Черчилль был министром финансов пять лет. Пять раз он приносил в потертом саквояже Гладстона бюджет Англии, и каждая новая его речь казалась еще более убедительной, чем предшествующая. Дольше на посту министра финансов были лишь Уолпол, Пит, Пиль и Гладстон, каждый из которых впоследствии стал премьер-министром. Признавая талант Черчилля, далеко не все были убеждены в конце 20-х годов, что Черчилль повторит их пример. Но были и верящие в его звезду. Его парламентский секретарь Роберт Бусби писал о своем патроне в эти годы: «Сущность гения заключается в жизненной силе, плодовитости и многообразии интересов. Все это наиболее полным образом выразилось в нем. Производительность его труда колоссальна. Его бюджеты составлены искусно и превосходно представлены парламенту. Учитывая условия, в которых он вынужден работать, едва ли кто смог бы сделать все это лучше или иначе». Даже Невилль Чемберлен написал о нем в 1928 г. следующее: «Не часто встретишь человека, обладающего подлинным гением. Уинстон именно такой человек». Но подобные высокие оценки вовсе не означали желания элиты Британии раскрыть объятия своему своенравному гению. Имели довольно широкое хождение суждения противоположного комплиментарному характера. Именно внутриполитическое ожесточение имел в виду Черчилль, когда однажды сказал, что политика очень похожа на войну и «периодически мы тоже используем яды».
Пятилетнее пребывание в правительстве консерваторов разбило многие внешнеполитические иллюзии Черчилля. К концу 20-х годов Черчилль окончательно приходит к выводу, что, отдельно взятая, Британия никак не может быть решающим фактором на дипломатической арене. В конце 1929 г. он пишет в газете «Сатердей ивнинг пост» серию статей под названием «Соединенные Штаты Европы», в которых анализирует возможность создания союза теряющих свою мировую значимость государств Западной Европы. Черчилль приходит к выводу, что лишь объединение их потенциалов может позволить этим странам сохранить положение центра мирового могущества. Вставал вопрос, какие из европейских стран могли бы стать союзниками Британии?
Когда Черчилль погрузился в написание своей истории первой мировой войны, его пригласил в плавание командующий английским средиземноморским флотом. После двух встреч с Муссолини британский министр отозвался об итальянском диктаторе самым лестным образом. Черчилль стремился укрепить связи с фашистской Италией и с Германией периода веймарской республики. (Наступит время и Черчилль отзовется о Муссолини как о «свинье», «шакале» и т.п. Но в конце 20-х годов надо всем доминировала идея союза стран европейского Запада).
Через несколько лет Черчилль начнет обвинять правительство в неподготовленности к мирному кризису. Нет ли в этом и его вины? В 1928 году Черчилль настоял на том, что в случае уверенности правительства в безопасности страны на ближайшие десять лет, оно сокращает военные усилия. Разумеется, в 1928 году на горизонте не было Гитлера, а по поводу «красной опасности» Черчилль сумел успокоиться. Позже сэр Уоррен Фишер (заместитель министра финансов) напишет: «Мы низвели себя до военной беспомощности. Разоружение в течение трех лет после войны было по-своему естественным, хотя и едва ли мудрым. Но нет прощения правительству периода 1924-1929 годов, которое довело наши вооруженные силы до скелетного костяка, в то время как так называемая Веймарская республика находилась в процессе реконструкции своей маскируемой армии в грандиозном масштабе. Эти действия британского правительства, к сожалению, послужили примером для последующих кабинетов министров».
Противники обращения Британии к европейским союзникам предлагали крепить мощь собственной империи. Признавая важность империи, Черчилль ставил вопрос: империя для метрополии, или метрополия для империи? Характеризуя внешнеполитическую философию Черчилля этого периода, английский историк Р.Родс Джеймс пишет: «Империализм Черчилля носил по существу националистический характер. Империя была инструментом, который обеспечивал Британии мировые позиции, которых у нее в противном случае не было бы». Черчилль, как однажды заметил Л.Эмери, смотрел на дело так: «Англия является отправной точкой и конечной целью политики. После ухода из армии в возрасте двадцати четырех лет он никогда не посещал Индии или Юго-Восточной Азии; после Бурской войны он никогда уже не возвращался в Южную Африку, он никогда не был в Австралии и Новой Зеландии… Он был активным противником имперских преференций в 1900-е годы, без всякого энтузиазма воспринял концепцию «Содружества наций» в 1920-е годы, которая привела к созданию Вестминстерского статута(укрепившего самостоятельность доминионов.-А.У.) в 1931 году, и не испытывал никакого энтузиазма в отношении кампании за «фритрейд в пределах империи».
Черчилль выступал за тесное сплочение, за меры по предотвращению дезинтеграции империи. В первом томе истории второй мировой войны Черчилль пишет, что следует «идентифицировать себя с величием Британии такой, какой она была при лорде Биконсфилде и лорде Солсбери. Не следует колебаться, встречая противодействие, даже если это может вызвать негативную реакцию нации». В августе 1929 г. Черчилль, отстаивая идею маневренности на мировой арене, пишет свою известную статью «Выживет ли Британская империя?», доказывая, что выживание нации зависит от имперского послушания. Суть отношения Черчилля к империи может характеризовать его индийская политика. Он выступал за медленный, постепенный процесс, предусматривавший расширение участия индусов в процессе самоуправления, не затрагивая при этом основы британского правления. В переписке двадцатых годов (когда его ближайший друг Биркенхед был министром по делам Индии), он аргументирует ту точку зрения, что «невероятно представить себе индийское самоуправление в любом обозримом будущем».
