30 ноября 1957 года Черчиллю исполнилось восемьдесят три года. Среди рождественских подарков, полученных им в тот год, был ящик израильских апельсинов от вдовы Х. Вейцмана Веры и виргинская ветчина от Бернарда Баруха. В мае 1958 года в хайфском университете «Технион», который он четыре года назад поздравлял с тридцатилетием, был торжественно открыт новый зал. Черчилль дал согласие на то, чтобы его назвали Залом Черчилля. На церемонии открытия У. Черчилля представляла его дочь Сара. «Они очень вас любят, – писала она, – и зал был спроектирован так, чтобы отметить ваши достижения и существовать как постоянное напоминание о вашей храбрости и вдохновении».
Сара сообщила своему отцу, как сильно хотел бы с ним встретиться премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион. Спустя несколько месяцев, когда Черчилль вновь отдыхал в «Ла Пауза», он прочитал в местной газете, что Бен-Гурион тоже находится на юге Франции. Черчилль пригласил его на ланч в «Ла Пауза». «Я глубоко ценю ваше приглашение, – отвечал Бен-Гурион, – пришедшее, к сожалению, слишком поздно, когда я уже находился в открытом море на обратном пути в Израиль». Бен-Гурион добавил: «Как и многие другие люди во всех концах света, я смотрю на вас как на величайшего англичанина за всю историю вашей страны и величайшего государственного деятеля нашего времени, человека, чья храбрость, мудрость и предвидение спасли его страну и весь свободный мир от нацистского рабства».
В ответ Черчилль написал: «Я часто думаю о вашей стране, и я с восхищением смотрю на то, как вы решаете свои великие задачи. Я верю, что у нас будет другая возможность встретиться в скором будущем».
В конце мая 1961 года, когда Черчилль находился в Лондоне, он получил от Бен-Гуриона просьбу о встрече. Черчилль с готовностью согласился, и 2 июня 1961 года принял в своем доме в Лондоне человека, с которым сам он разминулся на юге Франции и встреча с которым доставила столько удовольствия его дочери Саре в Израиле. Бен-Гуриона сопровождали его личный секретарь Ицхак Навон (ставший впоследствии президентом Израиля) и посол Израиля в Лондоне Артур Лурье.
Беседа между Черчиллем и Бен-Гурионом продолжалась около двадцати минут. Энтони Монтегю Броун сообщил в Форин офис, что Бен-Гурион сказал Черчиллю, что, по его мнению, Ирак «переживет» свержение монархии и «будет достаточно сильным, чтобы свергнуть собственных коммунистов». У него было «больше сомнений относительно выживания Иордании, которое напрямую зависело от жизни одного-единственного смелого человека, а именно короля Иордании». Бен-Гурион также сказал Черчиллю, что «Египет понемногу готовится к войне, что у них уже есть двадцать или больше истребителей МИГ-19, которые лучше, чем любые израильские самолеты, и что там находятся около 200 русских военных и военно-воздушных инструкторов». Он добавил, что попросил премьер-министра Гарольда Макмиллана «позволить Израилю получить доступ к требующемуся ему оружию для войны в воздухе»
Позднее Ицхак Навон так пересказывал дальнейшую беседу: «Черчилль сказал, что он всегда был другом еврейского народа и сионизма, на что Бен-Гурион ответил выражением восхищения его дружбой и его позицией во время Второй мировой войны как лидера свободного мира, спасенного благодаря ему. Он рассказал Черчиллю о своей жизни в Лондоне во время захвата Гитлером Европы и подготовки немецкой армии к высадке на Британские острова, и о впечатлении, которое на него произвела стойкая позиция британского народа». Во время разговора Черчилль упомянул, что он когда-то написал эссе о Моисее. Бен-Гурион проявил к этому большой интерес и попросил экземпляр. Черчилль подарил Бен-Гуриону экземпляр своей книги «Мысли и приключения», в которую вошло его эссе о Моисее. В конце встречи Черчилль повернулся к Бен-Гуриону и сказал: «Вы – мужественный лидер великого народа».
В сентябре 1961 года, за два месяца до восемьдесят седьмого дня рождения Черчилля, Энтони Монтегю Броун спросил его, не хочет ли он послать поздравление Бен-Гуриону по случаю его семидесятипятилетия. «Вы не делали этого в прежние годы», – сказал Монтегю Броун. Поскольку незадолго до этого два этих человека наконец встретились, Черчилль чувствовал себя вправе послать такое поздравление, что он и сделал, написав: «По случаю вашего семидесятипятилетия шлю вам мои поздравления и добрые пожелания». Бен-Гурион ответил на телеграмму Черчилля: «Дорогой сэр Уинстон! Я был глубоко тронут, получив ваше поздравление по случаю моего дня рождения, и был рад, что вы еще помните о таких пустяках. Я сразу вспомнил о нескольких незабываемых минутах, проведенных с вами в начале июня, и я храню как драгоценность вашу книгу, включающую эссе о Моисее. Я испытываю к вам уважение и привязанность, но отнюдь не только, и даже главным образом не только из-за вашей неизменной дружбы к нашему народу и вашей глубокой симпатии к процессу его возрождения на древней родине. Ваше величие далеко перешагнуло пределы Англии, и для него нет никаких национальных границ».
