— Попка дурак, — проскрипело в ответ.
Лазарь даже вздрогнул от неожиданности.
— Попугай это у меня озорничает, — сказал извиняющимся тоном Татауров. — За портьерой сидит. Вот.
— О, какая птичка! — воскликнул Лазарь и, вскочив с массивного стула, просунул палец меж прутьев клетки. Потом вышел на балкончик, огороженный пузатенькой решёткой, какие обычно бывают у каминов.
Вслед за ним качнулся длинный витой шнур от портьеры. Лазарь поймал его и, раскачивая, кивнул на притулившуюся к стене, выложенной из плит ракушечника, легковую машину.
— Моя «Победа». Через две недели, в День Военно-Морского Флота, заезжаю на ней за вами, и даём гала-представление... Идёт?
— Да в этот праздник у меня намечается лекция в клубе моряков, а с утра ждут в Алуште.
— Чудак! Псу под хвост вашу лекцию! Я дам вам рекламу, какой вы заслуживаете! Афиша с портретом! Перечислим все ваши выдающиеся титулы: чемпион мира, чемпион Европы, победитель чемпионатов во всех столицах мира! Наденете ленту с медалями — звон, блеск, дух захватывает!
— Украли мои медали, — угрюмо признался Татауров и вздохнул, вспомнив ленту чемпиона России — трёхцветную, как национальный флаг, с короной, вышитой золотой канителью.
— Жаль, — искренне огорчился Лазарь.
.— Попка дурак, — проскрипел попугай.
Татауров накинул на клетку полотенце, проворчал:
— Не обращайте внимания.
— Чудак человек, — отмахнулся Лазарь. — Алушта? Да что вы там получите?
— Ну, кое-что перепадёт. Не только за путёвку. Там опытный антрепренёр.
— А я — что? Лыком шит? — воскликнул Лазарь, обернувшись к хозяину, который стоял в дверях, поскольку балкончик не мог вместить двоих. — Заработаем по-царски, говорю без экивоков, без дипломатии, по-дружески. Причтётся детишкам на молочишко. Сколько положено — в казну, подбросим бухгалтеру, кассиру. Остальное наше.
— Ты — мне, я — тебе? — впервые рассмеялся Татауров.
— Ну а как иначе жить? — развёл руками гость. Тяжёлый витой шнур выпал из его ладони и закачался как маятник.
Лазарь был дока по части гастролей. Они всё обсудили, и через несколько минут Татауров проводил глазами «Победу», выползшую из-под балкончика и запетлявшую по узеньким ялтинским улицам.
А в субботу сам Лазарь заехал за ним, повесил на громадный буфет с резными гирляндами цветов и фруктов афишу, отошёл от неё, любуясь, склоняя голову то к одному, то к другому плечу, и спросил торжественно:
— Ну?
Татауров, пожирая глазами свои титулы, рассматривая портрет (старинный — в борцовке, в ботинках с фестончиками, усы закручены и торчат двумя пиками), только и выдавил приглушённо:
— Такое умел делать один Коверзнев...
— Сгинул ваш Коверзнев! Вместо него есть Барский, держитесь за него — не пропадёте.
В разговорах, поглядывая на тихое изумрудное море, они незаметно миновали Байдарские ворота. Татауров вспомнил заграничные чемпионаты, иногда ввёртывал какую-нибудь озорную историю. Рассказ о том, как натянул нос респектабельным театралам у парижской Гранд-опера, заставил Лазаря воскликнуть:
— Вот и расскажете сегодня, и успех вам обеспечен. — Подумал и добавил:— Конечно, сделайте упор, что оставили без такси буржуев.
— У буржуев личные машины, — улыбнулся Татауров.
— Какая разница? Надо, чтоб интересно, чтоб зал смеялся, и в то же время — идейно. Понимаете?
— Учён и осторожен, — успокоил его Татауров.
Так же незаметно отмахали и вторую половину пути. Снова показалось море, под ногами — белый, почти восстановленный Севастополь, весь в разноцветных флагах. На внешнем рейде замерли длинные и узкие громады военных кораблей — тоже все в флагах.
По улицам города ехали медленно. На тротуаре — нарядные девушки, морячки. У одного из них Татауров прочитал золотую надпись на бескозырке: «Марина милитере» — румынский военный флот.
— Остановите машину! — потребовал он, выскочил на панель и окликнул моряков. — Де унде пристинь, амичь? (Откуда, друзья?)
— Дин Констанца (Из Констанцы), — ответил один из них, улыбаясь Татаурову, как старому приятелю.
— Мусафирь? (В гости?)
— Ин визите (С визитом), — ответил тот же и спросил в свою очередь: — Думиявоалтрэ де ундэ петинь лимба ромыня- снэ? (Л вы откуда так знаете румынский язык?)
— Дрогул меу, еу ам фост 15 ань ни Романия. Поате онь аузит деспре мине ни чиркуреле воантре? (Милый мой, я 15 лет жил в Румынии. Может, слыхали, боролся в ваших цирках?) — спросил хвастливо Татауров и назвал своё имя.
Моряк заулыбался ещё больше и сказал, что бывал в его «Арене спорта» в Измаиле, когда был мальчишкой.
Татауров похлопал его по плечу, спросил:
— Кум се кеаме вапорул?! (А что у вас за судно?)
Моряк неопределённо пожал плечами, показал пальцем на золотые буквы бескозырки.
— Адеся орь вениць ла ной ын Севастополь? (Часто бываете в Севастополе?)
— Петру прима долиэ. (В первый раз).
