у же это откроет нацистам путь к Черному морю. Под угрозой не только Чехословакия, но свобода и демократия во многих странах. Рассчитывать, что можно обезопасить себя, бросив маленькую страну на растерзание волкам, – это роковое заблуждение. К тому же надо иметь в виду, что военный потенциал Германии вырастет быстрее, чем Франция и Великобритания смогут завершить оборонные мероприятия».
22 сентября Чемберлен снова вылетел в Германию. В Бад-Годесберге на Рейне он сообщил Гитлеру о разработанном в Лондоне англо-французском плане, предполагавшем проведение плебисцита и передачу Судетской области Германии в случае положительного решения населения. О деталях этого плана Черчилль узнал, приехав во второй половине того же дня на Даунинг-стрит. Тогда он пригласил на встречу нескольких друзей из числа пэров и членов парламента, среди которых были лорд Ллойд, Арчибальд Синклер, Брендан Брекен и Гарольд Николсон, также предчувствовавшие, что Чехословакию собираются бросить на произвол немцам. «Жду лифта, чтобы подняться, – позже записал в дневнике Николсон. – Из такси выходит Уинстон. Поднимаемся вместе. «Это ад», – говорю я ему. На что он отвечает: «Это конец Британской империи». Во время нашей встречи Черчиллю позвонил Клемент Эттли и сообщил, что оппозиция готова действовать заодно с нами, если мы хотим. Продолжаем беседу. Все сводится к одному: либо Чемберлен возвращается с миром и честью, и тогда мы его поддерживаем, но, если он возвращается с позором, мы прерываем переговоры и выступаем против него. «Давайте сформируем центр силы», – говорит Уинстон».
В Бад-Годесберге Гитлер потребовал от Чемберлена согласия на немедленную передачу Германии Судетской области. Тот пытался настаивать, что сначала надо провести плебисцит, но на второй день уступил требованию Гитлера: на территориях, где этнические немцы составляют больше 50 % населения, плебисцита вообще не должно быть. Чемберлен согласился и на передачу Германии всех чехословацких укреплений, вооружений и боеприпасов, находящихся в Судетской области.
Обещав Гитлеру настаивать, чтобы чехословацкое правительство приняло эти условия, Чемберлен вернулся в Англию и заявил ведущим министрам своего кабинета: «В определенной степени я добился влияния на Гитлера и удовлетворен тем, что он, дав слово, не берет его назад». Гитлер заверил Чемберлена, что не желает «иметь чехов» в Германии.
26 сентября Черчилль снова явился на Даунинг-стрит к Чемберлену и Галифаксу с идеей совместного заявления Великобритании, Франции и России о том, что они не позволят Гитлеру вторгнуться в Чехословакию. Как раз в этот момент Чемберлен давил на чехов, чтобы они удовлетворили требования Гитлера. Утром 28 сентября, когда выяснилось, что Чехословакия отвергла эти требования, Чемберлен отправил Гитлеру телеграмму с предложением организовать новую конференцию.
После полудня Чемберлен отчитывался в палате общин. Во время выступления ему передали бумагу. Премьер-министр прервал речь и сообщил, что это послание от Гитлера, который приглашает его в Мюнхен на четырехстороннюю конференцию с участием Германии, Италии, Франции и Британии. Поднялся всеобщий шум, раздались аплодисменты. Чемберлен объявил, что принимает приглашение и летит в Мюнхен. Большинство парламентариев в восторге вскочили со своих мест. Черчилль, Иден, Эмери и Николсон остались сидеть. Когда Чемберлен уходил, Черчилль лишь пожал ему руку и пожелал счастливого пути.
29 сентября премьер-министр вылетел в Германию и к полудню был в Мюнхене. Он первым делом спросил Гитлера, будет ли участвовать в дискуссии чешская делегация, которая тоже прибыла в Мюнхен. Гитлер ответил отрицательно. Чехам пришлось ждать в отдельной комнате, пока за них решали их судьбу. Двенадцать часов Гитлер, Чемберлен, Даладье и Муссолини обсуждали детали и сроки передачи Судетской области Германии. Вскоре после полуночи чехам представили готовые договоренности, которые им оставалось принять или отвергнуть. Обсуждение условий не предполагалось.
Германская оккупация Судет должна была начаться на следующий день – незамедлительно и без плебисцита. Там, где немецкоязычное население не было преобладающим, следовало провести плебисцит. В передаваемых районах Германия получала все укрепления, вооружения и промышленные объекты.
Ночью, еще до того как новость о Мюнхенском соглашении дошла до Лондона, Черчилль находился в отеле «Савой» на ужине Другого клуба. Среди присутствующих был первый лорд Адмиралтейства Дафф Купер. Первые подробности из Мюнхена в «Савое» стали известны ранним утром. После этого Дафф Купер заявил, что выходит из правительства.
На улице Черчилль остановился у дверей какого-то ресторана, откуда доносилась музыка и смех. Повернувшись, он тихо сказал одному из знакомых: «Бедняги! Они не подозревают о том, что их ждет». В течение нескольких дней после возвращения Чемберлена из Мюнхена публика ликовала.
