ед тем как в час ночи отправиться спать, он положил свою руку на мою и сказал, что ему очень жаль, что в суматохе последних дней ему не хватило времени узнать меня лучше» [1262] .
ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчилль был мастером нюансов. Он умел якобы незначительным жестом доставить удовольствие и придать воодушевление.
В другой раз, во время авианалета 15 августа 1940 года, когда было сбито почти восемьдесят самолетов люфтваффе, Черчилль попросил Джона Колвилла срочно связаться с Невиллом Чемберленом и сообщить ему приятную новость о потерях врага. Экс-премьер на тот момент занимал пост лорда-председателя Совета. Сначала он встретил своего бывшего секретаря прохладно, выразив недовольство из-за прерванного обеда. Однако, когда Колвилл сообщил ему об успешном воздушном бое, Чемберлен пришел в «неописуемый восторг». И он был тронут тем, что в столь торжественный час Черчилль вспомнил о нем.
– Лорд-председатель благодарит вас, – сказал Колвилл, повесив трубку.
– Еще бы, – помяв сигару во рту, воскликнул Черчилль, – это один из величайших дней в истории!
«Это очень типично для Уинстона – совершать такие маленькие поступки, которые приносят столько удовольствия», – прокомментирует Колвилл [1263] .
Словно в подтверждение этих слов, 15 мая 1940 года, спустя пять дней после ухода из Военно-морского министерства и назначения на пост премьер-министра, Черчилль послал короткую телеграмму всем офицерам, матросам и служащим ВМФ Его Величества. В ней он отметил, что его переполняло чувство гордости от «возвращения в Адмиралтейство в час опасности» и ему грустно покидать это ведомство. Единственное, что его утешает, так это осознание «факта, что я по-прежнему буду недалеко от вас» [1264] .
Благодаря «маленьким жестам» и заботе о матросах и офицерах, Черчилль пользовался заслуженной популярностью в Адмиралтействе. Эта поддержка снизу, а также уверенность в ближайших помощниках – особенно в первом морском лорде адмирале сэре Дадли Паунде – позволяли нашему герою проводить такие кадровые перестановки среди адмиралов, на которые не каждый министр смог бы решиться. Но Черчилль знал: адмиралы – еще не весь флот, укрепив свои позиции сразу на нескольких уровнях, он мог не бояться хулы со стороны отдельных (хотя и влиятельных) личностей.
Черчилль-босс
Несмотря на все вышеперечисленные особенности Черчилля-лидера, он не был легким руководителем для подчиненных. Да он и сам это признавал:
«Я порой использую очень строгие слова не только устно, но и письменно. Меня даже удивляет, что после этого некоторые из моих коллег продолжают со мной общаться» [1265] .
Какими же не самыми лестными чертами руководителя обладал Черчилль?
Во-первых, он был непредсказуем. Однажды страдавший глухотой герцог Девонширский сказал Герберту Асквиту:
– Я всегда слышу лорда Спенсера, потому что я точно знаю, что он собирается сказать.
«Проблема с Уинстоном Черчиллем заключалась в том, что никто никогда не знал, что он скажет или что он сделает», – добавляла леди Бонэм Картер [1266] .
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ: «Проблема с Уинстоном Черчиллем заключалась в том, что никто никогда не знал, что он скажет или что он сделает».
Леди Бонэм Картер
Непредсказуемость распространялась не только на коллег по правительству, но и на обслуживающий персонал, который обычно настолько хорошо знает характер и привычки своих шефов, что может угадать реакцию по малейшим признакам.
«С Уинстоном это было невозможно, это признавала даже его супруга, – вспоминал Джон Колвилл. – Меня часто спрашивали, что премьер-министр думает по тому или иному поводу. И бывали случаи, когда мне казалось, что я знаю ответ наверняка. Иногда я действительно оказывался прав, но чаще всего я ошибался. Среди всего его штата не было помощника, который мог бы похвастаться способностями предугадывать решения Уинстона. По всей видимости, это было связано с невероятной интуитивной силой, которая побуждала его принимать решения в противоречие обычным законам логики или общепринятой модели поведения» [1267] .
Во-вторых, Черчилль-руководитель – как, впрочем, и Черчилль-человек – был нетерпим.
«Терпение было как раз той добродетелью, с которой Уинстон был практически незнаком, – признавался один из его секретарей. – Как только он отдавал распоряжение что-то сделать, он хотел, чтобы это было выполнено немедленно. Часто случалось, что он давал мне какие-то поручения, и я еще не успевал дойти до рабочего места, как он уже звонил и спрашивал об их исполнении» [1268] .
В-третьих, будучи любителем оказывать небольшие, но приятные знаки внимания, Черчилль подчас проявлял невнимательность к своим подчиненным. Упоминая эту особенность, Норман Брук объясняет ее тем, что «ум Черчилля был сосредоточен» на «более важных делах» [1269] .
«Когда он был поглощен решением какого-то вопроса, он полностью посвящал себя решению стоящей перед ним задачи и становился практически невосприимчивым к другим проблемам», – дополняет Джон Колвилл [1270] .
