Вторым фактором уменьшения имперского могущества Англии явилась неудача решения ирландского вопроса. Первая колония Британии, завоеванная еще три века назад Кромвелем, встала на путь самоопределения. Министр колоний, выступая перед избирателями в Данди 24 сентября 1920 г., твердо указал, что создание «сепаратной республики Ирландии» нереально. Но ирландское освободительное движение вышло за обозначенные Лондоном барьеры. Впереди было или применение силы, или определенные уступки. Черчилль склонялся к предоставлению Ирландии статуса доминиона – поставить Эйре на один уровень с Канадой, Новой Зеландией, Австралией, Южной Африкой. Он объяснил прибывшим в Лондон представителям движения за ирландскую независимость, что последует, если они не подпишут соглашения с Британией: английские войска вторгнутся в Эйре и продиктуют свои условия.
Однако ирландское движение за независимость уже перешагнуло рамки требований о статусе доминиона. В результате состоявшихся в Лондоне переговоров между лидерами движения за независимость Ирландии, с одной стороны, Ллойд Джорджем и Черчиллем, с другой, стало ясно, что Англия может удержать Ирландию в пределах империи лишь при помощи массированного военного принуждения. После потрясений первой мировой войны такой образ действий уже не мог получить одобрения большинства английского населения. Парламент южной части Ирландии (ныне республика Эйре) принял свою собственную конституцию. Свободное государство Ирландия было принято в Лигу наций. Британия начала уступать позиции и на этот раз уже в пределах Европы – на юго-востоке и в Ирландии. Выполняя непопулярные миссии, Черчилль начал терять влияние и престиж в правящих кругах Британии, он терял влияние также и среди английской общественности. Совокупность ряда факторов: победа советской власти в России вопреки политике Черчилля, неудача попытки укрепиться на Босфоре и Дарданеллах, явное поражение в ирландском вопросе привели к разочарованию Черчиллем как политиком.
Размышляя над мировой стратегией своей страны в начале 20-х годов, Черчилль начал утверждаться в убеждении, что Англия уже не может вернуть себе могущества, которым она владела почти весь XIX век. Достаточно емко ситуацию определил Бонар Лоу, лидер консервативной партии, который в 1922 г. заявил: «Мы не можем выступать в качестве полисмена всего мира». Эти слова Бонар Лоу можно считать эпитафией «золотой эре империи». Стало ясно, что неповторимо то положение, когда решения, выработанные в Лондоне, были обязательными едва ли не для всего мира. Последние из имперских деятелей еще сражались. Ушедший к отставку начальник имперского генерального штаба Генри Вилсон оценивал умиротворение национализма в Ирландии, Индии и Египте как часть проблемы: “Или мы правим ими, или они правят нами”. Черчилль столь же был против того, что он называл “арьергардными боями”. Он, пожалуй, впервые говорит, что является “консерватором по принципам и либералом лишь из симпатии”. Так подспудно готовится вторая большая политическая трансформация Черчилля.
1921-й год был тяжелым годом для Черчилля в личном плане. В Париже брат Клементины, 33-летний морской офицер совершил самоубийство. Летом его мать – леди Рэндольф Черчилль упала с высокой лестницы и ей пришлось ампутировать ногу. 23 августа скончалась от дифтерии его четырехлетняя дочь Мэриголд. Черчилль пытался уйти от посуровевшей действительности в историческое сочинение. В поезде, идущем на юг Франции, в Канны он заставил своего друга и политического патрона Ллойд Джорджа в этом последнем совместном путешествии прочитать две первые главы истории Первой мировой войны – «Мировой кризис». Он вернется в Лондон 7 января 1922 года с основой «Мирового Кризиса». Полтора месяца, проведенные врознь, нехарактерны для четы Черчиллей, возможно лишь второй такой счастливой четы после супругов Ггладстонов. А Клементина вынашиывала их пятого ребенка – дочь Мэри, будущую леди Соэмс – самую уравновешенную и счастливую из детей Уинстона Черчилля.
Отметим, что и Уинстон и Клементина посетили в это время французскую Ривьеру – популярное для видных англичан место в 1920-ые и 1930-ые годы. Даже скушный Бонар Лоу посетил эти места, что говорить о других: Бивербрук жил в Монте Карло, Ллойд Джордж в Ницце, Ф. Смит в Каннах. В прибрежных отелях не умолкала английская речь. Возможно дело в том. что авиация еще не открыла пути в Северную Африку и Центральную Америку. Только через несколько лет Скотт Фитцджеральд доказал в «Ночь нежна», что Кот д’Азюр лучше летом, чем зимой. В любом случае теперь уже нельзя было представить себе министра иностранных дел Британии, который не выезжал бы заграницу на протяжении девяти лет, как это было с Эдуардом Греем. И здесь в этот год можно было увидеть Клементину Черчилль участвующей в теннисных турнирах. И в играющей в казино, которых не было тогда в Британии. Черчилль тоже играл в казино и пробовал виски, но в обоих случаях он контролировал себя надежнее, чем его друг Биркенхед или его сын Рэндольф. Черчилль «цедил» виски, он никогда не пил его залпом, он владел своей привычкой, чего не скажешь об о многих окружающих, которыми алкоголь начинал владеть. Его видят танцующим («вчера я во время танца наступил на пятку принца Уэлсского… Мы танцевали восемь мелодий кряду»). Заметим, что Черчилль все же был министром короны. И отвечал за состояние дел в величайшей колониальной империи мира.