Через три дня в палате общин обсуждалось Мюнхенское соглашение. Подавший в отставку Дафф Купер выступал первым с разъяснением причин своего решения: «Премьер-министр считает правильным обращаться с Гитлером мягко, так сказать, на языке благоразумия. Я же полагаю, что он гораздо лучше понимает язык бронированного кулака». Чемберлен ответил: «С тех самых пор, как я занял свой нынешний пост, главной моей целью стало умиротворение Европы, устранение подозрений и враждебности, которые так долго отравляли ее воздух. Путь, ведущий к успокоению, долог и тернист. Чехословацкий вопрос был последним и, возможно, самым опасным. Теперь, когда нам удалось решить его, я вижу возможность добиться дальнейшего прогресса на этом пути».
Однако не все члены парламента рассматривали Мюнхен как триумф. Лидер Лейбористской партии Клемент Эттли назвал его «унижением» и «победой грубой силы». Лидер либералов Арчибальд Синклер сказал: «Несправедливость по отношению к маленькой слабой стране и тирания свободного народа никогда не сможет стать основанием для прочного мира». Более тридцати консерваторов также выступили против соглашения; среди них были Иден, Эмери и сын Бонара Лоу Ричард.
Когда 5 октября Черчилль встал, чтобы выступить, он знал, что выразит недовольство многих людей. «Все кончено, – начал он. – Безмолвная, скорбная, брошенная, сломленная Чехословакия погружается во мрак. Она пострадала из-за своей связи с западными демократиями и Лигой Наций, положений и принципов которой всегда придерживалась. Мюнхенское соглашение – полный и безнадежный разгром. Чехословакия поглощена нацистским режимом. Когда Гитлер решит повернуть на Запад, Британия и Франция горько пожалеют о потере чехословацкой укрепленной линии обороны. Многие наверняка искренне полагают, что пожертвовали лишь интересами Чехословакии, в то время как мы серьезно затронули, а возможно, поставили под угрозу безопасность и даже независимость Великобритании и Франции».
Черчилль отказался принять декларацию, согласно которой Мюнхенское соглашение называлось триумфом британской дипломатии и, как полагал Чемберлен, открывало путь к снижению напряженности в Европе и даже к сближению Британии и Германии. Он резко заявил: «Мы стали свидетелями и участниками огромного бедствия, которое постигло Великобританию и Францию. Не будем же слепы. Следует признать, что страны Центральной и Восточной Европы, с которыми Франция связывала свою безопасность, сметены, и я не вижу средств, которые позволят им восстановиться. Дорога вниз по Дунаю к Черному морю, к зерновым и нефтяным ресурсам, дорога, ведущая к самой Турции, – все это открыто».
Гитлеру не придется сделать «ни единого выстрела», чтобы распространить свою власть на бассейн Дуная, предрекал Черчилль. «Вы будете наблюдать – день за днем, неделя за неделей – полное отчуждение этих регионов. Во многих из этих стран, живущих теперь в страхе перед ростом нацистского могущества, уже есть прогерманские политики и правительства, но в Польше, Румынии, Болгарии и Югославии всегда были мощные народные движения, ориентировавшиеся на западные демократии и отвергавшие саму мысль, что на них может распространиться деспотическое тоталитарное правление. Они надеялись на поддержку, но их предали. Премьер-министр желает иметь сердечные отношения между нашей страной и Германией. Что ж, вовсе не трудно иметь сердечные отношения с немецким народом. Мы всем сердцем с ним. Но у него нет власти. Дипломатические и корректные отношения с Германией, конечно, возможны, но никогда не может быть дружбы между британской демократией и нацистской властью, властью, которая, забыв христианскую нравственность, бахвалится своим варварством, насаждает дух агрессии, получает извращенное наслаждение от преследования инакомыслящих и, как мы видели, не стесняется беспощадно и грубо угрожать силой. Эта власть не может быть другом британской демократии. Для меня нестерпимо сознание, что наша страна оказывается теперь под влиянием нацистской Германии, а наше мирное существование в значительной степени зависит от ее доброй воли или прихоти. Именно чтобы не допустить этого, – продолжал Черчилль, – я изо всех сил бился за укрепление нашей обороны – во‑первых, за создание современных военно-воздушных сил, а во‑вторых, за создание союзов и военных соглашений с целью соединить все возможности, чтобы остановить наступление этой власти – разумеется, в рамках Устава Лиги Наций. Все оказалось тщетным. Все было дискредитировано под благовидными и убедительно звучащими предлогами».
Свою речь Черчилль тем не менее закончил оптимистично: «Я не обвиняю наш храбрый народ, который готов любой ценой исполнить свой долг и который никогда не опускал руки. Я не могу обвинять его за естественное, спонтанное проявление радости и облегчения, когда он узнал, что в ближайшее время его не ждут суровые испытания. Однако он должен знать правду. Он должен знать, что нашей обороной недопустимо пренебрегали и что ей не хватает очень многого; он должен знать, что мы без войны потерпели поражение, последствия которого будут долго преследовать нас; он должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда равновесие Европы было полностью нарушено и западным демократиям были сказаны ужасные слова: «Ты взвешен на весах и найден очень легким». И не считайте, что это конец. Это лишь начало расплаты. Это лишь первый глоток горькой чаши, которую мы будем пить год за годом, если только не встанем, как встарь, на защиту свободы, могучим усилием вновь обретя нравственное здоровье и энергию».