— Обойдусь, — сказал Никита и недвусмысленно помахал кулаком.
Когда он вернулся с извозчиком, две девушки-гимназистки осторожно вывели Лиду на улицу. Она была бледна, но шла сама.
Никита бросился ей навстречу, протянул руки, но она отрицательно покачала головой.
— Ей нельзя разговаривать, — строго сказала чернявенькая гимназистка.
Ехали молча, долго. Извозчик соболезнующе поглядывал на них, грустно качал головой, иногда вздыхал: «Эх-хе-хе... До чего дожил Питер — в женщинов стреляют... Вояки...»
Никите и без того было стыдно; правду говорят: пуля — дура, выбрала кого, а его — громадину — пощадила...
Нежность и жалость подступали комом к горлу; только- только с девушки сняли бинты, и — снова...
Никита отворачивался, кусал губу. Прикосновение Лидиной руки заставило прикрыть глаза. Он незаметно слизнул языком слезу.
А девушка благодарно гладила его руку. Смотрела задумчиво в небо. Потом медленно перевела взгляд на Никиту и хотела что-то сказать, но он склонился над ней, покачал головой и почему-то шёпотом произнёс:
— Молчи, Нельзя...
И только в больнице она сказала, прерывисто дыша:
— Ты заходи.
Ночью, в полку, нежность и жалость к Лиде не давали Никите уснуть... Он много думал о случившемся, но только под утро смирился с мыслью, что Лида была во всём права.
Дальнейшие события подтвердили этот вывод: правительство заняло штаб большевиков — дворец Кшесинской, Петропавловскую крепость, разгромило редакции «Правды» и «Труда»; приказ Керенского по армии и флоту подтвердил запрещение этих газет. Начались поголовные аресты. В запасном полку были восстановлены прежние порядки. Привыкшие почти к полной свободе солдаты сейчас не имели права выходить в город.
Это было самым страшным ударом для Никиты. В томительном неведении проходили дни, а Никита ничего не знал о Лиде. Чтобы вырваться в город, он впервые пошёл на спекуляцию своим прошлым. Его волновало только одно: как бы подполковник не вспомнил его слов на митинге. Но подполковник оказался незлопамятным (да разве один Никита тогда говорил о нежелании воевать?) и, узнав, что рядовой Уланов когда-то выступал в цирке Чинизелли под именем Сарафанникова, сказал с любопытством:
— То-то я смотрю — знакомое лицо...
Никита подробно рассказал ему о своих поездках по Испании и Франции. Медали, оставшиеся в наследство Никите от Верзилина, произвели на подполковника неотразимое впечатление; услышав, что Никита собирается выступать в борцовском чемпионате, он сразу же дал ему увольнительную в город.
Улицы Петрограда выглядели наряднее обычного, — может быть, потому, что не было солдат, зато чаще, чем прежде, встречались офицеры. Никита почтительно уступал им дорогу и козырял.
В больнице долго не удавалось передать записку. Наконец Никита уселся в уголке — за чёрную гофрированную печь — и стал ждать... Через несколько минут приоткрылось стеклянное матовое окошечко в стене, и старуха с орлиным носом спросила:
— А кто тут спрашивает Зарубину?
— Я, я! — торопливо ответил Никита.
— Так её нет. Она выписана.
У Никиты оборвалось сердце.
— Её не могли выписать, — сказал он испуганно. — Она тяжело ранена.
— Однако же её нет.
Холодея от ужаса, страшась непоправимого, он спросил:
— Может... с ней... что-нибудь... случилось?
— А что может случиться, когда её выписали?
— Почему? Почему же выписали?
— А я знаю? После расстрела на Невском все побежали из больницы. Она ранена, вы сказали? Ну так вот: ей нельзя оставаться у нас — идут аресты. Люди стали жестокими, как царь Ирод, — берут прямо с больничной койки.
Боясь утвердительного ответа, Никита в тоске и страхе спросил:
— Может, и её... арестовали?
— И вовсе нет, я же вам сказала.
Опустив плечи, Никита побрёл к выходу.
— Вы оставили записку, — сказала старуха.
Он вернулся, взял записку, перечитал её и, разрывая на мелкие клочки, вышел из больницы. Весёлая публика по-прежнему заполняла улицу, в сквере играли ребятишки и судачили няни. Оборванец с небритыми провалившимися щеками выкрикивал глухим голосом:
— Деятели революции! За три рубля шесть больших портретов! За один рубль двадцать открыток первых народных министров и возвратившихся из ссылки революционеров!
Усатый швейцар для кого-то почтительно распахнул зеркальные двери гостиницы. Набитый битком трамвай пересёк улицу. Высокий морской офицер с породистым лицом и погонами кавторанга прикрикнул на Никиту, заставил повторить строевой шаг.
Но и к его окрику Никита остался равнодушен. Побрёл дальше в нарядной толпе, не думая о том, что ему лучше бы уйти с людской улицы.
Так он дошёл до Лидиного дома в полной уверенности, что там её нет. На пятый этаж поднимался медленно, тяжело... Дверь открыла хозяйка.
Видя, что она обрадовалась его приходу, но всё ещё боясь поверить в своё счастье, Никита, волнуясь, спросил:
— Дома? Здорова?
— Да проходите, проходите. Заждались вас.
Шагая на цыпочках по сумрачному коридору, стараясь заглянуть в лицо женщины, он продолжал спрашивать:
— Как она? Когда привезли? Доктор приходил?
