Для Черчилля было удивительным узнать, как много у него противников. Имея в виду именно это обстоятельство, он несколько раз подчеркнул публично, что никогда не участвовал в интригах, и что «все, что у меня есть, добыто лично мною». Как будто повторилась драма 1915 года. Гость на его сорокавосьмилетнем юбилее отметил: «Уинстон достиг предела уныния, в течение вечера он едва мог говорить». Симпатизирующая ему Марго Асквит дала рецепт смягчения психологического удара: «Писать и рисовать, и не восстанавливать против себя всех, не доказывать свою правоту всеми возможными способами. Сохраняйте друзей везде, где можете, и не теряйте ни одного. Если у Вас хватит терпения, и вы воспользуетесь вашим прекрасным темпераментом, сверкающим умом и действительно не мстительной натурой, вас ждет великое будущее». Черчиллю ничего не оставалось, как следовать благому совету. В день своего 48-летия он выехал на французскую Ривьеру, где начал писать мемуары о первой мировой войне и где оставался до мая 1923 года. Один из друзей спросил его: «Уинстон, чтобы забыть о войне, я много рисую. Что вы делаете?» Черчилль ответил, что пишет книгу о войне. Художник не одобрил этого увлечения: «Это все равно, что раскапывать кладбище». Черчилль: «Да, но при этом ожидая воскрешения».
Он утешает жену: «Моя дорогая – я молю тебя не беспокоиться о деньгах… Чартвел будет нашим домом. Мы должны стараться прожить здесь много лет и предать его по наследству Рэндольфу. Автомобили сделают возможным оттуда возвратиться в политику или бизнес. А если я вернусь в политику. То мы будем жить на Даунинг-стрит».
За эти месяцы он много нарисовал и написал. У него было много мольбертов и исторических источников. В Каннах у него был секретарь и помощник, и он работал с фантастической скоростью, пока Клементина играла в теннис. Первый том «Мирового кризиса» начала печатать лондонская пресса. Написанная им история первой мировой войны еще раз показала окружающим, что перед ними личность самого крупного калибра. Стиль, грандиозность обзора, феноменальная память, энергичность изложения, оригинальность и проницательность суждений говорили об авторе не меньше, чем о предмете изложения. Масса документального материала, по меньшей мере, ослабила обвинения против него. Хорошая пресса способствовала его реабилитации. Но его ненавидели консерваторы (как ренегата), большинство либералов и, конечно же, лейбористы. Когда первый том мемуаров вышел в свет, Бальфур откликнулся так: “Я слышал, что Уинстон написал большую книгу о себе и назвал ее “Мировой кризис”. По выражению Росса Джеймса, «черчиллевская магия» переставала действовать на нацию. Противники Черчилля рассуждали о наследственном в его роду безумии. Невилль Чемберлен отметил, что Черчилль “предельно чувствителен для человека, постоянно атакующего других”. Доброжелатели высказывались примерно так (в данном случае лорд Дерби): «Я верю в способности Уинстона, но ему не хватает уравновешенности. Никто не знает, какого воздушного змея он запустит в следующий момент».
Критики высказывались более сурово: «Прошло время отчаянных пилотов, устремляющихся в поднебесье, радующихся опасности, когда волны становятся высокими, ожидающих штормов, но не готовых к штилю». Политический противник Черчилля А.Понсонби так оценил его в частном письме: «Он безусловно исключительно талантливый человек в политической жизни, но лишен харизматических черт и не «джентльмен». Он представляет в политике большую опасность из-за любви к кризисам и из-за ложных суждений. Несколько лет тому назад он сказал мне: «Мне необходимо, чтобы что-то происходило».
Утро, которое всегда приносило Черчиллю надежду, сменилось серым светом второй половины жизни. Баловню эдвардианского либерализма, довоенного douceur de vivre мир после газовых атак и хладнокровных атак на пассажирские корабли не казался совершенным. “Какое разочарование принес двадцатый век. Силы цивилизации в осаде, перспективы успеха туманны и только интенсивные, концентрированные и продолжительные усилия помогают избежать тотальной катастрофы”. Чтобы участвовать в этих усилиях, следовало заручиться партийной поддержкой. Разделенная либеральная партия уже не была такой силой.
Для Черчилля пауза длилась два года. Он возвращался в Лондон, обедал с принцем Уэлсским и многочисленными друзьями, но зорким оком видел, что ллойдджорджевские национал-либералы (58 мест в парламенте) не возьмут в обозримом будущем вершины власти. Хладнокровно оценив ситуацию, он пришел к заключению, что в рядах либеральной партии у него нет шансов на успех. Вернуться к традиционному либералу Асквиту (60 мест в парламенте)? 14 августа 1923 года Черчилль встречается с новым премьер-министром консерватором Стэнли Болдуином. «Он излучал легкость и принял меня сердечно. Мы говорили о Руре, адмиралтействе, военно-воздушных силах, репарациях, американском долге и о политике вообще». Для Черчилля это был шаг в направлении консервативной партии. Он стал политически приемлемым для Болдуина в 1920-е годы (гораздо менее приемлемым, чем в 1930-е годы).
