н был собрать флажки и снять карту. 7 февраля 1920 г. Колчак был расстрелян в Иркутске. Юденич бежал в Англию, Деникин передал командование барону Врангелю и отплыл во Францию. Идеи Черчилля помочь Врангелю ждал холодный прием. Один из английских министров записал в своем дневнике: «На заседании кабинета этим утром премьер-министр сделал Уинстону выговор относительно его политики в России. Уинстон пожаловался, что мы не имеем цельной политики. Это положение премьер-министр попросту высмеял. Наша политика заключается в том, чтобы избежать прискорбных результатов той политики, которую Уинстон Черчилль пытается навязать всему кабинету».
В тот день, когда Красная Армия взяла Харьков, Ллойд Джордж договорился с Клемансо «не заключать дальнейших соглашений с целью помощи антибольшевистским элементам в России вооруженными силами, военными материалами и финансовыми дотациями». Поскольку Германия находится в прострации, «открывается возможность опоры на сильную Польшу». Именно Польше поручалось теперь быть «санитарным кордоном» на пути коммунизма. Это была как раз та политика, с которой Черчилль не был согласен. В сентябре 1919 г., когда президент восстановленной Польши Падеревский запросил у союзников помощи для вооружения 500-тысячной польской армии с целью похода на Россию, Черчилль (как и начальник штаба Уилсон) выступил против: «Было бы безумием для нас помогать Падеревскому в попытке оккупировать Москву. Если что-либо и может объединить Россию воедино, так это марш поляков на Москву. Деникин и Ленин возьмутся за руки, чтобы нанести поражение такому нашествию». Хотя поляки взяли Киев и оккупировали большую часть Украины, этот польский триумф (как и предсказывал Черчилль) был краткосрочным. Вторжение на собственно русскую территорию способствовало объединению русских сил на патриотической основе. Киев был освобожден в июне 1920 года, а в середине августа Красная Армия дошла до пригородов Варшавы. На польской территории фортуна отвернулась от Тухачевского и Буденного. Министр иностранных дел Керзон предложил свои услуги в качестве посредника на переговорах. После поражения Красной армии под Варшавой 12 октября 1920 года в Риге был подписан мир.
После последовавшего в ноябре 1920 года поражения Врангеля, когда в целом политика опоры на белые армии была признана ошибочной, положение Черчилля в кабинете усложнилось. Показательно, откуда ему пытались оказать помощь. Британские офицеры в Берлине информировали правительство Ллойд Джорджа, что генерал Людендорф хотел бы встретиться с военным министром Черчиллем и обсудить проблему большевистской опасности в Европе. Как это ни экстравагантно звучит, но в то время Уинстон Черчилль позитивно откликнулся на призыв Людендорфа, и это было политической ошибкой. Несколько английских министров выразили свое возмущение линией Черчилля. Так министр образования написал Ллойд Джорджу об обеспокоенности кабинета, большинству членов которого было ясно, что цели у Людендорфа вполне определенные: использовать антисоветские тенденции с целью укрепления позиций Германии в период ее военного поражения. Но Черчилль смотрел на дело иначе. Четыре с половиной года был он крайним врагом Германии. Однако у Англии нет постоянных союзников, постоянны лишь ее интересы. Черчилль писал: «С моей точки зрения, нашей целью должно ныне быть строительство сильной мирной Германии, которая не нападет на наших французских союзников, но которая будет служить оплотом против большевизма». Так мы видим появление схемы, которая будет весьма популярна в последующие два десятилетия: создать из Германии антисоветскую силу и при этом закрыть глаза на возможность своекорыстного использования Германией своей мощи. Наступит время, когда Черчилль станет самым яростным противником такого самоослепления, но в данный момент он находился в начале процесса и он полностью его поддерживал. Тот факт, что Черчилль готов был обсуждать противодействие России даже с Людендорфом, говорит сам за себя.
Большинство английских министров полагало, что события в России выходят за пределы главной орбиты британских имперских интересов. Они касаются собственно России, и у большевиков, полагали министры, слишком много трудностей, чтобы угрожать внешнему миру. В Лондоне смотрели на карту: Финляндия стала независимым государством. Эстония, Латвия и Литва теперь закрывали России выход к Балтийскому морю, в то время как Кавказ пребывал в неопределенном положении и здесь власть центрального (московского) правительства еще не достигла прежних границ России.
В Лондоне стало зреть чувство, что максимальное ослабление Москвы не соответствует английским интересам. С точки зрения Ллойд Джорджа, Россия должна была быть достаточно сильной, чтобы противостоять Германии. Прибывшая в Лондон торговая делегация Советской России была принята со всеми обычными почестями. Опекавший своего младшего партнера, премьер заметил в эти дни, что антибольшевизм Черчилля объясняется тем, что кровь герцогов восстает в нем против убийства русской императорской семьи. Черчилль не соглашался с таким объяснением: «Эти люди (большевики) не свергали царя… То, что они низвергли было Русской республикой. То, что они уничтожили, было русским парламентом». Черчилль начинает раздражаться премьером:”Когда кто-либо достигает вершины власти и преодолевает столько препятствий, возникает опасность возникновения у него представления о своем всемогуществе”.