Коснувшись часто цитируемого высказывания Черчилля о том, что продвижение советского коммунизма представляет огромную опасность для послевоенного мира, Бен-Гурион вспомнил о высказанном еще в годы войны желании Черчилля, чтобы западные союзники вошли в Берлин раньше советских войск. В этой связи он написал У. Черчиллю: «Если бы в последний год войны ваш совет был принят, то серьезный кризис вокруг положения в Берлине, вызвавший тревогу всего цивилизованного мира, никогда бы не возник, а некоторые из восточноевропейских стран остались бы внутри пределов Западной Европы».
Бен-Гурион так закончил свое письмо: «Ваши слова и ваши дела неизгладимо запечатлены в анналах человечества. Счастлив народ, произведший такого сына».
«Я не преминул передать письмо Бен-Гуриона сэру Уинстону, которому оно доставило большое удовольствие», – сообщил Монтегю Броун израильскому послу Артуру Лурье. Спустя два дня сам Черчилль послал письмо Бен-Гуриону, надписав на конверте адрес его дома в пустыне Негев: «Дорогой премьер-министр, я очень обязан вам за ваше изящное и очаровательное письмо. Мне доставило большое удовольствие прочитать то, что вы написали, и я хотел бы снова уверить вас в моих самых теплых пожеланиях как Израилю, так и вам лично».
В апреле 1962 года Черчилль планировал отправиться в средиземноморский круиз с Аристотелем Онассисом на борту его яхты «Кристина». Круиз должен был начаться из Монте-Карло 5 апреля и включить посещение Ливии, Ливана и Греции. «Боюсь, однако, – написал в этой связи личный секретарь Черчилля Монтегю Броун одному из личных секретарей премьер-министра Макмиллана Филиппу де Зулуэта, – что сэр Уинстон станет настаивать на посещении Израиля. Я думал, что хозяин яхты мистер Онассис сам не пожелает заходить туда из-за страха нанести урон своим интересам в области транспортировки нефти и испортить отношения с арабскими странами, но теперь я убедился, что это не так. Я постараюсь сделать все, чтобы убедить сэра Уинстона не посещать Израиль, но я не могу этого гарантировать ввиду его длительных связей с Израилем и открыто просионистских настроений».
Монтегю Броун добавил: «Я буду ставить вас в известность о положении дел. В качестве последнего средства, вероятно, премьер-министр может счесть возможным написать сэру Уинстону, что посещение им Израиля может нанести нам политический вред». Однако опасения Форин офис, что арабские друзья Великобритании будут оскорблены, если Черчилль посетит Израиль, оказались неосновательными, поскольку «Кристина» прошла вдоль побережья Израиля ночью, так и не причалив к его берегам. Последний раз в Палестине Черчилль побывал тридцать лет назад, но теперь, в возрасте восьмидесяти семи лет, ему было не суждено вновь ступить на землю Израиля.
Черчилль умер в своем лондонском доме 24 января 1965 года. Ему было девяносто лет. На следующий день на специальном заседании израильского парламена речь в память о нем произнес Давид Бен-Гурион. «В своей неустрашимой борьбе с нацистским царством ада, – сказал Бен-Гурион израильским парламентариям, – Черчилль являл собой образец совершенного сочетания качеств великого человека в великий момент. Он включился в эту битву и победил. Долгожданный исход не был результатом сражения одного человека или победы одного народа. Не только с помощью лишь его одного сыны света победили сынов тьмы. Тем не менее этот человек был символом и катализатором, средоточием надежды и центральной фигурой в битве гигантов. Еще в начале века сэр Уинстон Черчилль поддержал дело сионизма. Тринадцать лет спустя, выступая на горе Скопус, он говорил о свободном и суверенном государстве, которое будет непобедимо. Черчилль принадлежал всему миру. Его память будет освещать путь будущим поколениям во всех концах мира».
Члены кнессета встали, отдавая дань памяти Черчиллю. Неделю спустя президент Израиля Залман Шазар и премьер-министр Давид Бен-Гурион прилетели в Лондон, чтобы представлять Израиль на похоронной службе в соборе Святого Павла. Поскольку в субботний день им нельзя было ездить на автомобиле, они подыскали отель неподалеку от собора и пошли оттуда на службу пешком по мрачным и молчаливым лондонским улицам.
Отдавая должное памяти Черчилля в статье, опубликованной в «Джуиш кроникл», Гарри Сахер, один из авторов проекта Декларации Бальфура, который находился в Иерусалиме в 1921 году, когда Черчилль посадил дерево на месте закладки Еврейского университета, писал: «Мы, евреи, особенно обязаны Черчиллю – верному другу сионизма». Сахер продолжал: «Для премьер-министра Макдональда сионизм являлся лишь фантазией, с которой можно баловаться, пока это ничем тебя не обременяет и не требует никаких усилий и которую можно предать в подходящий момент. Для Чемберлена сионизм был экзотической безделушкой, которую можно было выгодно использовать в качестве разменной монеты в дипломатической игре. Бевин видел в распространении сионизма что-то вроде неофициальной забастовки, которая должна была быть прекращена строгим профсоюзным боссом. Для Черчилля же это было волшебное возрождение нации, которая видела, как много империй стиралось в пыль, нации, прошедшей через много испытаний и унижений и обновившей свою древнюю творческую силу, от которой теперь человечество могло ожидать столь многого. Характерно, что он призывал своих соотечественников рассматривать создание Государства Израиль в тысячелетней перспективе. Не мелочные расчеты эфемерного дипломатического выигрыша или проигрыша привели его к сионизму; для него это было частью великого прилива истории».