8 мая 1940 года Гитлер окончательно установил дату наступления на Западе – через два дня. Именно 8 мая лейбористы начали атаку на правительство, обвиняя его в некомпетентности. Возмущенный Чемберлен заявил, что не боится критики и что у него «есть друзья в палате общин». Это было, по меньшей мере, неудачное выражение. Обращение к партийной политике в час национальной опасности сделало премьер-министра уязвимым. Удар нанес бывший премьер Ллойд Джордж (эту речь Черчилль назвал «последним сокрушительным вторжением мистера Ллойд Джорджа в дела палаты общин»). Ветерану британской политики было около восьмидесяти лет, но он мобилизовал свои силы. Старинный друг Черчилля – Виолетта Бонэм Картер (дочь Асквита) назвала эту речь «самой сильной из его речей – голос, жесты, все было использовано, чтобы нанести подлинный удар». Ллойд Джордж использовал слова Чемберлена о «друзьях»: «Вопрос не стоит о том, кто является другом премьер-министра. Поставлен гораздо более важный вопрос. Премьер просит о жертве. Нация готова на любые жертвы до тех пор, пока правительство ясно показывает к чему оно стремится и до тех пор, пока нация уверена, что ее лидеры делают все от них зависящее. Я должен торжественно заявить, что сам премьер-министр должен дать образец жертвенности, потому что ничто не может содействовать победе в этой войне больше, чем сдача им своих полномочий». В долгой парламентской истории Англии вряд ли звучали более убийственные слова.
В начале мая 1940 года Англия жила своей традиционной неспешной и размеренной жизнью. Поезда ходили по расписанию, рестораны радовали набором вин, британское общество свято соблюдало традиции. Уик-энды были особенно приятны – над островом стояли могучие антициклоны и потрясающей красоты погода дарила дни, один лучше другого. Правда, экономика еще несла следы болезни 30-х годов и в стране насчитывалось более миллиона безработных. Но на заправочных станциях продавали бензин и корабли со всего света пришвартовывались к пирсам могучих британских портов.
Утром 10 мая страшная новость обрушилась на Лондон. Немцы нанесли свой давно ожидаемый удар, они вступили в Голландию и в Бельгию, поворачивая в направлении французской границы. В 11 часов утра Черчилль был призван на Даунинг-стрит 10 к премьер-министру. Здесь уже находился лорд Галифакс. Он и Черчилль сели за стол напротив Чемберлена. Тот спросил, о ком он должен просить короля, предлагая кандидатуру премьер-министра, и посмотрел прямо в лицо обоим министрам. Черчилль пишет в мемуарах, что «у него было много важных событий в общественной жизни, но это, безусловно, было самым важным. Обычно я много говорил, но на этот раз я молчал. Биографы Чемберлена утверждают, что тот предпочел бы Галифакса. Но я продолжал молчать, и последовала долгая-долгая пауза. Она безусловно длилась дольше, чем 2 минуты. Наконец заговорил Галифакс. Он сказал, что, поскольку он не является членом палаты общин, для него будет трудным осуществление функций премьер-министра в подобной войне… Затем впервые заговорил я. Я сказал, что не пойду на контакты ни с кем из оппозиционных партий до тех пор пока король не поручит мне образовать правительство».
Черчилль возвратился в адмиралтейство, где в его комнате находился голландский посол, только что прилетевший из Амстердама. Судьба страны была решена в течение нескольких часов. Такие меры, как открытие шлюзов не могли помочь, немцы уже пересекли внешнее ограждение и находились в центре страны. Но мысли Черчилля были далеко – Чемберлен находился у короля и Черчилль ждал вестей оттуда. Наконец поступило приглашение прибыть в королевский дворец в шесть часов вечера. Лишь две минуты понадобилось ему, чтобы проехать к Букингемскому дворцу. Вокруг не было народа. Черчилль прошел к королю, тот попросил его сесть. «Я предполагаю, что вы знаете для чего я вас позвал?» Черчилль ответил: «Я просто не могу представить себе – зачем?» Король засмеялся и сказал: «Я хочу попросить вас сформировать правительство». Черчилль без малейшей паузы сказал, что немедленно пошлет за лидерами лейбористской и либеральной партий. Помимо общего кабинета министров, он предложил сформировать узкий состав военного кабинета в количестве шести или пяти министров.
