Черчилль встретил доктора Морана словами: «Вы знаете, что случилось?» Тот заговорил о неблагодарности британского народа. «О нет, – прервал его Черчилль, – я бы не назвал это так. Они пережили ужасно тяжелое время». Черчилль немедленно представил королю свою отставку. Король предложил ему высший орден рыцарства – Орден подвязки. Черчилль отклонил предложение. В тот же день, 26 июля он выступил по Би-би-си: «Решение английского народа было зафиксировано сегодня при голосовании. Я складываю полномочия, которые были возложены на меня в более темное время… Я выражаю свою благодарность английскому народу, ради которого я действовал в эти опасные годы, мою глубокую благодарность за неизменную поддержку, которую он оказал мне в исполнении моей миссии». В своем дневнике верный Иден записал: “Все благодарны Уинстону как военному лидеру. Но значительно меньше энтузиазма вызывает видеть его премьер-министром в мирное время”. И добавил: “Кто может сказать, что английский народ в этом суждении не прав?”
Черчилль представил Идена к Ордену подвязки, но тот отказался: «Я не приму такой знак отличия после пяти лет службы под руководством вождя, который за это время не был награжден ничем».
Принимая ванну, Черчилль позвал капитана Пима, он был серый и почти терял сознание, но пришел в себя и сказал: «Они имеют право голосовать так, как им хочется. Это демократия. И мы воевали именно за это». Клементина сказала, что случившееся – “скрытое благословение”. “Очень скрытое,”– ответил муж. Нет сомнения, что Уинстон Черчилль испытал глубокое унижение, получив вотум недоверия от английского электората. Вся его жизнь была как бы подготовкой к той роли, которую он сыграл в течение второй мировой войны, и вот теперь, на гребне победы он был выставлен с политической сцены. Причем произошло это наиболее сенсационным образом на виду у всего мира – в период, когда он возглавлял английскую делегацию на Потсдамской конференции.
Поражение у избирательных урн подействовало на Черчилля депрессивно. Наступил период в общем и целом нехарактерный для него меланхолии, раздражительности, самооправданий, обличений неблагодарных. В качестве лидера оппозиции он уже не был тем лидером, которого знала страна. Вокруг шли разговоры, что ему нужен длительный отдых. Даже парикмахер в палате общин осмелился высказаться на эту тему: «Сэр, почему бы Вам не бросить все это? Так было бы лучше, чем привязывать себя к этому месту».
В чем же была причина его поражения? Дафф Купер объяснял победу лейбористов так: «Нормальное колебание маятника влево задерживалось на многие годы недоверием среднего класса к социалистам. Но после того, как этот класс увидел социалистических министров успешно работающими под вашим руководством и контролем в течение пяти лет, он ослабил свое недоверие и охотно принял лейбористскую партию как альтернативу, при этом сама партия потеряла свой классовый характер».
В течение войны правящая часть британского общества соглашалась с Черчиллем, что война идет ради свободы страны и сохранения положения Великобританией своей роли как великой державы. Но после победы люди в шинелях, та основная масса населения, которая собственно вела войну и внесла вклад в победу, желала достижения других целей. Эти люди желали покончить с массовой безработицей, они желали уничтожить развалины, в которых жили многие англичане, они хотели накормить детей и равенства возможностей для британского народа. Это означало, что Черчилль с его имперским маханием флага уже становился фигурой, неприемлемой для страны. Теперь в Потсдаме английскую сторону начали представлять лидеры лейбористов.
Выступая в палате общин 16 августа, новый премьер – Клемент Эттли воздал должное своему предшественнику: «В самые темные и опасные часы нашей истории нация нашла в моем уважаемом друге человека, который высшим образом выразили мужество и решимость никогда не сдаваться, который воодушевил мужчин и женщин нашей страны. В неумирающих фразах он кристаллизовал невыраженные чувства всех». Черчилль же был в таком состоянии, что не мог назвать Эттли иначе, как «овечкой в овечьей шкуре».
Дом в Чартвеле была запущен, квартиры в Лондоне не было. Семье Черчилля пришлось взять машину напрокат. «Нам пришлось узнать, как суров и каменист этот мир», – писала в эти дни Клементина Черчилль. Многие из сторонников Черчилля полагали, что теперь ему следует уйти из политики, по крайней мере, из партийной политики. Он должен занять положение национального героя, и подобно Ллойд Джорджу стать членом палаты лордов, откуда с достоинством давать советы нации и миру.
Врач Черчилля лорд Моран пишет : «Черчиллю было 70 лет, когда произошел шок выборов в 1945 г. Это произошло сразу же после суровых военных испытаний. И конечно же стресс поражения явился ударом по его здоровью. Однако, по мере того, как проходили месяцы, мои главные страхи стали почти забываться. Он восстановил свой интерес к жизни, знергично возвратился к жизни и, казалось, оставил все прошлое позади».