Черчилль встречается с премьером Ллойд Джорджем не только на юге Франции. Лорд Ли Феэрхэм предоставляет свое загороднее имение Чеккерс «как место восстановления сил» британским премьерам. 6 февраля 1921 года Уинстон Черчилль пишет из Чеккерса Клементине: «Возможно, когда-нибудь ты будешь жить здесь. Это то, чем ты восхищаешся – своего рода музей истории, полный сокровищ – но довольно прохладный – в любом случае превосходное поместье».
И летом 1922 года Черчилль находит нечто похожее для себя – поместье Чартвел в Кенте. Всего лишь 24 мили от Вестминстера, Чартвел господствовал над небольшой долиной. Елизаветинский дом был перестроен при королеве Виктории. Клементину очаровал холм с прекрасным видом на окрестности. Четыре следующих десятилетия их жизни будут связаны с этим домом, купленном в сентябре 1922 года за 5 тысяч фунтов. Чартвелл был радикально перестроен и Черчилль провел здесь первую ночь только в 1924 году. Но сегодня с Чартвеллом может соперничать только Гайд-Парк Рузвельтов на Гудзоне в качестве исторических гнезд западного мира. В обоих местах почти физически ощущается присутствие хозяев, чей ум, идеалы и дела сформировали современный мир.
Собственно в 20-х годах началось то, что так очевидно проявило себя в 40-х. Всемирная вахта британского флота окончилась. В 1921 году британское правительство решило сконцентрировать свои военно-морские силы в европейских водах, кладя по существу, конец договору с Японией. Британия начала строить гигантскую военно-морскую базу в Сингапуре для тех сил, которые они могла еще выделить для неевропейской акватории. Как результат Австралия с Новой Зеландией из одного конца мира, а Канада из другого, начали дрейф в направлении зоны влияния Америки. Медленно, но верно Британская империя пошла под крылья новой империи, что стало очевидно лишь двумя десятилетиями позже.
В Англии начинает дебатироваться вопрос: может ли Англия рассчитывать на покорность доминионов и помощь союзников, реально ли использовать рычаги Лиги наций для контроля над мировыми событиями, если в Лигу наций не входят три крупнейших страны – Соединенные Штаты, Россия и Германия? Напрашивается вывод, что правительство Ллойд Джорджа, одним из самых ярких министров которого был Черчилль, выиграло войну, но потерпело поражение при попытках укрепить позиции в послевоенном мире. «Таймс» писала в 1922 г., что слово Англии «потеряло свое прежнее значение для большей части мира». Сэр Эдуард Грей заявил о «возмущении и отчаянии, которые он никогда не испытывал прежде, думая о британском правительстве». К рычагам власти выходила новая плеяда политиков, таких как Леопольд Эмери, однокашник Черчилля по школе Харроу. Лидером новых сил стал Стэнли Болдуин – президент торгового совета, а не воин и не «чистый политик». Они сменяли политиков типа Бонар Лоу – из развлечений знавшего только шахматы, евшего неизменный рисовый пудинг и вечно дымившего сигарой. Это был голос новой Англии, не знающей что делать с величием, уставшей от стремления быть превосходящей всех во всем, индифферентной к переменам за границей. Не имевшей несгибаемой честности предшественников типа Бальфура и Керзона. Болдуин утверждал, что, хотя Ллойд Джордж обладает необычной энергией, «динамическая сила – это довольно страшная вещь». Бивербрук написал о Ллойд Джордже в это время: “Ему не важно, в каком направлении он движется, главное, чтобы он сидел на месте водителя”. Именно так, пугая избирателей излишне импульсивными лжепророками, влияние набирали сторонники ограничения роли Англии в мире. К власти в Англии (как, к слову, и в США) пришли люди, которых позднее сами английские историки назвали воплощением политической серости. Эти люди позабыли парусное искусство, они гребли по волнам.
Непосредственной причиной кризиса кабинета Ллойд Джорджа стало поражение верных ему греков, намерившихся очистить Малую Азию от турок. В 1922 г. Кемаль-паша во главе турецких войск оттеснил греков и вышел к проливам, угрожая здесь британским гарнизонам. Ллойд Джордж был готов применить против турок силу, и Черчилль разделял его решимость. Но этого не хотел английский народ в свете недавнего горького опыта.
Черчилля многократно обвиняли в поражении «глобально мыслящих» политиков правительства Ллойд Джорджа. В вину ему ставили не только ошибки на внешнеполитической арене, но и недостаток лояльности в отношении премьер-министра. В этом плане следует сказать, что отношения Черчилля с Ллойд Джорджем всегда были достаточно сложными, меняясь от тесных до почти враждебных. В далекие дни до мировой войны два растущих политических лидера работали в удивительном согласии, это был подлинный политический тандем. Но после того как Черчилля низвергли в 1915 г., он полагал, что Ллойд Джордж предал его. Черчилль никогда не забывал, что в первые месяцы после занятия Ллойд Джорджем поста премьер-министра для него на нашлось места в кабинете. В тот период, когда Черчилль был на Ближнем Востоке, Ллойд Джордж не сделал того, чего ожидал от него Черчилль – не назначил его министром финансов. С этого времени их отношения уже никогда не были сердечными и близкими. С середины 1921 г. Черчилль обращался уже не к «дорогому Дэвиду», а «дорогому премьер-министру». При этом оба всегда признавали талант друг друга. Ллойд Джордж – социальный новатор, твердый лидер военных лет, первоклассный, редкостный талант и в то же время политический манипулятор невероятного мастерства. Несмотря на резкое охлаждение взаимоотношений (по словам Черчилля) «пяти минут было достаточно, чтобы старая дружба была восстановлена». Но этих пяти минут не нашлось в период финального кризиса кабинета Ллойд Джорджа, хотя оба политика чувствовали, что их оттесняют на обочину политической жизни.