Черчилль спросил Грея, содействовал ли бы его дипломатическим усилиям приказ о сосредоточении британского флота. Грей ухватился за эту мысль и просил сделать заявление о приведении английского флота в состояние боевой готовности как можно скорее: такое предупреждение подействует на Германию и Австрию. В служебной записке, ставшей известной только после окончания войны, значилось: “Мы надеялись, что германский император поймет значение демонстративных действий английского флота”. Лондонская “Таймс” одобрила заявление первого лорда адмиралтейства, как “адекватным образом выражающее наши намерения показать свою готовность к любому повороту событий”.
На заседании военного кабинета 29 июля 1914 г., Черчилль заявил, что английский флот “находится в своем лучшем боевом состоянии. 16 линейных кораблей сосредоточены в Северном море, от 3 до 6 линкоров – в Средиземном море. Второй флот метрополии будет готов к боевым действиям в течение нескольких дней. Наши запасы угля и нефти достаточны”. Кабинет министров решил послать телеграммы военно-морским, колониальным и военным учреждениям с приказом объявить боевую готовность в 2 часа пополудни.
Будучи членом комитета имперской обороны с 1907 года, Черчилль имел свои представления о том, что должна делать Британия в случае начала войны (инструкцию на случай возникновения военных действий в Европе он издал еще в январе 1913 года). В предшествующие годы адмиралтейство провело обследование германского, голландского, датского и скандинавского побережья, которое могло стать ареной наступательных действий против Германии. Британские войска должны были захватить базы на этом побережье. Черчилль призывал не терять ни одного часа – время становилось решающим фактором.
Около полуночи 29 июля германский канцлер призвал к себе британского посла Гошена. “Великобритания никогда не позволит сокрушить Францию.” Но, предположим, Германия нанесет Франции поражение в войне, но не “сокрушит”ее. Останется ли Англия нейтральной если Германия пообещает территориальную целостность Франции и Бельгии после войны? Грей отверг предложение Бетман-Гольвега как “бесчестное”: “Заключать сделку с Германией за счет Франции – бесчестие, от которого доброе имя страны не может быть отмыто”. Асквит санкционировал немедленную посылку телеграммы.
“План Шлиффена” требовал от германских генералов выступления против Франции через территорию Бельгии. Бельгийский нейтралитет не считался немцами препятствием. На этот счет начальник генерального штаба Гельмут фон Мольтке (племянник соратника Бисмарка) не имел моральных мук: “Мы обязаны игнорировать все банальности в отношении определения агрессора. Лишь успех оправдывает войну.” Потерянные часы и дни ставили под сомнение реализацию самого плана. Канцлер попросил от осаждающих его генералов еще одни сутки. Тем временем Россия осуществила мобилизацию против Австро-Венгрии. Германия – австрийский союзник – 30 июля потребовала отказа от мобилизации русской армии, давая Петербургу только 24 часа на раздумье. Французов в этой обстановке больше всего интересовала позиция Лондона. В Форин-офисе Эдуард Грей сообщил французскому послу Полю Камбону, что до настоящего времени события на континенте не имеют прямого отношения к Англии, хотя “бельгийский нейтралитет может стать решающим фактором”.
Черчилль был сторонником твердого курса. Сэр Морис Хенки позже запишет: “Уинстон Черчилль был человеком совершенно отличающегося от своих коллег типа. У него была подлинная страсть к войне. По меньшей мере, он наслаждался возникшей ситуацией”. Премьер-министр Асквит охарактеризовал поведение Черчилля на решающем правительственном заседании 30 июля как очень воинственное. “Не будет преувеличением сказать, что Уинстон своими выступлениями занял половину всего времени. Когда он не выступал, он передавал записки Ллойд Джорджу, стараясь убедить его изменить его точку зрения”. Черчилль выступал за общую мобилизацию военно-морского флота. Министр иностранных дел Грей предложил согласовать предварительные планы по посылке экспедиционного корпуса во Францию.
Накануне Черчилль писал жене: “Все устремилось к катастрофе. Во мне проснулся интерес, я в курсе дел и счастлив. Не ужасно ли быть таким? Приготовления имели для меня тайную прелесть. Я молю бога простить меня за такое настроение”.
Надежда на мирное разрешение спора сохранилась у Черчилля лишь до 31 июля 1914 года. Он сообщал в этот день Клементине : “Хотя облака становятся все более черными, Германия, я думаю, все же должна сознавать, сколь велики силы, выступающие против нее, и она постарается утихомирить своего союзника. Может быть тогда мы приложим силы, чтобы смягчить позицию России”. В этот день лорд Китченер сказать Черчиллю, что жребий брошен, что на повестке дня германское наступление против Франции. Премьер-министр Асквит поделился со своей давней близкой знакомой (аккуратно записывавшей беседы с премьером в свой дневник): “Если мы не поддержим Францию в момент реальной для нее опасности, мы никогда уже не будем подлинной мировой силой”.
