волны гражданского неповиновения в этой стране. Невилл Чемберлен также в приватной беседе сказал, что индийцы вряд ли будут готовы к самоуправлению в ближайшие пятьдесят лет. Но поддержка Болдуина стала принципом партийной политики, и Ирвин, пожизненный консерватор и близкий друг многих лидеров Консервативной партии, стал своего рода связующим звеном между правительством Макдональда и теневым кабинетом.
В выступлении в палате Черчилль предупредил об опасностях, поджидающих Индию, если британское господство будет заменено гандийским. Правители местных территорий и многочисленное мусульманское население будут вынуждены к компромиссу с новой властью. «Неприкасаемые», лишенные по индуистской религии даже намека на человеческие права, больше не будут защищены. Единственный способ избежать политических потрясений в Индии – это сосредоточить усилия на практических шагах по улучшению материальных условий жизни индусов и самым беспощадным образом бороться со всеми проявлениями экстремизма и нарушения закона. Конгресс в Лахоре, на котором сожгли британский флаг, должен быть немедленно распущен, а его лидеры депортированы. Жесткость поможет Британии избежать карательных мер, которые в действительности уже применялись. «Даже сейчас, – заявил он, – в любой момент четкое заявление парламента о намерении править в истинных интересах Индии способно в течение нескольких лет, а может быть, и нескольких месяцев – положить конец этому периоду мучительных волнений».
Черчилль предложил двойственное решение: региональные индийские власти должны двигаться к самоуправлению, в то время как центральная власть будет твердо оставаться в руках Британии. Но с гражданским неповиновением должно быть покончено. «Суть в том, – сказал он, – что рано или поздно все равно придется столкнуться с гандизмом и подавлять его. Нет смысла ублажать тигра, предлагая ему кошачий корм. Чем раньше это будет осознано, тем меньше проблем придется на долю тех, кого это коснется».
Лорд Ирвин отметил: «Черчилль произнес чудовищную речь». Но Черчилль был убежден, что Индия не готова к центральному самоуправлению, Ирвин же полагал, что можно примирить интересы индийских княжеств и индийских провинций. Он также считал, что следует начать переговоры с сидящими в тюрьме лидерами конгресса, чьи требования полной независимости были неприемлемы как для Макдональда, так и для Болдуина.
В письме сыну от 8 января 1931 г. Черчилль написал: «Я буду бороться с этим индийским вопросом а outrance[32]». Он также написал, что никогда не войдет в администрацию, «обремененную такой тяжелой ношей в отношении Индии». 25 января, стремясь склонить конгресс к переговорам, Ирвин выпустил из тюрьмы Ганди. Он сказал Болдуину, что опасается только одного – как бы Черчилль не доставил неприятностей в день дебатов. «Отправьте его на этот день в Эппинг», – просил он.
Но Черчилль все-таки принял участие в дебатах 26 января. Это была его первая речь в парламенте, направленная против консерваторов, с тех пор как он вступил в их ряды в 1924 г. Она обозначила разрыв с лидерами партии. В выступлении он обратил внимание на слабость политики правительства, обещающего самоуправление «восторженным миллионам» и огромную власть, которая на самом деле, по плану Ирвина, им не достанется. Индийские националисты никогда не смирятся с такой уздой. Он также напомнил парламенту, что в данное время 60 000 индийцев сидят в тюрьмах за политические преступления. Действующие сейчас ограничения гражданских прав беспрецедентны в Индии со времен восстания сипаев. Полагать, что индийцы довольствуются статусом доминиона или самоуправлением, – иллюзия. Всеиндийский парламент, который предлагает создать Британия, в скором времени будет подчинен «силам, намеренным как можно быстрее выгнать англичан из страны».
Речь Черчилля оказала существенное влияние на консерваторов-заднескамеечников, с которыми в октябре не сочли нужным проконсультироваться относительно декларации Ирвина. Старший консерватор-заднескамеечник, кузен Ирвина Джордж Лейн-Фокс, написал Ирвину после дебатов: «Когда Уинстон начал говорить, за ним не было особой поддержки. Но я, сидя на задней скамье, понял разумность его речи. Мы постепенно с все большим одобрением стали относиться к тому, что он говорил. Каждый начал понимать, что он выражает его собственные сомнения, и постепенно довольно большое количество сначала довольно загудело, а потом и активно приветствовало его».
На выступление Черчилля ответил не Макдональд, а Болдуин. Он заявил, что, если консерваторы вернутся к власти, они будут считать принятие индийской конституции своим первоочередным долгом. Лейбористы с одобрением встретили слова Болдуина, но, как написал кузен Ирвина, «на наших скамьях царило зловещее молчание».
После выступления Болдуина Черчилль понял, что у него нет иного выхода, кроме как оставить теневой кабинет. Так он и поступил на следующий день. Через два дня он начал публичную кампанию, стремясь обрести поддержку в борьбе против правительственной политики. Его глубокие, пророческие выступления затрагивали чувствительные струны в душах тех консерваторов, кто полагал, что Болдуин уводит партию в сторону от ее убеждений. Для борьбы с этой критикой центральный комитет Консервативной партии под руководством Д. К. К. Дэвидсона старался подорвать доверие к Черчиллю, вместо того чтобы оспаривать его аргументацию. Черчилль со своей стороны ощутил нарастающую поддержку среди рядовых партийцев. 8 февраля он написал Рэндольфу: «Внезапно я стал весьма популярен в партии и чрезвычайно востребован на трибуне».
