Тот снова попытался харкнуть огнём — но даже искалеченный "Чапаев" успел поднять щит. В огненном плевке "Седана" грузовик утонул бы полностью, но с нашей помощью в его сторону не пролилось и капли.
Полуторка с разгону взлетела на покатую ступню французского колосса, уткнулась капотом в подъём бронированной голени, и окуталась паром разбитого вдребезги радиатора. Знакомая уже человеческая фигура боком выскочила из смятой кабины и бросилась прочь от грузовичка.
В следующее мгновение тот взорвался.
Француз упал.
Сустав его стопы, наверное, мог выдержать многое. Держал же он как-то вес остального колосса. Но добрых полтонны взрывчатки превратили его в раздробленные обломки.
Жаль, эффект оказался куда скромнее желаемого. И вовсе не потому, что Харитонов плохо старался — яйца у экипажа "Седана" оказались настолько же стальные. Понятия не имею, чего это стоило его пилоту, но колосс шустро подался назад с опорой на руки и целую ногу. Не очень быстро — но куда быстрее, чем получилось бы двигаться вслед за ним у полупарализованной чудовищной болью Вашей Покорной.
Толстяк "Оглаф" шустро занял позицию между нами — и дал повреждённому французу уцепиться за какую-то деталь у себя на корпусе. С опорой на целого защитника скорость передвижения двух махин прочь от "Чапаева" заметно увеличилась.
— Они уходят! — глухо, как сквозь вату, донёсся вопль Ксении. — Смотрите, они же уходят!
Осталось только подобрать оставленную на земле кувалду. Здоровой рукой, конечно. Правая так и продолжала выбрасывать струйки пара, да и ощущалась, мягко говоря, не лучшим образом — словно бур никуда и не делся, и так и вгрызался глубже и глубже под броню, в уязвимую серую плоть.
— Мы же победили! Мы им всем… — бурные восторги Ксении оборвались так же внезапно, как и начались.
Похоже, всё-таки не всем. Вдоль железки машина за машиной появилась целая колонна бронетехники — и буквально на глазах стала разворачиваться в боевые порядки.
За две махины они, разумеется, не поехали.
Незачем.
Вспышки огня казались едва заметными искорками — но трассы десятков стволов упрямо шли нам за спину. К мосту.
Ну…
Щит покачнулся в здоровой руке.
— Будет вам мост, засранцы, — чтобы не сорваться на жалобный писк, слова приходилось цедить через стиснутые зубы. — И колбаса будет, и сало, и коржики…
Боевой колосс послушно шагнул вперёд.
— Нет! — отчаянный крик Арона Моисеевича оборвал это движение на полушаге. — Женя! Мост! Оба поезда на той стороне! Уводите машину!
Действительно. За время нашей бестолковой возни, ремонтные команды сумели как-то залатать железку — и перетащить оба состава.
Ну… Большую их часть.
От брошенного посреди моста вагона за поездами бежали пёстрой толпой его невезучие пассажиры. На дороге за ними остался пёстрый след брошенных тюков и узлов. Чуть в стороне уже занималась огнём полуторка с разбитой огнём зениткой на прицепе. Вторая скакала на шпалах рядом с толпой беженцев.
Ближние к нам пролёты моста, один за другим, встали дыбом и сползли в реку в облаке цементной пыли. Мгновением позже за ними отправился брошенный на рельсах вагон. Каждый новый взрыв следовал, едва лишь беженцы преодолевали очередной пролёт моста.
— Чао, засранцы, — больше хриплое карканье, чем слова, но противники могли только провожать нас беспомощными взглядами.
Кажется, это и называют технической победой.
Кажется.
Преследовать нас так и не собрались. Гонять на чужую территорию в одиночку тяжеловесный колосс противника не собирался. Лёгкая же бронетехника, при всех её несерьёзных размерах, плавать всё-таки не умела. Ни гробоподобные полугусеничники, ни, тем более, угловатые танки-недоростки.
Только вот контроль над мостом его защитники всё равно потеряли. Десятки пулемётов и несколько малокалиберных пушек загнали всех их в окопы. Загнали с гарантией. Те могли только вяло огрызаться, хотя сдаваться легко отнюдь не собирались.
Наверняка ждали, что в темноте к ним особо не полезут, а утром подойдёт какое-никакое подкрепление. Хотелось верить, что именно так всё для них и получится.
Что же до нас…
— Фёдор Дмитриевич! — отчаянный вопль Ксении пробился даже через пелену фантомной боли в повреждённой руке боевого колосса. — Фёдор Дмитриевич!
Романенко потерял сознание.
Понятия не имею, как он вообще ухитрился протянуть целые сутки, да ещё и активно командовать нашей ходячей развалиной. При его ранениях наверняка даже просто безболезненно дышать не получалось. Не удивительно, что наша эквилибристика его доконала.
— Уходим за поездами, — в отсутствие формального командира никакого иного выбора у Вашей Покорной больше не оставалось. — В городе ему помогут. Ксения, закрепи тело, чтобы не болталось на привязи. Так хорошо, как получится. Будем надеяться, сильно хуже не станет.