В полдень 1 августа истек срок германского ультиматума России. Через пятьдесят две минуты германский посол в России граф Пурталес позвонил Сазонову и объявил о состоянии войны между двумя странами. В пять часов вечера кайзер объявил всеобщую мобилизацию, а в семь Пурталес вручил Сазонову декларацию об объявлении войны. “Проклятие наций будет на вас”,– сказал Сазонов. “Мы защищаем свою честь,”– ответил Пурталес. Остановить рыданий он уже не смог. Тем временем кайзер Вильгельм обратился к королю Георгу Пятому: “Если Франция предложит мне нейтралитет, который должен быть гарантирован британским флотом и армией, я воздержусь от нападения на Францию… “ Когда Лихновский передал, что о подобной гарантии не может быть и речи, кайзер отпустил вожжи своих генералов. Германская икона – “план Шлиффена” стал расписанием действий германской нации.
Взгляды Черчилля на возникающее положение были достаточно реалистичны, чтобы не сказать циничны. “Балканская ссора не представляет для нас жизненного интереса, – писал он в эти дни, – но разворот событий осуществляется в нежелательном для нас направлении. Распространение немцами конфликта на Францию или Бельгию прямо касается нас”. В письме лорду Роберту Сесилю Черчилль писал: “Если мы позволим Германии растоптать нейтралитет Бельгии, не оказав при этом помощь Франции, мы окажемся в очень печальном положении”.
Субботним утром 1 августа Асквит собрал кабинет министров. Среди погруженных в тяжелые мысли политиков выделялся первый лорд адмиралтейства (“Уинстон в воинственном настроении и требует немедленной мобилизации, он отнимает, по меньшей мере, половину времени”, записывает Асквит). Бивербрук дал живое описание Черчилля 1 августа 1914 года : “Я видел человека, который получил давно ожидаемые известия. На его лице не было следов депрессии… Он не обхватывал голову руками, как это делали тогда многие выдающиеся люди, обратившиеся к небесам со словами, что их мир приблизился к концу. Определенно, у него не было ни страха, ни скованности. Он выглядел как человек, собирающийся на хорошо известную ему работу”.
Утром следующего дня, когда Герберт Асквит еще завтракал, явился германский посол Лихновский. “Он был очень эмоционален,-пишет Асквит,– и умолял меня не становиться на сторону Франции. Он сказал, что у Германии, зажатой между Францией и Россией, больше шансов быть сокрушенной, чем у Франции. Он, бедный человек, был очень взволнован и рыдал… Я сказал ему, что мы не вмешаемся при выполнении двух условий:1)Германия не вторгается в Бельгию, и 2)не посылает свой флот в Ла Манш”.
Перед Черчиллем в эти дни стояла специфическая проблема. Несколько лет тому назад в Турции был проведен сбор денег, при котором возбужденное милитаристской пропагандой население (даже крестьяне) сдавали деньги на постройку современных военных кораблей. Было собрано 6 млн. фунтов стерлингов и на британских верфях турки заказали два линкора с орудиями калибра 12,5 дюйма. Оба эти корабля, названных “Султан Осман” и “Решедие” были готовы к плаванию в июле 1914 года. Но 31 июля, когда война в Европе стала реальной, Черчилль убедил короля, что в сложившихся обстоятельствах не имеет смысла передавать корабли туркам. Турецкий командующий и матросы ожидали размещения на линкорах и грозили взять построенные на турецкие деньги корабли штурмом. Черчилль ответил им, что атака будет отражена вооруженной силой. Как ни протестовали турки, вскоре оба линкора вошли в состав британского флота. Турция в отчаянии обратилась к Германии и 2 августа 1914 года между ними было подписано секретное соглашение.
В решающий для английской истории момент Ллойд Джордж был единственным влиятельным членом кабинета министров, склонным к нейтралитету и Черчилль предпринял большие усилия, чтобы его переубедить. В серии записок, которую он в ходе многочисленных обсуждений передал через стол Ллойду Джорджу, приводились самые резнообразные аргументы, включая патриотизм, имперские выгоды и мотивы личной дружбы. Наблюдавший за ними издатель влиятельной газеты “Таймс” Д.Робинсон написал, что “Уинстон Черчилль сделал более других, чтобы кабинет предпринял решительные действия”.
Вечером 1 августа Черчилль обедал в адмиралтействе. “Мы сидели за столом и играли в бридж, карты только что были розданы, когда принесли красный ящик из Форин-оффиса, я открыл его и прочитал: “Германия объявила войну России”.
Теперь у Черчилля не было сомнений, что началась цепная реакция, которая затронет и Британию. Первый лорд адмиралтейства покинул игорный стол, пересек площадь Конных парадов и через калитку парка вышел на Даунинг-стрит 10. Как вспоминали присутствующие, на лице Черчилля читалось воодушевление. Черчилль сообщил Асквиту, что мобилизует военно-морские силы и направляет крейсера для охраны торговых путей. Это было именно то, что совсем недавно кабинет министров запретил ему сделать. На этот раз молчание премьер-министра означало согласие. “Я вернулся в адмиралтейство и отдал приказ”. На обратном пути в адмиралтейство Черчилля встретил Грей со следующими словами : “Я только что сделал нечто важное. Я сказал французскому послу Камбону, что мы не позволим германскому флоту пройти в пролив Ла-Манш”. После полуночи Черчилль написал жене: “Вот и все. Германия оборвала последние надежды на мир, объявив войну России. Германская декларация о войне против Франции ожидается с секунды на секунду… Мир сошел с ума, мы должны бороться за себя и за наших друзей”.