расная Армия не такое уж большое приобретенье.
Не все англичане были столь самодовольны. Гарольд Макмиллан был поражен слепотой Чемберлена и его окружения, он считал их жертвами «искаженного представления о себе». Они видели в Великобритании сверхдержаву, а в СССР – просящую сторону. Они с трудом оценивали опыт двух последних десятилетий: англичане были интервентами в России и они лишали Россию (согласно договорам) дореволюционных территорий. В то же время отношения СССР с Германией в межвоенный период периодически были очень тесными. В конечном счете, по словам У.Манчестера, «Британия и Франция не могли гарантировать Сталину мира – а Гитлер мог. Нацистско-советский пакт о ненападении означал бы мир для России, которая предпочитала остаться нейтральной, и означал бы возвращение территорий, без потери единого солдата Красной Армии, отданных Румынии и Польше, а также Балтийских государств, утраченных двадцать лет назад под давлением западных держав. Если он (Сталин) выбирал этот курс и (западные) союзники были бы разбиты, в конечном счете он мог оказаться перед Германией в одиночестве. Но к тому времени Гитлер мог быть мертв или свергнут, Германия могла потерпеть поражение. Соблазн избежать попадания в водоворот, выиграть время для вооружения, был огромным».
Когда Сталин решил совершить поворот? Майский говорил Бусби, что решающим было 19 марта 1939 года, когда Лондон отверг предложение о «встрече шести» в Бухаресте. Черчилль признавал, что для него уловить этот момент невозможно, но до середины августа положение можно было спасти. Французы были более чувствительны. Посол Кулондр задолго до реальных советско-германских переговоров предупредил Кэ д’Орсэ, что СССР и Германия могут найти взаимопонимание и поделить Польшу между собой. 22 мая 1939 года он сообщил о словах Риббентропа: Польша «рано или поздно должна будет исчезнуть, поделенная между Германией и Россией. По его мнению, этот раздел тесно связан со сближением между Берлином и Москвой».
Видимо многое решило невысокое военное представительство западных союзников. С советской стороны в военных переговорах участвовал нарком обороны, начальник генерального штаба, командующие военно-воздушными и военно-морскими силами. Французскую делегацию возглавлял генерал Думенк, бывший начальник штаба генерала Вейгана. Еще более одиозным образом поступили англичане. Месяц назад переговоры с поляками вел начальник генерального штаба генерал Айронсайд, а в Москву был послан адмирал Дракс, о котором германский посол в Лондоне Дирксен писал, что он «практически находится в списке подготовленных к отставке и никогда не был принят в военно-морском штабе». Дракс отверг предложение вылететь в Москву, он избрал старинный пароход, шедший в Ленинград с черепашьей скоростью. Английские берега были оставлены 5 августа, а в Москве он был лишь 11 августа. Возможно, было упущено решающее время.
Переговоры в Москве описаны многократно. Укажем лишь на два показательных момента. «Линия Мажино», по словам Думенка, простиралась «от швейцарской границы до моря». Можно быть любого мнения о Ворошилове, но о расположении всемирно известных укреплений он знал. Дракс уверял, что англичане выставят «на ранней стадии войны» до шестнадцати дивизий. А совсем недавно он признавался французам, что войск у них в четыре раза меньше (о чем в конце концов он сказал и Ворошилову). В этот момент, согласно записи французского участника переговоров, «советская делегация отчетливее чем прежде поняла огромную слабость британской империи».
В Кремле, в августе 1942 г. Сталин в конце долгой, занявшей всю ночь беседы рассказал Черчиллю о событиях августа 1939 года. «У нас сложилось впечатление, что английское и французское правительства не готовы вступить в войну в случае нападения». Последовал известный рассказ. «Сколько дивизий, – спросил Сталин, – выставит Франция против Германии в случае мобилизации?» Ответ был – «Около 100». Затем он спросил: «А сколько дивизий пошлет Англия?» – «Две». -”А знаете ли вы, сколько дивизий мы выставим на русском фронте, если выступим против Германии? Больше 300 дивизий».
В своих мемуарах Черчилль пишет о том, что Советская Россия «постоянно думала о тех несчастиях, которые преследовали русскую армию с 1914 г., когда она бросилась вперед, атакуя немцев еще до полной мобилизации своих сил. Теперь ее границы лежали далеко к востоку от довоенных рубежей. Если их политика была хладнокровной, то она была в тот момент и в высшей степени реалистической». Главный вопрос Ворошилов задал 14 августа 1939 года: позволено ли будет Красной Армии пройти через Вильно и польскую Галицию? Без четкого, прямого ответа на эти вопросы продолжать эти военные переговоры бесполезно».
Английские и французские послы явились к полковнику Беку 18 августа. В эту минуту, когда до конца восстановленного польского государства оставалось менее двух недель, польский президент заявил, что советские войска «не имеют военной ценности», а начальник польского генерального штаба согласно закивал головой. Через два дня министр иностранных дел Польши официально отверг требования англичан и французов о пропуске советских войск: «Я не хочу больше об этом слышать».