Клементина и Иден склонялись к мнению, что ему следует уйти в отставку, а Бивербрук и Брендан Бракен призывали не сдаваться и продолжать борьбу. После долгих размышлений Черчилль пришел к выводу, что ему будет трудно справиться с «ролью украшенного призами быка в загоне, привлекательной чертой которого является лишь прошлая ловкость», но он не оставит политику и сохранит руководство консервативной партией, перешедшей в оппозицию. Но Черчилль уже меньше времени уделял дебатам в палате общин, он много путешествовал, боролся со старым врагом – пневмонией, переезжая в холодный сезон на юг Франции.
Военный врач Эдвардс оставил портрет Черчилля этого периода: «Когда я впервые вошел в большую спальню виллы, он лежал на постели, одетый в свой знаменитый сиреневый «боевой» костюм, который, как я позднее заметил, был очень хорошо сшит из мягкого материала. Его брови были ржаво-рыжие, остатки волос неописуемого цвета – от красновато-желтого к седому. Его бледно-голубые глаза выглядели утомленными, выделялся знакомый всем подбородок, и этот нос и прямой рот (наклоненный по горизонтали), все это придавало часто видимому портрету естественный цвет… После осмотра он довольно мягко начал меня выспрашивать, задавая вопросы, которые сделали бы честь высшей аттестационной комиссии. Именно тогда я ощутил исключительный ум, проявления которого на протяжении вечера изумляли меня все больше». Больше всего Эдвардса, человека далекого от сикофантства, поразил «дар выражать то, что ты думаешь. Любопытно было ждать секунду, пока он подыскивал верное слово». В тот вечер Черчилль защищал монархию, он считал, что ее благостной чертой является «отделение помпы от реальной власти».
Черчилль начал писать свои мемуары тотчас после ухода с поста премьера. Поражение стимулировало его исторический вкус – так же было с написанием «Мирового кризиса» четвертью века раньше. Деятельная натура Черчилля не терпела безделья. В сентябре 1945 г. он вылетел для отдыха и этюдов в Италию в качестве гостя фельдмаршала сэра Гарольда Александера. Его доктор так обозначил в своем дневнике начало написания знаменитых мемуаров: «Второе сентября 1945 г. Этим утром мы вылетели на «Дакоте» Александера и прибыли в Милан после 5 с половиной часов полета. Все это время Уинстон был буквально закопан в груде записей, накопленных в течение пяти лет, когда он месяц за месяцем отсылал документы управляющему своим кабинетом. Даже во время ланча он продолжал читать, отводя взгляд только для того, чтобы закурить сигару». Так началась многолетняя эпопея литературно-исторической деятельности Черчилля.
Самым интересным видится первый том – «Собирающийся шторм». По мнению Черчилля, Чемберлен и Болдуин полагали, что критическим вопросом для Англии является: может ли она вынести еще одну мировую войну, и не будет ли в ходе этой гигантской войны сокрушено британское могущество? Чтобы уйти от прямого ответа на этот вопрос, который мог бы оказаться неубедительным (поскольку влияние Британии действительно упало во время войны), Черчилль переводит его в другую плоскость: Британия не могла смириться с угрозой для баланса сил в Европе и для ценностей британской жизни. Он исключал всякую возможность сговора с Германией – хотя бы по моральным соображениям – и исходя из невозможности для Лондона отдать Берлину лидерство в Европе. Одной из историографических задач Черчилля было показать англичанам, попавшим в столь заметную тень своего атлантического союзника, сколь велики были их мужество и достижения в величайшей войне. В то же время он старался показать самоуверенным американцам, чем они были обязаны английским союзникам.
Разумеется, историографическая работа представляла собой и вариант самоутверждения, возвращения в национальную жизнь в качестве эпического героя, проведшего корабль британской политики сквозь бурные воды самого большого национального испытания. И Черчилль еще надеялся. Он думал, что написанная с фантастической быстротой история второй мировой войны будет эффективным оружием в главной сфере его жизни – политике.
После инфаркта в июне 1953 года Черчилль приступил к финалу мемуаров. Журналист из «Тайма» был свидетелем этой битвы семидесятивосьмилетнего Черчилля. «Работа началась за обеденным столом после этого как премьер и его помощники осушили вторую бутылку шампанского и зажгли сигары. «Теперь приступим». – Мы сидели до четверти пятого, Черчилль проверил каждое слово манускрипта чтобы убедиться, что он помнит всю историю битвы при Лойте и что описание является ясным изложением в его лучших словах. За все годы, что я знал его, ум его не был более острым, чем в этот серый августовский полдень 1953 года». Клементина писала дочери 5 сентября: «Беда с твоим отцом заключается в том, что он слишком много работает и еще не научился останавливаться».
«История второй мировой войны» сделала его финансово независимым, дала ему Нобелевскую премию по литературе и дала ему признание, о котором он всегда мечтал – творца и автора величайшей исторической драмы своего времени.