По прибытии в Чартвел, Черчилль попросил генерала Айронсайда, только что вернувшегося из Польши, дать оценку польской армии. Айронсайд видел военные маневры поляков: мораль польских войск чрезвычайно высока и они готовы к борьбе. Айронсайд оставался в Чартвеле и наблюдал Черчилля в эти роковые дни. Тот, скрывая свое волнение, складывал из кирпичей кухню рядом с только что построенным своими руками коттеджем. Следовало думать и о личной безопасности – в стране насчитывалось по меньшей мере 20 тыс. человек, считающих себя нацистами, и Черчилль посчитал необходимым оградить свою семью – попросил частного детектива захватить пистолет и прибыть в Чартвел. Его собственные пистолеты были уже наготове. Никто не выходил на прогулку. У Черчилля было предчувствие миссии. Как пишет он в мемуарах, если война разразится, то главная тяжесть падет на него.
Посол Гендерсон предпринял последнюю попытку остановить Гитлера – 23 августа 1939 года прибыл в Берхтесгаден с письмом Чемберлена. Гитлер был в одном из своих экстатических состояний. Если Британия не остановит поляков, он примет контрмеры. Немного успокоившись, он сказал Гендерсону, что ему «уже пятьдесят лет» и он предпочел бы начать войну сейчас, чем тогда, когда ему будет пятьдесят пять или шестьдесят лет. «На этот раз мировая война проиграна не будет». В качестве официального ответа Чемберлену он заявил, что условием германского рейха является решение проблемы Данцига и польского коридора. Безоговорочные же гарантии Англии Польше Гитлер оценил как «поощрение волны ужасающего терроризма против миллиона с половиной немцев, живущих в Польше».
Полякам дали несколько дополнительных дней мира итальянцы. Утром 25 августа Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что намерен действовать против Польши «немедленно». Гитлер был уверен в своем союзнике, подписавшем «стальной пакт» лишь три месяца назад. Однако Муссолини на этом этапе не желал выступать. Им владел страх перед войной, к которой Италия готова не была. Вечером этого же дня Гитлер читал ответ своего итальянского союзника: “Италия не в состоянии противостоять нападению, которое французы и англичане направят преимущественно против нас».
Немцы назначили новую дату – 1 сентября 1939 года. Мир еще не знал, сколько дней отделяет его от войны. Черчилль без устали работал над «Историей англоговорящих народов». Сейчас ему нужны были примеры мужества. Когда испанская армада устремилась в 1598 году к Британским островам, писал Черчилль, королева Елизавета обратилась к собранной в Тильбери армии: «Пусть боятся тираны. Моя главная сила и опора заключается в лояльных сердцах и доброй воле моих подданных; и поэтому я пришла к вам, как вы видите, полная решимости, чтобы среди горнила битвы жить или умереть вместе с вами, лечь за моего бога, за мое королевство, за мой народ, мою честь, мою кровь – пусть они будут даже в пепле». Октябрьским утром 1805 года адмирал Нельсон, видя, что франко-испанский флот у Трафальгара превосходит англичан, спустился в каюту флагмана «Виктория» для молитвы: «Пусть великий Бог, которому я молюсь, дарует моей стране на благо Европы великую и славную победу… пусть его благословение падет на мои усилия верно служить моей Родине». Флоты сближались и над «Викторией» взвился сигнал: «Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг». Так вели себя герои его страны в минуту роковой опасности. Так должны были вести себя англичане в час опасности, нависшей в 1939 году, перед началом войны, в которой погибнет 357 тысяч британских подданных.
Гитлер попытался в последний раз нащупать слабое место англичан. Он обратился к Лондону с шокирующим предложением «заключить союз с Германией». Одно лишь рассмотрение подобного предложения разрушило бы доверие к Британии во Франции, Польше, Румынии, Турции, Греции, и это становилось все более важным – в Соединенных Штатах. Лишь сугубая брутальность фюрера оттолкнула посла Гендерсона – этого крайнего сторонника умиротворения: когда Гитлер 29 августа потребовал посылки в Берлин польской делегации для ведения переговоров, посол ответил – «это диктат». Посредником попытался выступить и римский папа. Но в Лондоне наконец-то возобладало мнение, что дипломатические шаги Гитлера «полностью лишены смысла».
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ОДНА ПЕРЕД КОНТИНЕНТОМ
В канун войны Черчилль советовал Гитлеру познакомиться с английской историей, чтобы поразмышлять, какой вероятнее всего будет его судьба.
1 сентября 1939 года Черчилля разбудил телефонный звонок посла Рачиньского, сообщившего, что пятьдесят шесть немецких дивизий пересекли польскую границу. Черчилль принимал ванную и завтракал, когда следовали один за другим звонки польского посла: военно-воздушные силы Германии бомбят польские города. Но когда Черчилль связался с военным министерством, там даже не знали, что Германия начала войну против Польши. Генерал Айронсайд отметил в своем дневнике, что в 10 часов утра ему позвонил Черчилль: «Они начали. Сейчас происходит бомбардировка Варшавы и Кракова». Айронсайд позвонил начальнику имперского генерального штаба лорду Горту, и тот отказался верить этому сообщению.