Черчилль категорически выступал против предоставления Индии статуса доминиона, даже когда вице-король лорд Ирвин (будущий лорд Галифакс) выдвинул эту идею. В начале ноября 1930 г. Черчилль поместил в газете «Дейли мейл» статью, в которой были такие строки: «Чтобы предотвратить преступление, каковым является немедленное дарование статуса доминиона (Индии), необходимо без задержки мобилизовать трезвые и полные решимости силы Британской империи». Если Индийский национальный конгресс придет к власти, «англичане будут для них значить не больше, чем любая другая европейская нация. Для белых в Индии наступит время страданий, долги и обязательства всякого рода будут аннулированы, ради вооруженной защиты индусов будет завербована армия белых янычар, руководимых офицерами из Германии». Но еще худшим окажется положение самой метрополии. «На нашем острове живет 45 миллионов человек, значительная часть которых существует благодаря нашей позиции в мире – экономической, политической, имперской. Если, руководимые сумасшедшими и трусливыми советами, прикрытые мнимой благожелательностью, вы уведете войска из Индии, вы оставите за собой то, что Джон Морли назвал «кровавым хаосом»; а по возвращении домой вы увидите на горизонте приветствующий вас голод». В случае введения в Индии самоуправления, в Англии на улицы выйдут два миллиона голодных, треть населения Англии разорится, «мы перестанем быть великой империей».
Даже будучи единой, Британская империя не могла рассчитывать на гарантии процветания и влияния. На помощь должна была прийти дипломатия. Опираясь на консолидированную империю, следовало найти общий язык с динамичными силами в Европе. Кто мог быть потенциальным союзником? Франция, следуя отчасти примеру Британии, крепила империю (затем Французский союз), а в Европе опиралась на «малую Антанту» (союз Югославии, Румынии и Чехословакии), а также на Польшу. Не следовало ли Британии увеличить свои европейские активы?
Военная сила Германии в 20-е годы была низведена до стотысячного рейхсвера. Генеральный штаб был запрещен, у немцев не было военной авиации. Флот был ограничен шестью линкорами, шестью легкими крейсерами, двенадцатью торпедными катерами. Веймарская Германия не имела права создания военных укреплений на своих границах. Нарушение этих условий рассматривалось как объявление войны союзникам. Вожди Веймарской республики искали выход из изоляции. Такая возможность предоставилась довольно скоро. Весной 1922 года, во время обсуждения экономических проблем на конференции в Генуе министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау тайно встретился с советской делегацией в маленьком городке Рапалло. Две страны, две жертвы Версаля, отказались от всех претензий военного времени и нормализовали свои отношения. И хотя преемник Ратенау Густав Штреземан заверил англичан, что Германия будет щитом против Советского Союза, в версальской системе образовалась трещина.
Союзники военных лет – в том числе англичане – еще осуществляли контроль над Германией, они инспектировали Кильский канал и пять крупнейших водных артерий. Тот, кто хотел утешить себя, мог утешиться. Но реальность заключалась в том, что даже после подписания Версальского мирного договора Германия оставалась самой мощной державой Европы. Ее население почти на тридцать миллионов превышало население Британии. А один из наиболее громогласных политиков страны – Адольф Гитлер призывал к объединению всех немцев в Европе. Возможность объединения восьмидесяти миллионов немцев вызывала в Лондоне трепет. В 20-е годы здесь еще не знали о тайнах приготовлениях немцев. Но в 1932 году французский агент проник в министерство иностранных дел на Вильгельм-штрассе и сообщил в Париж о тайном протоколе, подписанном десять лет назад Ратенау с советской делегацией в Рапалло. Советская сторона предоставляла немцам полигоны и военные объекты, где немцы могли создавать новое оружие. Здесь конструировались и опробывались новые немецкие истребители и бомбардировщики, здесь тренировались немецкие пилоты (среди них три будущих маршалла люфтваффе).
Черчилль, обозревая европейскую арену, обратил внимание на перемены, происходящие в Германии осенью 1924 г. Впервые после войны он написал, что «дух Германии начинает наполняться мечтами о войне за освобождение, за отмщение». И тут же Черчилль добавил, что «этот процесс в Германии может выйти из-под общественного контроля». Именно в те дни, когда Черчилль говорил своему секретарю в Чартвеле эти слова, Гитлер диктовал «Майн кампф» сокамернику в тюрьме Ландсберг Рудольфу Гессу. Черчилль прочитал книгу Гитлера сразу же после появления ее английского перевода (а до этого он ознакомился с ее отдельными частями, переведенными специально для него). Возможно благодаря своей политической интуиции, он одним из первых в Англии (да и во всей Западной Европе) понял смысл весьма откровенного обращения Гитлера к немецкой нации. Черчилль так отозвался об этой книге: «Главный тезис книги очень прост: человек есть борющееся жив