В официальной истории Комиссии по атомной энергии говорится: «Оба – и Рузвельт и Черчилль знали о роли, которую играл в их дипломатии тот революционный прорыв в технологии, который по своей значимости превосходил даже кровавую борьбу против нацизма». Характерно – это отмечали все американские эксперты – что в этой области, где технологический переворот соседствовал с дипломатией, Черчилль и Рузвельт предпочитали совещаться с минимумом лиц. Теперь Англия и Америка стали атомными партнерами. «Я очень благодарен, – писал Черчилль Гопкинсу тремя неделями позже, – за всю вашу помощь в обсуждении вопроса и его удовлетворительном решении. Я уверен, что решение президента послужит на благо обеих наших стран». Черчилль добавил: «Мы не должны терять время в осуществлении этого проекта».
О пребывании в Гайд-парке секретарь Мартин вспоминает: «Мы устроили пикник в спрятанном в лесу коттедже – сосиски и гамбургеры жарились прямо на открытом воздухе, здесь же была рыба и огромные порции дыни… Последовало освежающее купание в открытом бассейне». Даже когда зашло солнце, пишет Черчилль, «было так душно, что я поднялся с постели, не в силах заснуть и едва способный дышать, вышел наружу и встретил рассвет над берегом Гудзона».
Здесь же и было решено, что в Европе совместным контингентом войск будет командовать американец (предполагалось, что генерал Маршалл), а в Юго-Восточной Азии английский адмирал Маунтбеттен. Обиженный генерал Брук, которому раньше было обещано командование в Европе, пишет: «Совершенно очевидно, Уинстон сдался, несмотря на все прежние обещания. Он спросил меня, что я чувствую, и я ответил, что ничего кроме замешательства». Брук называет этот день «черным» и добавляет с горечью: «Он не выразил своей симпатии, никаких сожалений и действовал так, будто происшедшее – мелочь». Черчилль в мемуарах о Бруке: «Он перенес это огромное разочарование с солдатским достоинством».
В конце конференции в Квебеке довольно определенно обозначился англо-американский союз. Обе стороны наметили стратегию дальнейшего ведения войны против стран «оси». Было решено в начале лета 1944 г. начать вторжение в Западную Европу. Были очерчены контуры итальянской кампании. Выступая в Гарварде Черчилль еще раз подчеркнул, что американскому народу теперь уже “не уйти от мировой ответственности”. На фоне советско-американского отчуждения лета 1943 года, когда англичане и американцы копили и сохраняли силы, а СССР сражался за национальное выживание на Курской дуге, согласие в межатлантических и, прежде всего, атомных делах говорит о строе мыслей Черчилля и Рузвельта. Создавался союз, защищенный готовящимся «сверхоружием» для гарантирования западного варианта послевоенного устройства.
Но, находясь тет-а-тет с американцами, Черчилль боялся закрепления положения «младшего» союзника. К тому же неподвижность в отношении Востока была чревата опасностями. Имея все это в виду, 3 сентября 1943 г. Черчилль предложил Сталину и Рузвельту встретиться в Эдинбурге или Лондоне. Предлагалась следующая повестка дня: «Что делать с Германией после ее поражения? Если делить оккупационные территории, то как?» Премьер-министр ставил также более широкий вопрос: «Будут ли в мире зоны влияния? Или англо-американцы, как и русские, будут «играть по всему полю»? Разумеется, счел нужным указать с самого начала Черчилль, «не может быть никаких сомнений в том, что мы заинтересованы во всех частях мира. Мы не можем закрыть глаза на события в любом из регионов мира, потому что даже из отдаленных региональных процессов могут возникнуть предпосылки новой войны».
В начале сентября 1943 года Черчилль, по его собственному признанию, сознательно задержался в Америке. В Англии уже шутили, что он решил принять американское гражданство. А он желал быть рядом с президентом на решающем этапе развития событий в Италии и определения отношений с СССР.
Премьер сидел окруженный подушками в своей спальной комнате, а президент работал в Овальном кабинете Белого дома. Черчилль «проводил большую часть дня, залезая в постель и вылезая из нее, принимая ванну в самый неподходящий момент, мечась из одного конца коридора в другой в домашнем халате». В послании Сталину, написанном Черчиллем и одобренном Рузвельтом, задается вопрос, «каковы ваши взгляды на будущее» и излагается точка зрения на будущее Запада. Черчилль предлагает в случае необходимости посетить Москву. Теперь, после скрепления союзных связей с американцами, Черчилль чувствовал прочность тыла и считал, что на данном этапе (когда СССР был жестоко связан боями с немцами) с Москвой будет легче договориться о будущем послевоенном устройстве.
Было и другое соображение. Черчилль телеграфировал своему южноафриканскому другу – Сметсу: «Неизбежно превращение России в величайшую наземную силу в мире после этой войны, поскольку она избавится от двух своих военных соперников – Японии и Германии, которые в течение только одной нашей жизни нанесли ей такие тяжелые поражения. Я надеюсь на братскую ассоциацию Британского содружества и Соединенных Штатов, их союз на море и в воздухе, объединяющий морскую и воздушную мощь. Это позволит нам занять мощные позиции и создать необходимый баланс с Россией, по меньшей мере, на период восстановления. Дальнейшее развитие событий предвидеть трудно». Черчилль придавал исключительное значение новой мощи России, а вот что касается Китая, то в этот период (сентябрь 1943 г.) он выражал большие сомнения. Как пишет Кадоган о Черчилле (запись в дневнике от 6 сентября): «Он бы хотел выкинуть Китай из списка четырех величайших держав самым демонстративным образом».
Обдумывая свою политику на послевоенный период, Черчилль в сентябре 1943 г. все более открыто начинает говорить о союзе англоязычных народов, о том, что Великобритания и Соединенные Штаты разделяют общую концепцию того, что «справедливо и достойно». Обе страны стремятся к «честной игре», разделяют «чувство беспристрастной справедливости и прежде всего любовь к личной свободе». Черчилль всячески превозносит «божий дар общего языка» – бесценное орудие для создания нового мира. Он говорит в эти дни даже об образовании общего гражданства между Соединенными Штатами и Великобританией. «Мне хотелось бы верить, что англичане и американцы будут свободно пересекать океан, не думая, что они иностранцы, приезжая друг к другу». Такой союз открыл бы безбрежные перспективы для «расширения того пространства, где говорят на нашем языке».
Выступая в Гарвардском университете, Черчилль публично выразил основные идеи своего долгосрочного планирования. Он сказал, что его видение мира базируется прежде всего на вере в англо-американское единство как подлинный базис будущего мира. Черчилль предложил сохранить объединенный англо-американский комитет начальников штабов после войны «ну, скажем, еще на 10 лет». (Черчилль объяснял Эттли, Идену и Объединенному комитету начальников штабов, что это «его самая любимая идея»). Сохранение объединенного комитета штабов дало бы обеим странам «огромные преимущества». Предусматривался обмен офицерами в военных колледжах, система совместной подготовки войск, обмен новыми видами оружия, результатами новых исследований, «общее использование военных баз, фактическое взаимосплетение двух стран». В третий раз в своей жизни сталкиваясь с проблемой нарушения европейского баланса в ущерб Британии, Черчилль полагал, что делу может помочь лишь привлечение крупнейшей неевропейской страны.
Союз с Соединенными Штатами обеспечит обеим странам наилучшие позиции в их отношениях с Советским Союзом. В телефонном разговоре 10 сентября 1943 г. с Иденом, Черчилль сказал, что «наши отношения с русскими развивались бы лучше, если бы вначале мы сумели обеспечить тесные связи в американской стороной. Очень важно для нас не позволить русским пытаться каким-либо образом сыграть на противоречиях с Соединенными Штатами». Черчилль отмечал растущее влияние побед СССР на расстановку сил, возникающую в Италии, где западные союзники пока не владеют контролем над всей ситуацией. Но более всего Черчилль считал в этом смысле взрывоопасной зону Балкан. Здесь он предвидел возможность быстрых и резких перемен в Венгрии, Румынии и Болгарии, «которые открывают доступ к Дарданеллам и Босфору для русских».
12 сентября исполнилось тридцать пять лет со дня свадьбы Черчиллей. Клементина сообщила детям о словах, сказанных Уинстоном – «я люблю тебя все больше с каждым годом». Рузвельт провозгласил тост за замечательную. семью. Черчилль в наилучшем настроении вечером отправился из Гайд-парка в канадский Галифакс. Новости из Европы испортили ему настроение. Группа немецких десантников освободила Муссолини и привезла его к Гитлеру. На севере Италии создано новое фашистское правительство. Маршал Бадольо поспешил под прикрытие союзников в Бриндизи. Итальянская ситуация осложнилась.
В создавшемся положении Черчилль полагал правильным усилить английскую активность на Балканах. Отсюда немцы обязаны были (под влиянием побед Советской Армии) вывести часть своих войск и, возможно, отойти к Дунаю уже в конце текущего года. С этими мыслями премьер-министр погрузился на линкор «Реноун». В адмиральской каюте Черчилль готовил обзор мировой ситуации. Элизабет Лейтон вспоминает: «Он готовил речь для парламента и это была огромная речь! Я никогда не забуду, как работала, сидя у его кровати. Это была очень хорошая каюта с множеством комнат. Но, как обычно, сигара затухала, а он приобрел привычку зажигать ее при помощи свечи. Поэтому в воздухе звучало одно постоянно: «Зажгите свечу» – а затем надо было исхитриться прикурить. Но вот он удовлетворен и записаны еще два слова. Сигара гаснет и вся процедура повторяется. Однажды я гуляла по верхней палубе, когда внезапно появился матрос со словами: «Премьер-министр желает вас видеть немедленно». Море было бурным, но я бросилась к блокноту и карандашу, зная, что будет продолжение той же речи. Бездыханная я села, тогда как он сурово посмотрел и сказал: «Я надеюсь, не оторвал вас от чая?» А Рузвельту Черчилль радировал: «Каждый день я получаю примерно пять или шесть тысяч слов по радио и шлю ответы каждый вечер с одним из кораблей эскорта. Таким образом я в контакте со всем миром».