Все ждали реакции французов. Во второй половине первого дня войны Черчилль был призван на Даунинг-стрит. Теперь Чемберлен говорил, что «не видит надежды избежать войны». Черчилль принял предложение войти в военный кабинет без комментариев. Он пришел в палату общин, «сел на свое место, слушал речи и был во власти чувства, которое пришло ко мне после всех страстей и волнений последних нескольких дней. Я чувствовал безмятежность, у меня было возвышенное ощущение того, что я поднялся над всеми личными делами… Слава старой Англии, миролюбивой и плохо подготовленной к кризису, но быстро ставшей бесстрашной в этот момент испытания чести, волновала меня и, казалось, она подняла нашу судьбу в те сферы, где не ощущались земные заботы. Я попытался передать это ощущение палате общин».
Меньше всего он хотел напоминать, сколь прав он был последние семь лет. (Одним из самых любимых его афоризмов был: «Если мы начнем ссору с прошлым, мы потеряем будущее»). Он предпочел говорить с настоящим и будущем. «Вовне может бушевать шторм войны и где-то сокрушают целые страны, но в наших сердцах в это воскресное утро царит покой… Впереди много разочарований, но мы можем быть уверены, что задача, которую мы взяли на себя, по силам Британской империи и Французской республике. Новое поколение британцев готово доказать, что достойно великих людей своей страны, которые создали наши законы и обеспечили ее величие».
В зале не было оживления 1914 года. Присутствующие восприняли войну с мрачной решимостью. «Это не война за Данциг или Польшу, – говорил Черчилль. – Мы сражаемся ради спасения мира от зла нацистской тирании, защищая священные для человека ценности. Эта война не направлена на достижение доминирования, расширение империи или получение материальных выгод. Она не направлена на то, чтобы лишить кого-либо места под солнцем или средств прогресса. Эта война направлена на защиту прав индивидуума».
Чемберлен предложил Черчиллю возглавить адмиралтейство. «Морской совет, – вспоминает Черчилль, – был очень мил, просигналив всему флоту: «Уинстон вернулся». Черчилль занял тот же кабинет, который он покинул ровно четверть века назад. На прежнем месте стоял деревянный ящик, в котором хранились карты четвертьвековой давности, на которые наносились маршруты германских кораблей. Прошло много лет, но у Британии был тот же противник, снова предстояла отчаянная борьба. И Черчилль записал: «Пусть будет так».
Первым делом Черчилль вызывал профессора Линдемана из Оксфорда и создал под его началом группу статистиков и экономистов. Эта группа имела доступ к официальной информации и к разведывательным данным, она давала Черчиллю каждый день карты и диаграммы, иллюстрирующие ход войны на всех основных фронтах. Был создан мозговой трест, который помогал Черчиллю ориентироваться в быстро меняющейся обстановке.
С первых дней в адмиралтействе Черчилль установил способ руководства, ставший постоянным на протяжении всей войны. Он не вызывал подчиненных и не устраивал бесчисленные совещания. Он диктовал записки и те быстро передавались адресату, это был его лучший способ коммуникаций. В записках были вопросы и приказы, ясные и четкие. На них можно было ссылаться, не возникало обычных разночтений в получении указаний. Таких записок за годы войны накопилось многие тысячи и касались они самых разнообразных вопросов. Первая продиктованная записка была адресована начальнику военно-морской разведки контр-адмиралу Годфри: «Дайте мне оценку подводного флота Германии и перспективы его развития в ближайшие пять лет. Отделите подлодки океанского радиуса действия от прочих».
Черчилль перешел к своему прежнему распорядку жизни военного времени. Он старался выкроить час для сна в полдень и использовал данную ему природой способность засыпать немедленно поздно вечером. Тем самым он как бы делал из одного дня полтора и работал соответственно. Такого расписания Черчилль придерживался все годы войны. Он рекомендовал его всем, кто хотел работать максимально эффективно, кто хотел выжать максимум из человеческого организма.
Вечером 2 сентября премьер Чемберлен, покинув палату общин, позвонил Даладье: «Положение очень тяжелое… В палате общин ожесточение… Если Франция будет настаивать на сорокавосьмичасовом периоде ультиматума, начиная с завтрашнего полудня правительство здесь не сохранит контроль над ситуацией». Премьер-министр осознал, что именно на Францию падает основное бремя германского наступления. Нужно принимать какие-то меры уже сегодня вечером. Он предлагает компромисс. Ультиматум в 8 утра завтра, истекающий в полдень. Даладье ответил: «Если британские бомбардировщики готовы к действию, для Франции было бы лучше отсрочить их вылет».
Телеграмма Галифакса Гендерсону пришла в 4 часа утра по берлинскому времени. «Если не позже чем в 11 часов утра по британск