В это время вернувшийся из России Герберт Уэллс сделал заявление, что эксцессы революции были необходимы для «восстановления социального порядка», и что британская морская блокада явилась одной из причин голода в России. Черчилль, отвечая в «Санди экспресс», написал слова, сильнее которых трудно что-либо представить: «Мы видим как большевизм есть тело пораженного; мы видим ужасающий рост опухоли, которая растет на теле жертвы. А сейчас мистер Уэллс, этот философский романтик, приходит к заключению, что эта болезнь – единственное, что может обеспечить единство этого государства и что мы должны помогать и даже культивировать ее. В конце концов это, мол, просто ведь другая форма жизни, это новый социальный порядок». Полемика вызвала бурю среди интеллектуалов. Герберт Уэллс знал Черчилля много лет и ответил немедленно: «Я полагаю, что Черчилль не должен занимать никакого общественного поста. Я хочу, чтобы он ушел из общественной жизни». Такое мнение становилось все более популярным в стране – политические воззрения Черчилля приходили в противоречие с национальным общественным мнением.
Гостья на 47-летнем юбилее Черчилля отметила, что его аргументы не соответствуют английскому стандарту здравого смысла. Ллойд Джордж даже восхитился непреклонностью своего коллеги: «Черчилль – это единственный оставшийся в живых настоящий тори». Как бы там ни было, но Черчилль сам подписал себе приговор: как военный министр он, руководствуясь абсолютной ненавистью к русской революции, привел свою политику к полному фиаско. При этом Черчилль почти в одиночестве отказывался признать свое поражение.
Завершая в 1929 году последний том истории первой мировой войны, он писал об «отравленной России, об инфицированной России, о чумой пораженной России; России вооруженных орд, бряцающих не только штыками и пушками, но сопровождаемой тучами тифозных бактерий, которые поражают тела людей, политическими доктринами, которые разрушают здоровье и даже душу наций». Черчилль стал одним из идеологов «санитарного кордона», который защищал бы Европу от «политической инфекции». Черчилль так подводил итог в 1929 году: «Россия заморожена бескрайней зимой недочеловеческой доктрины и сверхчеловеческой тирании».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
Уинстон незаменим, потому что у него есть идеи
Первая мировая война начала период резких перемен в мире в целом и в британском обществе, в частности. Она не была «последней войной в истории» – но хрупкости этого вильсоновского определения в те годы никто не мог себе и представить. И в этом было своего рода благо. Как пишет будущий политический наследник Черчилля Гарольд Макмиллан, «если бы мы знали в 1918, что все труды предшествующих четырех лет окажутся напрасными, и что в течение жизни следующего поколения, частично из-за злонамеренности хозяев Германии, частично из-за готовности германского народа следовать идеям, еще более темным, чем у кайзера и его друзей, частично из-за слабости и глупости тех, кто проводил британскую политику, все это нужно будет претерпеть вновь, тогда действительно горькая чаша жизни была бы переполненной. К счастью, занавес над будущим был закрыт».
Версальский мир оказался несчастливым. Никто не получил полностью того, что хотел. Америка распростилась с Лигой Наций. Ллойд Джордж не сумел «успокоить» Европу ради сохранения империи. Французы не сумели сделать англичан и американцев гарантами своей безопасности, итальянцы не получили ожидаемых территориальных приращений. Более всего себя чувствовали обиженными немцы, рассчитывавшие на более мягкие условия мира. Версальская конференция оставила тлеющий фитиль, который взорвал погреб европейской политики через двадцать лет.
Британия, все же, получила в Версале, возможно, больше других. Американцы перестали выдвигать убийственный лозунг о «свободе морей», германский флот был потоплен. Лондон мог (на определенное время) спокойно обратиться к своей империи.
Черчилль видел главный недостаток Версальской системы в том, что она никак не уравновешивала Германию и Францию. Даже будучи побежденной, Германия значительно превосходила свою западную соседку. Черчилль хотел, чтобы британское правительство дало Франции обязательства защищать ее безопасность в обмен на ослабление французских требований к Германии, ожесточавших последнюю. Черчилль надеялся найти способ примирения с Германией, как бы компенсируя тем самым неудачу попыток сделать союзником Россию. Снова и снова он выражал ту мысль, что основная опасность Британии проистекает из возможности русско-германского сближения. Опасность такого сближения он множил на растущие возможности военной технологии.