Личный секретарь Черчилля Джо Колвил записал для себя, что у американского руководства Уинстон Черчилль возбуждал интерес скорее как историческая фигура, чем как представитель могущественной страны, с которой необходимо считаться. Стоимость мировой мощи была уже за пределами возможностей британской экономики. Черчилль своей мировой известностью еще мог как-то на фоне невпечатляющей личности Трумэна маскировать фактическое неравенство двух стран в личном общении и в обращениях к публике. При решении же фундаментальных вопросов проявлялось очевидное различие в ресурсах и перспективах, что объективно не могло не подрывать американо-английские связи. И лишь немногим позже – после Суэца (1956 г.) в Лондон придет явственное понимание того, что Англия – это просто один из многих союзников Америки. Соединенные Штаты уже не так как прежде нуждались в советчиках и помощниках, они уже почти никак не зависели от совета и воздействия своих английских союзников.
В поисках средств национального возвышения Черчилль поддержал решение о создании Британией собственного ядерного оружия, а затем нацелил страну на создание водородного оружия. Но в эпоху ракет и ядерного оружия Британия стала уязвимой, и никакая оборона, никакой новый флот метрополии, никакой новый радар, не мог бы защитить ее, как это было в 1914 и 1940 г. Прошлое было невозвратимо. Невозможна была «блестящая изоляция», равно как и невозможно уже было противостоять всему континенту, как в 1940 году. Имперские обязанности становились все более дорогостоящими для страны, и Черчилль пересмотрел стратегические нужды Британии. Он уменьшил военное присутствие Англии в Индии, а освободившиеся резервы бросил на укрепление британских позиций на Ближнем Востоке и в Малаккском проливе. Но и эта линия имперской обороны оказалась уязвимой. Принять неотвратимое иногда труднее бесстрашного противостояния судьбе. Нет сомнения, что вопросы об уходе из зоны Суэцкого канала, из Египта и из Судана в начале 50-х годов были очень тяжелы для Черчилля, и он сопротивлялся отступлению всеми возможными силами. В его суждениях заметное место занимает фаталистическая нота.
Черчилль как человек и политик был образцом парадокса. Будучи выходцем из аристократической семьи, он примкнул к либералам, отнюдь не игнорировавшим социальные вопросы. Будучи дважды премьер-министром от консервативной партии, он тем не менее всегда с подозрением воспринимался «торийскими фундаменталистами». Будучи едва ли не воплощением антикоммунизма, он установил союз со Сталиным. И, возможно, высшая степень иронии истории: поставив перед собой задачу сохранения империи (в 1937 году Черчилль писал: «Я хотел бы видеть Британскую империю сохраненной во всей ее мощи и великолепии на многие поколения в будущем»), он в ходе второй мировой войны как никто иной активизировал силу, способствующую подрыву этой империи – американский интервенционизм, американское строительство мировой зоны влияния.
Получив доступ к британским архивам, с большим основанием, чем прежде, можно сказать, что на последнем этапе своей политической карьеры Черчилль сыграл позитивную роль в преодолении «холодной войны». В начале 50-х годов он начинает задумываться над тем, что противостояние Востока и Западапривело к тому, что Англия вместе с остальной западной Европой превратилась в периферию мировой политики, Индия получила независимость. Имперские связи ослабли. США перестали обращать внимание на партнеров. «Холодная война» cковала позитивные возможности британской дипломатии. Исходя из этого анализа, Черчилль выдвинул тезис, что необходимо изменить застывший послевоенный мир посредством улучшения отношений с Советским Союзом.
Второе премьерство (26 октября 1951 года – 5 апреля 1955 года) было отмечено переходом Лондона к поискам компромисса в «холодной войне». Автор фултонской речи пришел к такому выводу: «Необходимо начать переговоры с Советской Россией на высшем уровне. Следует предпринять усилия для создания моста через пропасть, которая разверзлась между двумя мирами.” Новая мирная конференция, сказал Черчилль, «является последним призом, который я хотел бы получить».
Узнав о появлении у Советского Союза ядерного оружия, Черчилль сказал: «В плане обеспечения безопасности позиция нашей страны ухудшилась… Конечно, Соединенные Штаты еще имеют огромное превосходство, и Советской России понадобится еще много времени для того, чтобы создать подобный же запас. Печальной истиной является то, что возможность испытать ужасный опыт имеется у обеих сторон». Мир вступил в эпоху, когда отсутствие переговоров и тотальная враждебность могла принести лишь национальное уничтожение. Черчилль потребовал от министерства иностранных дел представить свои соображения по поводу политики, которую следовало проводить в новом мире, где «Советский Союз получил возможность уничтожить Британские острова».
