
— Сейчас.
Но она не уходила и глядела на него сияющими глазами.
Неизвестно, сколько бы они стояли так, словно впервые разглядывая друг друга, если бы Наташу не окликнула хромая женщина.
— Ах, я сейчас приду, — отмахнулась от неё Наташа и объяснила Рюрику: — Это моя няня.
И сразу же оба рассмеялись. Няня! Действительно, смешно.
Это был чудесный вечер. Рюрик совершенно перестал стесняться. Они бродили по пустым окраинным улицам. Воспалённый закат пылал над огородами, полями. Сморщившиеся и чёрные стручки акации хрустели под их ногами. Жёлтые листья лежали на тропинках и тротуарах.
— А я ведь тебя давно знаю, — рассмеявшись, сказала Наташа.
— По стадиону? — смущённо спросил Рюрик.
— Ну да. Ты часто там бывал со своими братьями.
— Один из них не брат.
— Я имею в виду, двоюродный.
— Нет, он даже не двоюродный.
— А кто же?
— Это длинная история. Но, в общем, Теремок, действительно, как член нашей семьи...
— Почему ты там никогда не обращал на меня внимания? — спросила она с шутливым укором и добавила лукаво: — Или я тебе совсем не нравилась? — Видя, что он растерялся, сказала, беспечно тряхнув волосами: — Я занимаюсь коньками.
— Я знаю, — сказал Рюрик.
— Представляешь, сколько мне пришлось вынести стычек с мамой из-за коньков?
— Почему?
— Да раньше мама считала, что спорт — плебейское занятие.
— А теперь?
— И теперь считает, — снова тряхнула головой Наташа.— Но как умер папа, у меня сразу изменилась жизнь. Видишь, я даже оставила школу и поступила в училище.
— А почему я не встретился с тобой на экзаменах?
— Чудак! — рассмеялась она. — Я училась старше тебя на год, и меня приняли без экзаменов.
— Ты пошла в училище не по своей воле? — спросил он осторожно.
— Да. Но я довольна.
Слова прозвучали упрямо и вызывающе, и Рюрик подумал, что Наташа опять тряхнёт головой. Но она потупилась, шла молча.
Звук их шагов гулко разносился окрест. Воздух был терпким и головокружительным. Испещрённое звёздами небо тлело над городом. Из-за деревьев выплывала жёлтая луна. Рюрик покосился на замолчавшую Наташу. Луна освещала её лицо. Оно было печальным и задумчивым... Наташа встретилась с ним глазами и сразу же отвела их. Потом проговорила с болью в голосе:
— Ты не можешь даже представить, какой жизнью я жила... То нельзя, другое нельзя. Босиком не ходи — растаптываются ноги, а у девушек они должны быть маленькими. Растительной пищи не ешь — испортишь фигуру... — Она на миг смутилась, но тут же тряхнула головой. — Как я завидовала мальчишкам. А мама меня упрекала всю жизнь: «Опять, как мальчишка. Смотри, это не понравится папе». Он никогда не ругался, но она очень боялась его, потому что вышла за него девчонкой, когда ему было сорок пять лет... Он, вообще, всю жизнь молчал...
Наташа говорила горячо и торопливо. Она изливала перед Рюриком свою душу. Рассказ её был так красочен, что он отчётливо представил её семью: углублённого в себя педанта-отца, который не сказал дочери ни одного доброго слова; мать, которая научилась быть высокомерно вежливой и требовала, чтобы дочь была достойна своих родителей; вышколенную домработницу, которая не из преданности, а из-за того, что ей некуда было сейчас деться, осталась обузой в их семье.
— Я никому не рассказывала об этом, — прошептала Наташа после молчания.
От этого признания у Рюрика благодарно заколотилось сердце, и ему показалось, что он сорвался с откоса и летит в пропасть.
— Я это понял, — тоже шёпотом ответил он.
Дунул ветер. В его порыве сорвался с дерева лист и промчался косо и резко. Мутная дымка коснулась краешка луны и уплыла. Млечный Путь мерцал и переливался в вышине. Где-то играли на пианино.
Боязно было подумать, что между ними сейчас произошло что-то значительное и захватывающее, чему нет имени. Ощущение чистоты и свежести охватило Рюрика, словно он вымыл душу родниковой водой. Все слова, которые существовали в языке, не могли бы выразить того, что он испытал. Но если бы даже и были такие слова, он всё равно ни за что не смог бы их произнести... Наташа закинула голову, подставляя лицо ветру, и проговорила упрямо:
— Хочется жить радостно и интересно. Видеть разных людей, разные страны, бороться, побеждать, страдать, любить...
Ветер крепчал. Рюрику казалось, что он выдувал из души всё плохое: огорчения, обиды, зависть. Он напоминал о морских штормах. Он вздымал волны и рвал паруса бригантины. И звёзды срывались с неба, и вспыхивали на их гребнях, и бились о деревянную обшивку... И ему тоже захотелось совершать подвиги, бороться и побеждать.
Оба заговорили оживлённо, перебивая друг друга, не останавливаясь. Потом быстро шагали, чтобы через минуту снова замереть...
Пожатие Наташиной руки было, как удар тока. Рюрик выдернул ладонь и почти побежал. У соседних ворот остановился. Наташа стояла у калитки. Тень скрывала её лицо. Но сейчас он знал его до мельчайших подробностей. Он помахал ей. У него словно выросли крылья, щёки пылали в огне, губы были сухими. Он был как в лихорадке. Земля качалась, и луна подмигивала ему с высоты. Вокруг стоял звон, будто кто-то ударял по огромному тонкому стеклу. «Я сошёл с ума! — прошептал он вслух. — Она меня любит!»
Мама ещё не ложилась спать. Он долго смотрел на освещённое окно. Она ждала его. Но в таком состоянии было невозможно возвращаться домой. Что, если бы она увидела его глаза? Боже мой, она догадалась бы обо всём!.. С водостока капала роса. Он подставил ладонь и дождался, когда она наполнилась. Вода ломила пальцы. Он приложил их к пылающим щекам и долго стоял так после того, как мама погасила свет.
Когда он вытащил с полки томик Маяковского, мама пробормотала сквозь сон: «Ты что?»
Рюрик ничего не ответил и раскрыл книгу. Всё в этот вечер было волшебным, и он не удивился тому, что выпало: «Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова, — отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!»