Еще в феврале 1943 года Черчилль попросил у Рузвельта в возможности приезда в Вашингтон английского министра иностранных дел А.Идена. Президент не был против сближения с Британской империей и перенятия ряда ее функций в мире. Распространение американского влияния в разбросанных по всему свету британских доминионах виделось Рузвельту на данном этапе привлекательным. Он с охотой дал согласие на встречу с Иденом. Складывается впечатление, что Рузвельту было «удобнее» вести переговоры с Иденом – лицом не полномочным делать окончательные решения с английской стороны. Это позволяло больше маневрировать, далеко рассуждения вслух менее обязывающими. Беседы вели с американской стороны Рузвельт, Гопкинс и Хэлл, с английской – Иден и английский посол в США лорд Галифакс. По обоюдному согласию военные были исключены из конфиденциальных переговоров. Это отвечало общему подходу Рузвельта, склонного отделять рассмотрение политических проблем от военных.
Идена поразила решимость, с которой президент Рузвельт настаивал на предоставлении статуса державы первой величины Китаю. Министр телеграфировал Черчиллю: «Президент утверждает, что Китай является, по меньшей мере, потенциально мировой державой и анархия в Китае была бы чрезвычайно прискорбным оборотом событий, поэтому Чан Кайши должен получить полную поддержку». Рузвельт уже тогда включал Китай в число комитета четырех держав, руководящих будущей мировой организацией, «который будет принимать все важнейшие решения и осуществлять мировые полицейские функции» в послевоенном мире. Он обсуждал возможность совместной опеки Китая, США и СССР над Кореей и Индокитаем.
Естественно, желания потесниться на Олимпе не существует. Тем более, когда речь шла о вчерашней полуколонии европейских стран, о державе, с которой Лондон воевал в прошлом веке. Иден с его внешностью безупречного джентльмена, на этот раз отбросил и мягкость и манеры. За его спиной стоял Черчилль. Англичане наотрез отказались считать Китай мировой державой. «Разумеется, – говорил Черчилль Идену, – Китай будет использоваться как верный голос на стороне Соединенных Штатов в любой попытке ликвидировать заморскую Британскую империю». Иден держался с Рузвельтом соответственно.
Рузвельт же уже намечал места совместных послевоенных акций. «В Южной Корее можно было бы создать мощную базу, основываясь на которой Китай и Соединенные Штаты могли бы обеспечивать мир в западной части Тихого океана». И главное. Как сказал президент Идену, «в любом серьезном конфликте с Россией Китай без сомнения будет на нашей стороне». Если бы речь зашла о тройственной опеке некоей территории тремя странами – Советским Союзом, Китаем и Соединенными Штатами, то два последних участника триумвирата, полагал Рузвельт, всегда найдут необходимую степень договоренности, Тогда Рузвельт еще не исключал возможности участия СССР в оккупации не только Кореи, но и Японии – и в этом случае он полагал, что американо-китайское понимание сработает нужным образом. Короче говоря, как докладывал А.Иден английскому военному кабинету 13 апреля 1943 г., Соединенные Штаты «рассматривают Китай в качестве возможного противовеса России на Дальнем Востоке».
Вспоминая о своем визите в Вашингтон в марте 1943 года, Иден писал, что «главным вопросом, владевшим умом Рузвельта, был вопрос о возможности сотрудничать с Россией сейчас и после войны». Президент спросил мнение английского министра о «тезисе Буллита» (пространном меморандуме, полученной Белым домом несколькими неделями ранее), в котором бывший посол США в Советской России Буллит утверждал, что СССР «коммунизирует» европейский континент, если Соединенные Штаты и Англия не блокируют «красную амебу в Европе»). Иден ответил, что, «даже если бы эти строки оказались имеющими под собой основание, мы все равно должны найти путь сотрудничества с Россией».
Собеседники пришли к согласию, что цели и методы советской внешней политики определяются не неким планом захвата главенствующих позиций в Европе, а во многом, производимой в Кремле оценкой американских и английских намерений. Рузвельт при этом полагал, что опора на Англию в Европе и на Китай в Азии будет служить американцам дополнительной гарантией.
И снова вольно или невольно возникло болезненное для англичан сопоставление Лондона и Чунцына. Иден, как и его энергичный премьер, готов был сделать многое, чтобы излечить «китайскую болезнь» президента.
Ключевым вопросом обсуждений была оценка того, каким будет после войны Советский Союз и его внешняя политика. О чем бы ни говорили, какие бы проблемы ни поднимали Рузвельт с Иденом, в конечном счете они все же обращались к оценке СССР. Оба политика были согласны в том, что прибалтийские республики будут входить в Советский Союз. Президент полагал, что часть американских политиков постарается использовать этот вопрос для противопоставления Америки Советской России. Но советские войска в период крушения Германии, несомненно, будут стоять на берегу Балтики и никакие силы не способны «отодвинуть» победоносный Советский Союз в глубину континента. Может быть, для успокоения части американского политического спектра следовало бы просить Сталина провести в этих республиках плебисцит? Иден не разделял этой идеи. Рузвельт завершил эту часть дискуссии словами о том, что «согласие» на включение прибалтийских рычагов в общем компромиссе с советским руководством.