Татауров ещё поболтал с ними немного и, распрощавшись, сказал Лазарю с гордостью:
— Помнят румыны, как я у них чемпионаты держал.
— Удивительно хороший народ, — похвалил шофёр, полуобернувшись к Татаурову. — Любят нас, считают своими освободителями. Вообще тут масса самых разных людей, — все великолепные ребята.
Татауров хотел спросить, кто ещё бывает и с какой целью, но вдруг испугался: «Что это я? А если тот же Лазарь подумает, что я собираю сведения о Военно-Морском Флоте? Да любой намёк в моём положении...»
Лазарь, видимо, не заметил этого, продолжал наставлять:
— Какой козырь! Ах, не спросили имени морячка! Ну ничего, сочините румынское имя. С этой встречи и начнёте своё выступление: «Русский богатырь — любимец румын!» Интернационализм, связь поколений... Ах, как можно обыграть! Зрители будут визжать и плакать.
Татауров покосился на него, подумал: «А чего я паникую? Корабли — на виду, пересчитать можно. На бескозырках написано, кто, откуда... Вон и девки наши хихикают с румынами и... прочими». Эта мысль его успокоила, и в холл Дома культуры он вошёл по-хозяйски — представительный, знающий себе цену, вкусивший мировой славы чемпион, в просторном пиджаке из серого мохнатого твида, в таком же мохнатом свитере, выше всех на голову.
Ещё на улице, при входе в холл, его поразила огромная яркая лента афиш, наклеенных впритык одна к другой, — не меньше полутора десятков. И здесь, в холле, рябило от них в глазах— Лазарь постарался, развесил по стенкам и даже по колоннам. Холл был забит зрителями, главным образом морячками и девушками. Два контролёра пытались управлять этой разбушевавшейся стихией.
В кабинете у Лазаря крутился большой электровеер, было прохладно. На полированном столике стояли бутылки боржоми, тяжёлые стаканы, лежал никелированный ключ. Пока хозяин ходил переодеваться, Татауров откупорил одну бутылку — сидел, попивал щиплющую горло воду. Радостная лихорадка трясла его могучее тело, словно он сейчас должен был сцепиться с противником.
Появление Лазаря (во фраке с блестящими лацканами, в чёрной бабочке; набриолиненные волосы разделяет прямой пробор; нос с горбинкой припудрен) ещё глубже окунуло его в прошлое: да, да, всё как перед ответственным матчем!
И — естественно — не обошлось без дамы, которая, как в былые времена, отрекомендовалась поклонницей его таланта.
— Вот, к вашей милости, — лукаво объяснил Лазарь, словно сам не мог дать ей контрамарку.
Татауров оценил его благородство. Отпахнул твидовую полу пиджака и зачем-то вытащил из брючного кармана массивные серебряные часы. Посмотрел на них, приказал Лазарю тоном, не терпящим отказа:
— Устройте в вашу ложу.
Только после этого рассмотрел просительницу. Неожиданно вспомнилась дебелая купчиха из Филейского монастыря. Только ту вроде бы отличали чёрные косы, а эта — блондинка, волосы уложены по моде — «венчик мира». Он знал, что под его взглядом женщины до сих пор начинают одёргивать юбки на коленях. Но эта — ничего, выдержала, даже улыбнулась.
Лазарь сказал, непонятно усмехнувшись:
— Ну, раз хозяин сегодняшнего вечера приказывает, придётся. Хотя у меня там уже битком набито, — и обернулся к даме:— Цените. — А когда она выходила из кабинета, раскачивая пышными бёдрами, шепнул Татаурову игриво: — Хороша бестия?
— Хороша, — вздохнул Татауров. — Да я-то уж не тот стал.
— Старый конь борозды не испортит, — находчиво подбодрил его Лазарь.
— Но и глубоко не вспашет, — снова вздохнул Татауров.
В неприкрытую дверь доносилась из холла песня:
Будет атом и у нас,
То, что надо, в самый раз,
И кое-что другое…
Давешний совет Лазаря заострить своё выступление на воспоминаниях подхлестнул Татаурова. Яркие афиши, фрак новоявленного антрепренёра, просительница контрамарки — всё было как в дореволюционном цирке... Он был в ударе! Он хвастал и острил! Вспоминал о Поддубном и Заикине, о Вахтурове и Уланове. Знали бы слушатели, какие узы связывали их с Татауровым! Только подумать! Париж, Елисейские поля... Кортеж из зафрахтованных такси на площади Этуаль. Могучая сила русского богатыря, Татуированного, сводившая с ума его поклонников... Российская школа борьбы... Они были непобедимы...
Снова и снова он возвращался к своей славе, пока не понял, что его заносит. Тогда он стал говорить о том, о чём обычно рассказывал в санаториях: о роли спорта в укреплении здоровья, но вскоре опять вернулся к прошлым чемпионатам и даже ввернул давно зазубренную фразу о том, что спортивная схватка уплотняет эмоции и позволяет борцу за единицу времени прожить вдвое большую жизнь... В общем, блеснул не только как борец, но и как интеллектуал.
По окончании вечера, на котором он даже и не апеллировал к такой дешёвке, как подковы и кочерга, Татауров переходил из рук в руки, его поздравляли, девчонки подсовывали открытки для автографов, а у одного мальца он даже расписался на ракетке для пинг-понга... Было многолюдно, шумно. И, конечно, жарко и душно. Но ему не надоедало отвечать на вопросы, пожимать руки, снова и снова расписываться, и его огорчало, что Лазарь приказал электрику вырубить свет.