– как правительство Советской России. Я напрочь отказываюсь пускаться здесь в какие-либо дискуссии относительно честности намерений русских».
А 7 ноября 1945 года в речи Черчилля перед Палатой Общин прозвучали такие слова:
«Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правящему судьбой своей страны во времена мира и победоносному ее защитнику во время войны… Всякая мысль о том, что Англия преднамеренно проводит антирусскую политику или устраивает сложные комбинации в ущерб России, полностью противоречит английским идеям и совести».
И даже в знаменитой Фултонской речи (5 марта 1946 года), с которой формально началась «холодная война», Черчилль говорил:
«Я искренне восхищаюсь героизмом русского народа и глубоко уважаю своего боевого товарища маршала Сталина. В Британии, как наверняка и в Америке, многие с большой симпатией и доброжелательностью относятся к русским. Британцы твердо намерены установить с этим народом долгосрочные дружеские отношения, несмотря на все существующие разногласия. Мы отлично понимаем, что русские хотят обезопасить свои западные рубежи, полностью исключив возможность агрессии со стороны Германии. Мы чрезвычайно рады видеть Россию среди ведущих мировых держав, ведь это место принадлежит ей по праву. Мы рады видеть ее флаг на морских просторах. Но больше всего нас согревает мысль о том, как быстро крепнут связи между русским народом и нашими нациями по обе стороны Атлантики».
Пожалуй, это было последнее упоминание Сталина Черчиллем в положительном контексте (в публичных выступлениях). Обстоятельства изменились, политика сменилась, и прежний друг превратился в злейшего врага. 9 октября 1954 года Черчилль даже поставил Сталина в один ряд с Гитлером:
«Пусть диктаторы, чье злонравие породило страшные дела – дела, которые никогда бы не совершились без их деспотичной личной власти, – несут свой ужасный список содеянного в историю. Пусть Гитлер заберет свой позор с собой в ад… Но в этот знаменательный момент мировой истории и, может быть, судеб всего человечества я имею ввиду не только Германию и Гитлера. Сталин был на протяжении многих лет диктатором России, и чем больше я изучал его карьеру, тем больше я был шокирован ужасными ошибками, которые он допустил, и совершенной безжалостностью, которую он проявил к отдельным людям и людским массам, с которыми он действовал. Сталин, когда Россия подверглась нападению, был нашим союзником против Гитлера, но когда Гитлер был уничтожен, Сталин стал для нас главным источником ужаса. После того, как наша совместная победа стала очевидной, его поведение снова разделило мир. Кажется, что он чрезмерно бредил идеей мирового господства. Он действительно низвел треть Европы к состоянию советского сателлита, которому вменялась идеология коммунизма. Эти события, после всего того, что мы прошли вместе, нас глубоко огорчили».
В одном из своих выступлений перед избирателями в Вудфорде, 29 сентября 1959 года, Черчилль вновь заговорил о Сталине:
«С грустью я смотрел на долгие годы „холодной войны“ и на разрушение надежд времён весны 1945. Я принял участие в пробуждении свободной Европы к осознанию необходимости объединения усилий с Соединёнными Штатами и Британскими доминионами ради защиты своей свободы. Но я не стремился к холодной войне и я никогда не стремился к ее поддержанию или продлению. В апреле 1945 года, когда победоносные силы Запада и России объединялись в общей победе, я писал Сталину:
„Я умоляю Вас, мой друг Сталин, не недооценивайте появляющихся разногласий. Не много радости в таком будущем, в котором Вы вместе с подвластными Вам странами и вдобавок с коммунистическими партиями во многих других странах, все вместе встанете по одну сторону, а те, кто тяготеет к англоязычным нациям, их союзникам и доминионам, будут по другую сторону. Очевидно, что эта ссора разорвет мир на части и что все мы, лидеры, причастные к этому по обе стороны, будем опозорены судом истории. Даже развязывание долгого периода подозрений, нападок и контр-нападок и политики противоборства станет разрушительным для широкомасштабного развития и мирового процветания, которые могли бы быть достигнуты в нашем триединстве“.