Между американцами и англичанами обнаружилось согласие в том, что Финляндия представит собой после войны сложную проблему. Но не самую сложную – таковой будет Польша. Рузвельт и Иден пришли к выводу, что Восточная Пруссия должна войти в состав Польши. Должна быть восстановлена независимость Австрии. Президент с легкостью «решал» бельгийские проблемы. Франкоязычная часть Бельгии должна соединиться с потерянными Францией Эльзасом и Лотарингией (северной частью Франции), а также с Люксембургом, чтобы образовать новое государство Валлония. Благом для президента было то, что его не слышали французы (впрочем, о многом они уже догадывались). Иден слушал изложение валлонских проектов Рузвельта скептически. Англия уже начинала ощущать определенную общность судеб старых колониальных держав перед лицом неудержимого американского динамизма.
К моменту, когда Гитлер должен будет сложить власть, американские и английские войска будут находиться на германской территории. Их мощь должна быть такова, чтобы проконтролировать любой поворот развития событий. Рузвельт учитывал и тот вариант, что Германия может капитулировать еще до того, как американские войска вступят на германскую территорию. На этот случай следовало загодя договориться со Сталиным и установить согласованные зоны оккупации поверженной страны.
По мнению президента, прерогатива принятия главных решений должна была принадлежать четырем сильнейшим державам – США, СССР, Англии и Китаю. Англичанам хотелось сократить этот высший круг, и Иден высказал сомнения в отношении Китая. По его мнению, Китаю после войны придется пройти через революцию и длительный период модернизации. Желание англичан обсуждать статус Китая привело к оживленному обмену мнениями о будущем Азии и целом. Гопкинс выразил мысль, что Англия будет всеми силами сражаться, отстаивая свои владения на Дальнем Востоке, но у Рузвельта сложилось впечатление, что Лондон, при всей его имперской гордости, будет все же покладистым союзником в послевоенный «век Америки». Прирожденных геополитиков и реалистов – англичан поразила легкость, с какой президент Рузвельт готов был обращаться с целыми народами, его не волновала судьба старинных гордых стран, он одним росчерком пера готов был перекроить политическую карту. Англичан не скрыл, что его это настораживает. Рузвельт, по выражению Идена, с легкостью манипулировал емкостями с взрывчаткой, природу которой он не знал.
По вопросу, который чрезвычайно волновал Идена – характер будущих отношений США и СССР – у него сложилось впечатление, что Рузвельт был достаточно осведомлен, далек от наивности и понимал, что СССР в послевоенном мире будет могучим фактором международной жизни.
После окончания визита Идена в Вашингтон президент, выступая на пресс-конференции, сказал, что с англичанами достигнута договоренность на 95% по всем проблемам – «от статуса Рутении до выращивания земляных орехов». Шервуд спросил Гопкинса, к чему относятся остальные 5%, тот ответил: «Главным образом к Франции». Англичане защищали де Голля, видя в нем соратника по восстановлению мощи Западной Европы в мире. Американцы же всячески препятствовали его политическому утверждению в Париже. 6 мая 1943 г. Мэрфи пишет из Алжира в Вашингтон следующее: «По моему мнению, пришло время найти общую с Лондоном точку зрения по этому вопросу (отношение к де Голлю. – А.У.). Необходимость выработки общей политики должна быть понята британским правительством». Черчилль и Иден держались той точки зрения, что «тайная дружба» с де Голлем будет их активом в послевоенной Европе. Можно ли было рассчитывать на других союзников? На Польшу?
Польский вопрос всегда был сложной проблемой для Черчилля. В апреле 1943 года Черчиллю показали текст ноты протеста, посланной главнокомандующим польских войск генералом Андерсом Сталину по поводу сложностей воссоединения семей польских военнослужащих, выехавших в Иран. В этом протесте, говорил Черчилль Кадогану, «мы видим элементы той нестабильности, которые приводили Польшу к краху на протяжении многих веков, несмотря на индивидуальные достоинства поляков. Генерал Андерс обращается самым суровым образом с правительством, которое единственное может ему помочь».
8 апреля 1943 года Черчилль писал комитету начальников штабов: «Мы говорили русским, что прекращаем посылку северных конвоев ради операции «Хаски» (высадка в Сицилии), а теперь «Хаски» откладывается из-за того, что там якобы есть две германские дивизии… Что подумает об этом Сталин, сдерживая на своем фронте 185 дивизий, я не могу себе представить».
Ради компенсации фактического союзного бездействия, британское командование решило послать в СССР более полутысячи самолетов. «Мы работаем день и ночь, – пишет Черчилль Сталину, – завершая план посылки вам этих самолетов». «Аэрокобры» и «Киттихоки» доставлялись на советский фронт различными путями, в частности, через Гибралтар, Северную Африку и Иран. «Харрикейны» собирались в Египте и Ираке.