Пионерка что-то неразборчиво пискнула в ответ и отправилась работать. Учитель хранил подавленное молчание. Колосс устало и размеренно двигался вслед за поездами. Перед глазами постепенно темнело.
Очень хотелось верить, что это не более чем вечерние сумерки.
Пустые надежды!
Колосс начал спотыкаться. Что хуже всего — на ровной земле. В руке, при каждом резком толчке, отдавалась тошнотной волной долгая тупая боль.
— Знаете, — после третьего раза терпение, наконец, закончилось. — Я, кажется, всё.
Колосс замер.
Два неверных шага к двери термен-камеры, попытка одной рукой открутить запорное колесо, и сил на то, чтобы пройти дальше пары шагов по тускло освещённому коридору просто не осталось.
— Женя! — растерянная Ксения появилась в коридоре.
— Сможешь, хоть как-нибудь? — очень хотелось верить, что гамма неповторимых ощущений этого вечера на лице Вашей Покорной в полутьме незаметна. Меньше всего сейчас требовалось напугать ещё и Ксению.
— Да, я могу! — бодро начала Ксения и растеряно добавила, — только медленно и плохо.
— Доведи нас в город как сможешь, и всё, — на виду пионерки не хотелось даже пытаться встать. — Подвигов никто сейчас не требует. Просто сделай, что надо, и свободна.
— Хорошо! — Ксения решительно направилась к термен-камере. Глухо чмокнул резиновый уплотнитель двери. Колосс нерешительно содрогнулся.
Насчёт своих талантов пилота, к сожалению, Ксения ни капли не врала. Первые шаги колосса оказались медленными и нерешительными. Равновесие школьница держала как после коробки портвейна.
Руку дёргало каждый раз, когда она совершала особо валкий шаг. Фантомная боль от повреждений и утренний осколок тарелки вместе породили совершенно незабываемый букет ощущений — и тот вовсе не собирался куда-то уходить даже снаружи термен-камеры.
Оставалась надежда, что Арон Моисеевич поможет с этим что-то сделать — но слабая. Пустому креслу в пультовой с широкими привязными ремнями веры осталось несколько больше.
Застёгиваться одной рукой оказалось на удивление дискомфортно. Кто бы ни проектировал "Чапаева", о такой науке как эргономика здесь даже не слышали. Однозначно. Каждое движение отдавалось мучительной болью.
— А что, болеутоляющее на борту есть? — чтобы не шипеть сквозь зубы, требовалось прикладывать сознательные усилия. — Соглашусь даже на ложку кокаина.
Так себе шутка, ну да чего уж там.
— Простите, — учитель принял вопрос за чистую монету, — Но бортовая аптечка на единицах запаса первой категории штатно просто отсутствует. И потом, кокаин в её состав ни в одном из вариантов не входит, вы что! Только морфий. Но его тоже нет.
Приехали.
Если у кого-то атрофировалось чувство юмора — край уже рядом.
— Я, наверное, тогда в обмороке полежу, — усилия по фиксации в кресле успешно съели последние остатки любых сил Вашей Покорной — что моральных, что физических. — До города. Хорошо?
Ответ учителя, если он и был, услышать могли разве что стенки.
С пробуждением тоже как-то не заладилось. Нет хуже вещи на свете, чем просыпаться от жары в тесной постели с посторонним человеком под боком. Смотря каким человеком, разумеется, но в данном случае — однозначно не с тем, с кем бы хотелось.
Ваша Покорная балансировала в шатком равновесии на краю двухэтажной армейской койки. Если бы не опоры под второй матрас, этажом выше, пробуждение случилось бы куда раньше — об пол. Большую часть узкой постели занимала Ксения. Нижнего белья малолетка не имела — за ненадобностью, и на вид состояла преимущественно из локтей, коленок и рёбер с минимумом хоть сколько-то заметных выпуклостей.
При всех моих неоднозначных отношениях с женщинами, противоестественная тяга к педофилии в списке пороков Вашей Покорной не значилась. Из кровати пришлось буквально выскакивать — на довольно грязный деревянный пол.
В окно безразлично светило яркое летнее солнце. Последние мечты о затянувшемся пьяном кошмаре исчезли без следа. Общий казённый вид небольшой, только пару двухэтажных коек впихнуть, комнатёнки наглядно свидетельствовал, что Ваша Покорная очнулась там же, где и засыпала — чёрт знает где!
Под ноги угодили открытые летние сандалии.
Надо же! Кто-то всё-таки проявил заботу! Ну, хоть какую-то. Ремешки с металлической пряжкой делали их более-менее безразмерными — так что даже к не самым маленьким ногам Вашей Покорной сандалии подошли как родные. Хотя насчёт того, для какого пола их первоначально делали, вопросы оставались. Представить себе женщину, способную добровольно пойти куда-то на люди в этом… изделии у меня просто не получалось.
Армейская форменная юбка до колен и рубашка-переросток эмоции вызвали примерно те же самые — хотя юбку явно подбирали куда тщательнее, а гимнастёрка настолько пикантно жала в груди, что в иных обстоятельствах могла бы смотреться вполне прилично. Если убить вечер с иголкой в руках на то, чтобы перешить её по-человечески, разумеется.
Но это потом. Сначала же…
Тоскливый звук с кровати заставил остановиться на полдороге к двери.