По поводу смерти Сталина Черчилль послал телеграмму с выражением «сожаления и симпатии». Президента Эйзенхауэра он немедленно информировал, что, если тот не отправится в Москву, он, Черчилль готов это сделать сам. «У меня твердое убеждение в том, что собственные интересы Советов являются нашим лучшим компасом… Мы должны попытаться перевернуть страницу истории и начать новую – с более связным содержанием». Не встретив одобрения в Вашингтоне, Черчилль все же приказал Идену составить письмо новым советским лидерам с предложением встретиться в Вене. В Глазго 17 апреля 1953 года он сказал: «В измученном мире повеял свежий бриз». Окружающие ощутили даже физический подъем премьера. «В мыслительном отношении он более алертен чем он был в конце войны», – записал Пирсон Диксон в дневнике. «Как всегда он делает всю работу сам и, приняв решение, диктует телеграммы».
Черчилль хотел напрямую встретиться с Маленковым, который, как он знал, никогда не имел контактов с высокопоставленными иностранцами. Он верил, что первое впечатление – самое сильное. В эти дни он думал о том, что ослабление противостояния с Востоком даст науке шанс улучшить судьбу человека. Потратить еще годы на безумную взаимную ненависть Востока и Запада казалось ему безумным расточительством.
Черчилль пришел к выводу, что в условиях наличия ядерного оружия у обеих сторон, у западных союзников нет шансов сдержать советские войска в случае начала военного конфликта в Европе. Основные вооруженные силы Англии были расположены в Азии и Африке, а французы послали все свои ударные силы в Индокитай – они могли выставить в Европе лишь 10 дивизий (по сравнению со 100 дивизиями весной 1940 г.). Становилось ясно, что западные союзники с первых же дней конфликта будут вынуждены применить в Европе атомное оружие, что означало гибель Англии как страны.
Новые обстоятельства заставили Черчилля выступить 11 мая 1953 г. с речью, которая была признана одной из наиболее важных его речей по внешней политике за весь послевоенный период. Он предложил в ней «созвать без задержки конференцию на высшем уровне между ведущими странами». На конференции не должно быть строго определенной повестки дня и «джунглей деталей». Число участников должно быть ограничено. Должна быть создана неформальная обстановка и «продуктивное поле для частных контактов, для разговоров тет-а-тет».
В 1953 году Черчилль уменьшил военный бюджет, он содействовал заключению перемирия в Панмыньчжоне, препятствовал вовлечению США в индокитайские проблемы и категорически отказался послать туда английские войска.
Ему было “любопытно узнать новых русских руководителей и поговорить с ними откровенно». Не желая терять темпа, британский премьер – старейшина среди государственных деятелей мира – обратился к советскому правительству с такими словами: “Я не верю в то, что огромная проблема примирения безопасности России со свободой и безопасностью Западной Европы не может быть решена… Советское правительство не может быть не обеспокоено будущей войной… в самом начале ее обе стороны получат худшее из того, чего они обе боятся». Своему доктору Черчилль поверял свои надежды: «Россия должна работать со всеми остальными на благо Европы. Мы пообещаем не производить более атомных бомб, прекратить исследования в этой области. Все уже созданное будет находиться под контролем. Они сумеют воспользоваться деньгами, которые сейчас идут на вооружение, для улучшения условий жизни русского народа».
Более всего Россия боится Германии. «В интересах Британии, Европы и НАТО не натравливать Россию против Германии, а Германию против России, а сделать так, чтобы они почувствовали возможность жить в безопасности друг от друга, несмотря ни на какие проблемы». Руководители России на определенном этапе неизбежно повернутся к задаче улучшения жизни своего народа. «Единственным подлинно надежным указателем в действиях великих наций и могущественных правительств является точная оценка того, в чем заключаются их подлинные интересы». Непосредственное благословение премьера привело к росту советско-английской торговли. «Я выступаю за самую широкую торговлю с Советами всем, за исключением оружия».
Западные коллеги, американцы и французы выразили скепсис в отношении возможностей взаимопонимания с Москвой. Черчилль настаивал: «Было бы слишком поспешным прийти к заключению, что ничего кроме зла нельзя ждать от этой могучей ветви человеческого рода, и что только опасность и угроза могут прийти со стороны огромного океанского земного массива, от узкого круга людей, столь мало известных и плохо понимаемых». Советскую инициативу Черчилля фактически погасили американцы. Во время трехсторонней встречи (США, Британия, Франция) на Бермудских островах в декабре 1953 года президент Эйзенхауэр и госсекретарь Даллес «в самой грубой форме» отвергли «сепаратные инициативы». Секретарь Черчилля Колвил записал в дневнике: «Я сомневаюсь, чтобы такой язык когда-либо употреблялся на международной конференции». Черчилль был разочарован, его окружение фиксирует резкие слова в адрес «методистского священника» – Даллеса и президента.
И все же Черчилль одним из первых пришел к выводу, что детант в той или иной форме исторически неизбежен. Грандиозное видение развития мировой истории в последний, пожалуй, раз было продемонстрировано, когда стареющий премьер-министр поднялся на трибуну палаты общин 1 марта 1955 года. Как и в прежние годы Черчилль заучил речь наизусть. С галереи гостей доктор Моран не без тревоги наблюдал за премьер-министром, устремившимся к трибуне палаты общин. Он двигался медленно и на одной из ступенек почти потер