Через пять дней Брендан Брекен написал Рэндольфу о его отце: «Он освободился от узды Болдуина, собрал всех бойцов партии тори, снова утвердил себя как потенциальный лидер. И здесь, и в Индии огромное множество воспрянуло духом. В своих блестящих выступлениях в палате общин он продемонстрировал консерваторам силу своего дарования и невероятную бесцветность и никчемность премьер-министра».
17 февраля Ганди встретился с Ирвином в Дели. Это была первая из их восьми встреч в течение ближайших четырех недель. Многие консерваторы были неприятно поражены тем, что вице-король разговаривает с человеком, чья цель – полная независимость и который по-прежнему призывает к гражданскому неповиновению. «Это тревожно и отвратительно, – заявил Черчилль на встрече с консерваторами Западного Суссекса 23 февраля, – видеть мистера Ганди, мятежного юриста, выступающего в роли типичного восточного факира, поднимающегося полуголым по ступеням вице-королевского дворца, не перестающего проводить кампанию гражданского неповиновения и разговаривающего на равных с представителем короля-императора. Такое зрелище может лишь активизировать силы, враждебные британской власти».
Выступление Черчилля возмутило и лейбористов, и либералов. Но для очень многих консерваторов оно весьма убедительно отразило их собственные опасения. «Не сомневаюсь, весь дух Консервативной партии сейчас за меня», – писал он Клементине. И это была далеко не фантазия. Черчилль не знал, что 25 февраля главный представитель Консервативной партии Хью Топпинг написал Невиллу Чемберлену: «Многие наши сторонники обеспокоены индийским вопросом. Они все больше склоняются к мнению, высказываемому мистером Черчиллем, нежели к позиции мистера Болдуина». Один из партийных лидеров избирательного округа Болдуина, сэр Ричард Брук, 2 марта направил тому предупреждение: «Индийский народ подстрекают ждать больших уступок, чем они могут получить. Мистер Черчилль выражает мнение очень многих консерваторов в нашем округе».
4 марта в ходе переговоров с Ирвином Ганди согласился прекратить акты гражданского неповиновения и разрешить представителям конгресса поехать в Лондон на вторую конференцию, посвященную будущему Индии. Он также принял британские гарантии, хотя и не конкретизированные, касающиеся оборонной политики, иностранных дел и защиты прав меньшинств. Пакт Ганди – Ирвина, как его стали называть, был обнародован 5 марта. Болдуин тут же выразил поддержку и ему, и созыву второй конференции. 12 марта в парламенте он назвал пакт Ганди – Ирвина «победой здравого смысла». В ответ Черчилль возразил, что пакт вызовет лишь всплеск неосуществимых желаний и надежд. Указав на недавние антибританские выступления в Бомбее, он заявил: «Их организовали те, кто соблазняет индийцев статусом доминиона, но на самом деле не собирается предоставлять им полную независимость и кто хочет вызвать кровопролитие и беспорядки на всем Индостане».
Черчилль был убежден, что его опасения справедливы. 18 марта, выступая в Альберт-холле, он назвал политику переговоров с Ганди и Неру и перспективу дать мир и прогресс Индии «безумным сном с кошмарным пробуждением. Если британская власть исчезнет, – утверждал он, – то все медицинские, юридические и административные службы, которая создала Британия, исчезнут вместе с ней, равно как и обслуживание железных дорог, мелиорация, общественные работы и борьба с голодом. Индусы будут пытаться выгнать и уничтожить мусульман. Расцветут спекуляция и коррупция. Индийские миллионеры, сколотившие состояния на жестокой эксплуатации, станут еще более богатыми и могущественными. Ненасытные аппетиты уже проснулись, и жадные руки множества мародеров уже чешутся, чтобы растащить богатства брошенной империи. Кумовство, взяточничество и коррупция станут служанками браминов».
Но самое худшее, на взгляд Черчилля, заключалось в том, что «индусы терроризируют «неприкасаемых» – огромную касту, сопоставимую по количеству с населением целой страны, – мужчин, женщин и детей, лишенных всех человеческих прав и каких-либо надежд. Их положение хуже рабов, они привыкли терпеть унижение. Для них, как и для пяти миллионов индийских христиан, настанут черные дни, когда Британия больше не сможет протянуть им руку помощи и защитить законом».
Затем Черчилль осудил роль, которую сыграли чиновники Консервативной партии, чтобы представить его и тех, кто с ним согласен, не борцами за интересы Британии, а какой-то второсортной публикой, умственно неполноценной, состоящей в основном из полковников и прочих нежелательных лиц. Он сказал: «Мы опираемся не на полковников – хотя, почему консерваторы свысока относятся к весьма уважаемому в британской армии званию, я сказать не могу, – мы опираемся на факты. Мы опираемся на рядовых солдат британской демократии».