Однажды, во время визита во Францию, Черчилль сказал сопровождавшим его генералам, что время отправки в Англию – утро, 5 часов 45 минут. Когда наступил назначенный час и генералы собрались у самолета, выяснилось, что их шеф передумал вылетать столь рано. Он решил поспать до семи часов утра, позавтракать и только потом отправиться на аэродром. Сопровождавшие его военные все это время слонялись без дела, даже не имея возможности поесть [1271] .
Джон Пек, один из секретарей Черчилля, составил от имени своего шефа шутливое письмо, которое пользовалось большой популярностью в секретариате.
Отметка « Сделать сегодня ». «Прошу вас подготовить для меня шесть новых офисов. В шесть часов каждого вечера я буду вас информировать, какое из помещений я выберу для своего ужина, ночной работы и сна. Необходимо, чтобы в указанных помещениях было предусмотрено все необходимое для миссис Черчилль, двух стенографисток, трех секретарей и Нельсона [1272] . В офисах должны иметься бомбоубежища. Также необходимо предусмотреть площадку на крыше, чтобы я смог наблюдать авианалеты. Все работы должны быть закончены к понедельнику. И последнее, в рабочие часы – с семи часов утра до трех часов ночи – в указанных помещениях не должно быть слышно никаких посторонних шумов и стуков».
По словам Джона Колвилла, это письмо, «хотя и пародия», «не слишком далеко от истины»
«Уинстон мог жаловаться на задержки, которых на самом деле не было, – продолжает Колвилл. – Он мог в самую последнюю минуту поменять тщательно разработанные планы. Он мог перенести встречу, как ему было удобно. Кроме того, он постоянно требовал любезного и обходительного поведения, что доставляло массу хлопот уставшим сотрудникам его аппарата» [1273] .
Как-то Черчиллю понадобилась срочная информация от одного из членов штаба военно-воздушных сил. Каково же было его удивление, когда он узнал, что этот человек взял на несколько дней отгул. Потребовалось вмешательство близких к премьеру людей, чтобы отговорить его от снятия ничего не подозревавшего офицера с занимаемой должности [1274] .
«Уинстону никогда не приходило в голову, что кто-то может устать или перетрудиться, – констатирует его секретарь. – Он мог немедленно послать за кем-нибудь, принимающим ванну, даже не отдавая себе отчета в том, что человеку нужно время на то, чтобы одеться. Во время обедов в Чекерсе он часто посылал меня к телефону. И когда я, прекрасно зная, что телефонный звонок может спокойно подождать, пытался донести это до него, никакие возражения не принимались. Несмотря на подобное поведение, то, что в общении с другим человеком вызывало бы негодование и обиды, в случае с Черчиллем принималось с удивительной невозмутимостью. Причем это касалось не только секретарей, но и стенографисток, которые нередко засиживались до трех-четырех часов утра» [1275] .
Преданность и хладнокровие стенографисток вызывает тем большее уважение, что работа до утра была еще не самым неприятным моментом. Куда больше нервов и сил требовали бесконечные диктовки, утомлявшие как своей длительностью, так и неразборчивостью того, что говорил британский политик. В частности, Элизабет Лэйтон писала после очередного утомительного дня своим родителям:
«Сегодня мистер Черчилль был не в самом хорошем расположении духа. Он неожиданно сказал мне: „ Gimme t-gr-spts-pk“ , что означало „ Give me a toothpick “ [1276] . Я осмотрелась вокруг и, не увидев зубочистки, стала рыскать в сумке, где подобного рода предметам самое место. Не прошло и тридцати секунд, как раздался надменный голос: „Мисс Лэйтон, хватит суетиться, обратитесь к Сойерсу (слуга Черчилля. – Д. М .)“. Я не могла не изумиться от подобных слов. Дальше последовала диктовка. Обнаружив, что в одном месте я вставила „ Somehow I think it right “ (на самом деле я подумала, что именно так он и сказал), Уинстон спокойным тоном произнес: „Нет, нет, я сказал now the time is right “, сделав акцент на „now the time “. Я исправила и вернула ему. Здесь раздалась вспышка ярости: „О боже! Девушка, разве нельзя написать это правильно второй раз, я сказал ripe , ripe , ripe – P , P , P !“ Несмотря на мою оплошность, он быстро меня простил и был очень учтив оставшееся время» [1277] .
Коллега Элизабет Лэйтон Патрик Кинна описывал процесс диктовки следующим образом:
«Если вы проявите безрассудство и попросите Черчилля повторить какое-нибудь слово, он, скорее всего, вый дет из себя, поскольку ваше вмешательство нарушает ход его мыслей. Он никогда не делает пауз. Кроме того, из-за легкой шепелявости не всегда легко разобрать, что он говорит» [1278] .
Помимо сложностей в стенографировании, Патрик Кинна также стал свидетелем другого качества своего шефа – любви к шуткам. В 1944 году, во время возвращения из США, самолет с премьер-министром стал терять высоту. Черчилль сказал, что в сложившейся ситуации следует разгрузить машину, выкинув за борт несколько пассажиров. Поймав на себе удивленный взгляд молодого секретаря, политик широко улыбнулся и произнес: