На пути в Крым, читая пять затребованных в госдепартаменте книг о России, Рузвельт остановился на Мальте. Здесь он и новый государственный секретарь Стеттиниус совещались с Черчиллем и его министром иностранных дел Иденом. Затем последовали дискуссии с Объединенным комитетом начальников штабов. Западные союзники пренебрегли всегдашним недоверием Сталина и еще раз начали встречу с восточным партнером лишь после двусторонних согласований.
Самолет Рузвельта «Священная корова» приземлился на замерзшее поле аэропорта Саки во второй половине дня 3 февраля 1945 года. Рузвельт предпочтет остаться еще двадцать минут в своем самолете, чтобы увидеть посадку самолета с премьер-министром Черчиллем. Своего рода знак западной солидарности союзников – они вместе вышли из самолетов под звуки оркестра Советской Армии. Наступал «лучший час» межсоюзнического сближения. Несмотря на длительный перелет (девять часов полета от Мальты), Черчилль и Рузвельт весьма живо реагировали на окружающий мир во время пятичасовой поездки из Саки в Ялту. Дорога была только что заасфальтирована, но изменить ландшафт, опаленный боями 1942-1944 годов, было невозможно. Следы страшных разрушений были видны по обе стороны дороги. Были видны сгоревшие дома и подбитые танки. Кортеж пересек гряду Крымских гори выехал к морю. Черчилль описал, каким разительным был контраст между зимним пейзажем до Крымских гор и залитой солнцем Ялтой. Воронцовский дворец был шикарным палаццо, хотя ванных комнат не хватало. Советская делегация прибыла в Ялту на следующий день, специальный поезд привез Сталина и его окружение в Симферополь. Все три руководителя попали «из зимы в лето». Как и погода, все было отчасти призрачно и необычно во время этой встречи. По меньшей мере у всех трех лидеров, судя по всему, не было четкой временной перспективы, они полагали, что война продлится еще не меньше года.
С самого начала конференции Рузвельт пытался найти общий язык со Сталиным, в значительной мере выступая против Черчилля. Примечательно, что во время первой закрытой встречи со Сталиным (первый день конференции) Рузвельт пожаловался на англичан, которые уже два года упорно стремятся к воссозданию на западной границе Германии мощной Франции. По мнению Рузвельта, это был искусственный процесс. Франция неспособна сколько-нибудь эффективно противостоять своему восточному соседу, и Лондон неправ, укрепляя позиции Парижа. «Англичане особый народ, они хотят и съесть торт и иметь его», – оценил английскую политику президент. Они поддерживают слабую Францию для того, чтобы сохранить контроль над Западной Европой.
Со своей стороны, советская делегация явно вела себя неодинаково во встречах с англичанами и американцами. С последними Сталин, вполне очевидно, хотел найти компромисс. Он согласился с критическими замечаниями в адрес де Голля (с которым месяц назад подписал договор) и никогда на этой встрече не подчеркивал выигрышности советских военных позиций на данном этапе войны. (Такие американские историки как Д.Клеменс считают, что он боялся напугать Черчилля и Рузвельта, не хотел создавать впечатление о всемогуществе СССР на данном этапе войны и даже искусственно затянул наступление на Берлин, отказал маршалу Жукову в его планах закончить войну в феврале 1945 года прямым и коротким броском на Берлин).
Сказались и особенности черчиллевского стиля. Иден пишет с максимальной деликатностью: “Сила Уинстона Черчилля заключалась в его огромном чувстве цели и в его мужестве… Он был также великодушным и импульсивным, но все эти качества не обязательно являются выигрышными за столом переговоров”. Не было выигрышным и постоянное стремление излагать аргументы. Черчилль. видимо. проигрывал и в том, что постоянно стремился “персонализировать” свою политику, полагаться на “честное слово и джентльменское начало”.
На первом пленарном заседании царило редкое единодушие. Черчилль поддерживал принцип единодушного согласия в высшем совете создаваемой новой мировой организации. А во время совместного обеда он провозгласил тост за мировой пролетариат. Но подобные приемы не сблизили Черчилля со Сталиным – это показало обсуждение проекта Организации Объединенных Наций. Сталин в жесткой манере эпатировал Черчилля, сказав, что суверенный Египет может потребовать в Ассамблее Объединенных наций право на Суэцкий канал.
Рузвельт предложил оставить вопрос о членстве в ООН (СССР и Британия предполагали иметь там больше представителей, чем США) до созыва учредительной конференции (Сталин хотел отдельного приглашения для Украины и Белоруссии). Англичане (которых американцы еще во времена создания Лиги наций обвиняли в окружении себя группой доминионов) поддержали советское предложение и Рузвельт, оказавшись в одиночестве, предпочтет не создавать очередной острой ситуации в момент, когда дорога к созданию ООН уже обозначилась и даже была названа дата ее созыва – 25 апреля 1945 года.