Улыбаясь, та ответила:
— Да идите, идите. Сама всё расскажет. — Приоткрыв дверь, сказала: — Лидочка, твой потерявшийся друг явился.
— Никита, я так рада, — произнесла из глубины комнаты Лида и протянула ему руку.
Всё так же, на цыпочках, неловко, Никита подошёл к ней и осторожно взял протянутую ладонь. Хотелось стать на колени, прижаться к нежной коже руки, но он решился лишь чуть погладить пальцы. Подвинув стул, сел подле постели.
— Ты жив? — улыбнулась Лида.
— Это ты, а не я... Что мне сделается?
— Что ты! Керенский свирепствует — в армии тоже поголовные аресты.
— Я человек маленький.
— Ничего себе, маленький, — сказала Лида, ласково глядя на него, — вон какой детина вымахал.
— Так я не про то...
— Никитка ты, Никитка, — сказала она. — Кит...
— Лидушка, — молвил он, чувствуя, как голос её кружит голову, — как ты?
— Ты мой спаситель, — сказала она, глядя на него сияющими глазами. — Дважды я обязана тебе жизнью.
— Лида...
— Всё хорошо. Курсистки-то там наши были, с Бестужевских. И доктор наш. И в больницу знакомую направили. Так что всё хорошо.
— Но ты же ушла из больницы? Как сейчас?
Она грустно улыбнулась:
— У нас из мужской палаты взяли сразу троих. Ворвались ночью, схватили с кровати... А один ранен в голову...
Она неожиданно заплакала.
— Лидушка, — растерянно произнёс Никита.
— Ничего... Распустилась. Больше не буду. — Изобразив на лице беззаботную улыбку, объяснила: — Вот меня и решили выписать.
— Но как же ты без доктора? — продолжал допытываться Никита.
— О! У меня такой доктор, что ты просто удивишься. Твой знакомый.
— У меня нет знакомых докторов.
— Есть, — уверенно сказала Лида. — Приходи завтра и увидишь. Сможешь прийти? — с тревогой спросила она.
— Постараюсь, — ответил неуверенно Никита. — Времена изменились, сидим под запором.
— А как ты сегодня?
Он рассказал о разговоре с подполковником и побрякал в кармане медалями.
— Покажи, — попросила она. Рассматривая медали, спросила с удивлением: — И это всё не твои? Почему? Я же слыхала, что ты был выдающимся борцом?
Никита ответил смущённо:
— Иногда боролся удачно. Но Верзилин был куда известнее меня.
Желание быть справедливым к себе и не уронить себя в Лидиных глазах заставило его уточнить после некоторого молчания:
— Верзилин боролся десять лет, а я только-только начал. А тут... всякие неприятности, а потом — война...
— А ты не говори об этом своему подполковнику, — попросила Лида. — Пусть думает, что все твои, и отпускает тебя почаще ко мне. Ладно? — Заметив, что Никита покосился на часы, вздохнула: — Уже надо идти? Посиди ещё немного... Дай мне градусник. Ох ты какой? Кто тебя научил, что нужно отворачиваться?... Твой Коверзнев? Я часто ловлю себя на том, что не могу разобраться в тебе: с одной стороны, ты славный деревенский подросток...
— Подросток — в двадцать четыре года.
— Всё равно подросток, — упрямо сказала Лида. — Ты много читал?
— Нет, — вздохнул Никита.
— Так откуда же ты всё знаешь?
И вдруг — неожиданно для себя — Никита признался:
— Я всю энциклопедию прочитал, — и, чувствуя, что сказал глупость, начал краснеть.
— Всю энциклопедию! Ха-ха-ха! — рассмеялась Лида. — Всю! Ха-ха-ха!
Никита был готов провалиться сквозь землю, но Лида задохнулась, закашлялась.
В комнату вбежала испуганная хозяйка, захлопотала возле девушки.
Сквозь кашель Лида с трудом проговорила:
— Уходи, Никита... Очень унизительно... такая беспомощная в твоём присутствии...
Никита поднялся совсем испуганный и тихо вышел на цыпочках...
Лидин кашель преследовал его. «Доктор придёт только завтра, — думал он с тоской. — Любыми средствами я должен завтра вырваться к ней...»
Вернувшись в казарму, Никита нарочно старался попасться на глаза подполковнику. Отрапортовал ему с достоинством: так и так, всё в порядке, чемпионат состоится, начались тренировки.
Эта ложь позволила ему назавтра снова отправиться к Лиде.
В квартиру он стучался, замирая от страха, но улыбающееся лицо хозяйки опять успокоило его. Как и вчера, он вошёл в Лидину дверь на цыпочках и в нерешительности остановился, увидев подле её постели солдата.
— Вот и наш чемпион, — слабым голосом сказала Лида.
Солдат поднялся, и Никита сразу же узнал в нём Смурова.
— Здорово живём! — сказал тот шутливо. Пожимая руку, разглядывал Никиту. Похвалил: — Всё такой же! Богатырь! И что тебя только в запасном полку держат, а не берут в гвардию!
Никита успокоился: Лида весело улыбалась, молча слушала Смурова.
О Коверзневе Смуров ничего не знал. Сам он, после того как они с Никитой встретились в санитарном поезде, был арестован за большевистскую пропаганду, но бежал из заключения и сейчас служил рядовым в запасном полку. С Лидой у них старая дружба.