В Лондоне ветеран английской политики Ллойд Джордж поднял свой голос против происходящего безумия. «Если мы собираемся обойтись без помощи России, мы попадем прямо в западню». В то время англо-польский пакт еще не был подписан, и Галифакс мог сделать условием его подписания согласие Бека на помощь СССР. Французы говорили об этом прямо. Но Чемберлен заявил, что не будет участвовать в подобных «маневрах». Пытаясь спасти положение в последний час, Даладье приказал Думенку сообщить Молотову, что французы одобряют «в принципе» право русских пересечь границу Польши в случае агрессии Гитлера. Было 21 августа и было уже поздно.
18 июля немцы возобновили советско-германские торговые переговоры. Нетерпеливый Черчилль проклинал священность традиций уикэндов. Время летело слишком быстро. В начале августа переговоры захватили политическую область. 12 августа в разговоре с министром иностранных дел Италии Гитлер сказал, что получил «телеграмму из Москвы. Русские согласились с тем, чтобы в Москву был послан немецкий политический представитель». Чиано вначале подумал, что это трюк фюрера. Через день в Зальцбурге Гитлер в возбуждении говорил окружению: «Великая драма приближается к кульминации!» Париж подчиняется Лондону, а в Англии «нет лидеров крупного калибра. Люди, которых я видел в Мюнхене не того сорта, чтобы начать новую мировую войну».
Риббентроп писал в Москву, подыгрывая паранойе Сталина, что англичане и французы «пытаются вовлечь Россию в войну с Германией». Это был точный повтор слов Сталина на восемнадцатом съезде партии. И немцы добились своего. Молотов предложил послу Германии Шуленбургу подписать пакт о ненападении. 16 августа Риббентроп передал Шуленбургу ответ Гитлера: «Германия готова заключить пакт о ненападении с Советским Союзом». В отличие от неспешных англичан, германский представитель выразил желание прилететь на самолете «имея все полномочия фюрера». Россия получала все потерянное по Версальскому договору.
Молотов вручил Шуленбургу проект договора о ненападении. Вечером 19 августа берлинское радио прервало музыкальную программу неожиданным для всего мира объявлением: «Правительство Рейха и советское правительство согласились заключить между собой пакт о ненападении. Рейхсминистр иностранных дел прибывает в Москву в среду, 23 августа для завершения переговоров».
Разумеется, Советский Союз заплатит страшную цену. Но, как пишет У.Манчестер, «английское и французское правительства также сыграли жалкую роль. Если бы, скажем, Иден прибыл в Москву облаченным всеми необходимыми полномочиями – у Гитлера никогда не возникло бы шанса. Россия нуждалась в мире, каждый знал это, но (западные) демократия проявили нечувствительность».
Если ликование Гитлера можно понять, то трудно объяснить удовлетворение польского лидера – полковника Бека. Педант по своим привычкам, он в эти десять последних дней мира буквально светился лукавством. Улыбка не сходила с его лица. Своему окружению он сказал, что достигнут большой успех. Он спас Польшу от коммунистов. Французский министр иностранных дел Бонне пишет в мемуарах о возникшем чувстве, что происшедшее означало «для Франции несчастье».
В конце августа 1939 г. Черчилль гостил у своих французских приятелей в старинном замке. Подписание советско-германского пакта вынудило его вернуться домой. На пути в Лондон, он встретился в Париже с генералом Жоржем. Тот предоставил ему цифры, сопоставляющие мощь французской и германской армий. Результат этого экспозе произвел глубокое впечатление на Черчилля, он удовлетворенно сказал: «Вы их превосходите». Генерал ответил: «Но все же у немцев очень сильная армия, и они не позволят нам нанести удар первыми».
У Черчилля не было никаких сомнений, что Гитлер нанесет удар по Польше. Следовало воспрепятствовать быстрому падению Польши – иначе Германия будет иметь лишь один, Западный фронт. Франция может выставить до шести миллионов человек, но она не может конкурировать с германской индустрией. Следовало нагнать немцев там, где они были наиболее сильны – в научной организации производства. Концентрация сил решала все. Черчилль посетил границу на Рейне. С французской стороны висел гигантский плакат: «Свобода, равенство, братство». С германской – «Один народ, один рейх, один фюрер». На горизонте передвигались танки. Черчилль вспомнил о какой страстью он выступал в 1915 году в защиту «наземных крейсеров». Тогда французские генералы смеялись от души и говорили, что английские политические деятели еще забавнее французских.
При всей внешней решимости французов Черчилль отчетливо видел, что «дух Марны» покинул французскую армию. Страна отличалась от той, что выстояла в 1914-1918 годах. Потеря 27 процентов населения от восемнадцати до двадцати семи лет нанесла ей незаживающую рану. Сильнейшая в мире (по представлениям своего времени) французская армия, имея перед собой многократно меньшие германские части, сидела за укрытиями из стали и бетона, не демонстрируя желания нанести удар. Собственно, немцы это предвидели.