В противодействии американцев советской просьбе на этом этапе выражалось скорее не желание оставить СССР в мировой организации в одиночестве, а воспоминания о том, как в американском сенате противники Лиги наций в 1919-1920 годах использовали аргумент о том, что Англия, имея в руках голоса пяти своих доминионов, всегда сумеет возобладать над «одинокими» Соединенными Штатами. Желая смягчить американское сопротивление, и Сталин и Черчилль пообещали поддержать просьбу США о предоставлении им дополнительных двух мест в будущем. Лед тронулся и тройственное согласие было достигнуто.
Наступило максимальное за период войны сближение трех стран. Сталин провозгласил тост за Черчилля как самого смелого государственного деятеля мира, как лидера страны, в одиночестве стоявшей против Гитлера. Черчилль тут же мобилизовал свое красноречие и приветствовал Сталина как вождя страны, сокрушившей хребет германской военной машины. Сталин поднял тост за Рузвельта, как за государственного деятеля, имевшего наилучшее понимание своих национальных интересов. Рузвельту оставалось сказать, что их встреча напоминает семейный обед.
На второй день Ялтинской конференции Рузвельт сделали важное заявление: конгресс и американский народ поддержат разумные меры по обеспечению мира в будущем, но, как он полагает, эта поддержка американского народа не распространится на содержание значительных американских войск в Европе «на период более чем два года».
9 февраля государственный секретарь Стеттиниус предложил включить в повестку дня работы учредительной конференции вопрос об опеке. В американской точки зрения Хартия ООН должна была содержать положения об опекунских правах отдельных стран. Реакция У.Черчилля характерна. Напряжение этих дней, видимо, оказало воздействие даже на его огромные жизненные силы. По поводу предложения об опеке он воскликнул, что «ни при каких обстоятельствах не согласится на то, чтобы шарящие пальцы сорока или пятидесяти наций вонзились в вопросы, представляющие жизненную важность для Британской империи. До тех пор, пока я являюсь премьер-министром, я никогда не отдам под опеку даже пяди нашего наследства». Сталин поднялся со своего кресла и зааплодировал. Черчилль тотчас же обратился к Сталину: как тот отнесется к превращению Крыма в международную зону отдыха? Сталин сказал, что рад был бы передать Крым для встреч большой тройки.
Стеттиниусу пришлось успокаивать Черчилля. Американцы не посягают на Британскую империю. Речь идет лишь о подмандатных территориях Лиги наций, территориях, принадлежащих поверженным противникам и о тех территориях, которые готовы встать под контроль ООН добровольно. Было решено, что еще до созыва учредительной конференции пять постоянных членов Совета Безопасности (пятым была признана Франция) проведут консультации по поводу выработки системы опеки.
Сейчас видно, что в эти февральские дни Рузвельт, нуждаясь в помощи Черчилля, модифицировал свою политику в отношении подмандатных территорий и системы опеки в целом. Прежде он имел в виду прежде всего территории французских и других западноевропейских колониальных империй и планы его системы опеки над прежними европейскими колониями были буквально безграничны. Теперь, не сумев остановить до Голля, он должен был учитывать фактор «возврата» Франции в ранг великих сторон, фактор солидарности старых метрополий, союз Лондона и Парижа. Г.Гопкинс отметил, что нужно «делать отчетливое различие между подмандатными островами Японии, принадлежащими ей территориями вроде Кореи, и островами, принадлежащими такой явно дружественной стране, как Франция». После ялтинской конференции Рузвельт доверительно сказал журналистам, что противоречить западноевропейским колониальным притязаниям «означало бы только приводить в бешенство англичан. Сейчас же их лучше успокоить».
На этом отступление Рузвельта оканчивалось. Да, перехватить западноевропейские колонии оказалось достаточно сложно. Но что касается подмандатных территорий Лиги наций и территорий, захваченных у противника, то им-то не избежать американского контроля. (По возвращении из Ялты он сказал, что от имени ООН будет осуществлять «опеку с целью обеспечения мировой безопасности»).
На третьем пленарном заседании Рузвельт объявил, что хотел бы обсудить польский вопрос: «В Соединенных Штатах живут шесть или семь миллионов поляков». Черчилль поддержал президента, напомнив о том, что Англия вступила в войну после нападения на Польшу и восстановление ее суверенитета важнее, чем ее границы. Этот вопрос чести для англичан.
Сталин после испрошенного им десятиминутного перерыва сказал: «Если для Великобритании вопрос о Польше является вопросом чести, то для России этот вопрос не только чести, но и вопрос безопасности… В течение последних тридцати лет Германия дважды пересекала этот коридор вследствие того, что Польша была слаба. В русских интересах, как и в польских интересах иметь сильную Польшу, мощную и имеющую возможность собственными силами закрыть этот коридор. Этот коридор не может быть механически закрыт из вне Россией. Он может быть закрыт лишь изнутри самой Польшей». Польша и СССР должны быть в дружественных отношениях, а для этого нужно решить вопрос о границах. «Я должен напомнить вам, что линия Керзона была изобретена не Россией, а иностранцами… Керзоном, Клемансо и американцами в 1918-1919 годах. Россия не изобретала ее и не участвовала в этом… Некоторые люди хотят, чтобы мы были меньше русскими, чем Керзон и Клемансо».