В результате Черчилль во второй раз в своей политической жизни изменил партийную принадлежность. Переписка с Вайолет Бонэм Картер подает этот переход шаг за шагом на протяжении зимы 1923-1924 годов. Сближение либералов с лейбористами на этом этапе было неприемлемо для Черчилля и он политически двинулся в противоположном направлении. У него появляется талантливый 23-летний помощник Брендан Бракен, который будет с ним вместе до конца жизни. На выборах 1924 года он изменил и округ. Теперь он баллотировался от Эппинга (графство Эссекс). Частично это был дальний пригород Лондона, где жили на уик-энде богатые горожане, частично это был малообжитой сельскохозяйственный район. В сентябре ассоциация местных избирателей поддержала кандидатуру Черчилля в парламент. Затем Консервативная ассоциация Эппинга поддержала его (и он оставался верен этому округу до 1945 года). Черчилль заявил, что консервативная партия «должна стать главным сборным пунктом для противников социалистической ориентации». В Эппинге разделяли его неприязнь к социализму во всех формах. Лидер консерваторов в Ливерпуле помог Черчиллю выступить с докладом на тему: «Современная опасность социалистического движения», в котором оратор оценил лейборизм как «движение, на которое воздействуют темные, зловещие внешние силы». Последовали приглашения других консервативных организаций. На подступах к выборам он писал в «Уикли диспетч»: «С момента своего зарождения русское большевистское правительство объявило о намерении использовать всю мощь русской империи для дела мировой революции. Их агенты проникли в каждую страну. Повсюду они пытаются внести микробы, которые дают начало раку коммунизма. В России проводятся гигантские собрания конспираторов и революционеров всех существующих под солнцем рас, с целью координации мировой революции. С самого начала Британия, Британская империя и, прежде всего Индия, были открыто названы главными целями». На волне алармизма, играя на страхах обеспеченного и обеспокоенного округа, новоиспеченный консерватор вернулся в парламент.
На национальных выборах 8 октября 1924 года за Черчилля проголосовали 20 тысяч избирателей; второе место занял претендент с 10 тысячами голосов. WSC снова занял место в «матери парламентов». Консервативная фаланга на этот раз получила 419 мест, солидное большинство.
Черчиллю исполнилось 50 лет, его имя и внешность были широко известны в Англии. Он почти полностью облысел, у него появились морщины, он стал полнеть и все более походил на карикатурное изображение Джона Буля – символ Великобритании периода ее расцвета. При всех внешних изменениях внутренне Черчилль оставался все тем же борцом, трудоголиком и любителем патетики. Не изменилась и его психика. Черчилль никогда не отличался постоянством настроения. Он то лучился самодовольством, то выглядел озабоченным, свирепым, готов был заплакать, мог ссутулиться и надолго замолчать. Существуют тысячи фотографий Черчилля, на которых он выглядит в самых разных своих состояниях, но ни на одной нельзя увидеть его скучающим или смотрящим бессмысленно. Его непременными атрибутами были: сигара, по-особенному завязанный галстук, стек с золотым наконечником. Таким Черчилль как бы заново вошел в воды британской политики после вынужденной двухлетней паузы. С рождением дочери Мери семья переехала в Чартвел, который его хозяин называл своей “цитаделью”. Клементина не любила этот дом, считала новые постройки бессмысленной тратой денег. Но Черчилль был неутомим в проектировании пруда, бассейна, летней кухни. Самым тяжелым временем их брака были, возможно, 1915-1916 годы с их депрессией, с их черной меланхолией. Клементина поддерживала мужа со всеми бойцовскими качествами: она писала Асквиту письма с объяснениями и в то же время умоляла мужа не поддаваться злым чувствам в отношении политических противников. Это было время, когда в ушах Черчилля звучали слова Ллойд Джорджа: “Наверху нет места дружбе”. Клементина уговаривала мужа не переходить поспешно в консервативный лагерь . И все же даже в момент ожесточения злоба не была его главным чувством: “Жизнь достаточно богата интересной работой, движеньем, она слишком прекрасна и интересна, чтобы брать на себя бремя низкой вендетты”.
В среде консерваторов воцарился Стэнли Болдуин – фигура неоднозначная, новый тип консерватора – заурядный внешне, демонстративно флегматичный, но нервный и острый под тщательно скрываемым покровом. О нем было сказано, что его идейный дом – в последней линии оборонительных окопов. Определенная доброжелательность, равно как и лень, характеризуют этот новый тип политика. Но, будучи прижатым к стене этот малопримечательный англичанин мог мобилизовать значительные умственные и ораторские ресурсы. Победа консерваторов (в чьи ряды вернулся блудный сын) осенью 1924 г. – на волне стабилизации экономики – была убедительной. Благосклонный поворот фортуны для Черчилля ознаменовался тем, что Стэнли Болдуин предложил ему пост министра финансов – Черчилль был поражен. Он постоянно недооценивал Болдуина, которому очень нужны были голоса “неприкаянных” либералов – фритрейдер в роли министра финансов был наилучшим сборным пунктом для либералов.