Сталин не слушал. Все мы очень хорошо знаем трагическую цепочку последовавших за этим событий…»
Кроме того, надо сказать, что Черчилль несколько недооценивал как интеллект Сталина, так и его информированность. Вот что он пишет в последнем томе книги «Вторая мировая война»:
«17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: „Младенцы благополучно родились“. Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. „Это значит, – сказал Стимсон, – что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана“. Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на основании всех тех отрывочных и скудных сведений, которые нам давали, нам заранее не сообщили или, во всяком случае, я не знал даты окончательных испытаний.
…24 июля, после окончания пленарного заседания, когда мы все поднялись со своих мест и стояли вокруг стола по два и по три человека, я увидел, как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: „Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?“ Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну, „Ну, как сошло?“ – спросил я. „Он не задал мне ни одного вопроса“, – ответил президент. Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которой в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов. Таков был конец этой истории, насколько это касалось Потсдамской конференции. Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала».
Сейчас уже доподлинно известно, что Сталин прекрасно знал о новом оружии американцев, причем в том числе от его непосредственных разработчиков – Клауса Фукса, Теодора Холла и Жоржа Коваля, – считавших, что атомная бомба не должна быть собственностью одного государства. Так что через несколько дней после окончания сборки первой атомной бомбы в США описание ее устройства уже было получено в Москве. Как и документы о характеристиках испытательного взрыва в пустыне Нью-Мексико. И 24 июля, когда Сталин мило улыбался Черчиллю и изображал непонимание, он не только прекрасно знал, о чем идет речь, но знал это даже лучше самого Черчилля. А вечером приказал Молотову поговорить с Курчатовым об ускорении советского атомного проекта.
Глава десятая. После победы
Со своей супругой леди Клементиной Черчилль. 1958
Последняя картина Уинстона Черчилля. «Пруд с золотыми рыбками в Чартуэлле». 1962
С Елизаветой II, принцем Чарльзом и принцессой Анной. 1953
Конечно, жизнь Черчилля с поражением на выборах не закончилась. Хотя причин для депрессии у него хватало и кроме поражения. Он видел, как падало влияние Англии на мировой арене, и глубоко переживал, что ничего не может с этим сделать. Ему не нравились новые тенденции в Консервативной партии. Да и семья не радовала: Рэндольф пил и ввязывался в скандалы, семейная жизнь старших дочерей не складывалась и тоже была скандальной. И даже с Клементиной было не все ладно, потому что она, в отличие от него, считала, что с политикой пора завязывать. «Нам сейчас приходится нелегко, а мы, вместо того чтобы поддержать друг друга, то и дело ссоримся, – писала она тогда. – Конечно, это я во всем виновата, но такая жизнь слишком тяжела для меня. Он очень подавлен, поэтому с ним так трудно».
Но сам Черчилль был уверен, что его рано сдавать в утиль. Да, ему было семьдесят, но энергии у него по-прежнему было хоть отбавляй. В родной Консервативной партии ему предложили передать пост главы партии кому-нибудь помоложе, но он уже привык к их постоянной неблагодарности, поэтому даже не слишком обиделся. Но и уйти отказался. Его друг Брендан Брэкен шутливо говорил: «Уинстон в отличной форме и твердо намерен продолжать исполнять обязанности лидера партии тори до тех пор, пока в один прекрасный день вновь не станет премьер-министром на земле или министром обороны на небе».
В сериале «Корона» есть замечательно ухваченный момент – когда на свадьбе Елизаветы и принца Филиппа в 1947 году ожидающие в соборе гости слышат нарастающий гул толпы на улице и сразу понимают, кто едет. Не король, не премьер-министр, а потерявший власть, но по-прежнему великий Черчилль – истинный «отец нации» в то время. А потом, когда он входит в собор, высокие гости встают в знак приветствия, хотя они не обязаны так делать ни перед кем, кроме короля. Да, такова была его популярность у всех слоев общества, и он сам это отлично понимал (когда справился с депрессией после поражения своей партии).