Когда Черчилль получил от короля полномочия, стало уже темно. Он возвращался в адмиралтейство вместе с телохранителем, инспектором Томсоном. По воспоминаниям инспектора, они возвращались «в полной тишине», но когда Черчилль выходил из машины, он спросил: «Знаете ли вы, зачем я ездил в Букингемский дворец, Томсон?». Инспектор ответил, что знает и приносит свои поздравления. «Мне только хотелось бы, чтобы вы заняли этот пост в ваши лучшие времена, ведь это огромное бремя». Глаза Черчилля наполнились слезами: «Один бог знает, как тяжела эта ноша. Я надеюсь, что для меня еще не слишком поздно. Я боюсь этого. Но мы приложим все силы». Черчиллю было шестьдесят пять лет, он пять месяцев назад уже мог претендовать на пенсию по старости. Он был значительно старше всех основных участников драмы – Рузвельта, Сталина, Муссолини, Гитлера.
Когда Черчилль в своем новом качестве сел в палате общин между Чемберленом и Эттли, единственный, кто приветствовал нового премьера, был Ллойд Джордж, упомянувший о «блистательном интеллектуальном даре, бездонном мужестве, глубоком знании войны, опыте в управлении». В ответ Черчилль выступил с тем, что Никольсон в дневнике назвал «очень коротким заявлением». Как пишет У.Манчестер, «слова этой речи ныне известны миллионам тех, кто еще не был рожден в то время, кто никогда не видел Англии и кто даже не говорит по-английски». Черчилль говорил так, как еще не говорили под сводами Вестминстера: «Я хотел бы сказать палате, как я уже сказал тем, кто вошел в правительство: «Мне нечего предложить вам кроме крови, труда, слез и пота… Вы спросите, в чем наша политика? Я отвечу: вести войну на море, земле и в воздухе со всей силой, данной нам Богом… Такова наша политика. Вы спросите, в чем наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь террор, победа, какой бы трудной и долгой ни была дорога; ибо без победы для нас нет выживания». Как пишет Черчилль в мемуарах, это была самая короткая и самая популярная программа в долгой истории британского парламента.
Черчилль взял бразды правления уверенно: «Когда я пошел спать в 3 часа утра 11 мая 1940 года, у меня было чувство глубокого удовлетворения. Наконец-то в моих руках была власть дать направление событиям на всей сцене. Я чувствовал себя словно бы шагал вместе с судьбой и как будто вся моя прежняя жизнь была лишь приготовлением к этому часу, к этому испытанию. Одиннадцать лет я находился в политической изоляции. Мои предупреждения о грядущей катастрофе в течение последних шести лет были столь многочисленны, что никто не мог упрекнуть меня за недостаточную подготовленность к ней. Я был уверен, что не подведу. Поэтому, страстно ожидая наступления утра, я заснул спокойно и у меня не было необходимости погружаться в фантазии. Факты лучше, чем мечты». Глядя из исторического далека, можно согласиться с тем, что вся его жизнь была вольным или невольным приготовлением к часу, когда вся ответственность за судьбу страны падет на него. На посту стратегического руководства он оказался самым большим мастером британской политики в ХХ веке.
Влияние Черчилля на проведение британской политики во второй мировой войне трудно преувеличить. Черчилль доминировал на английской политической арене, он определял стратегию, он вырабатывал планы, он добивался их выполнения. В ходе войны и создания антигитлеровской коалиции Черчилль стал величайшей фигурой британской дипломатии ХХ века.
Уже в самом начале войны Черчилль пришел к заключению, что Британия не может позволить себе кровопролитных битв масштаба Соммы и Пашендейля. Результатом стало то, что за шесть лет второй мировой войны число убитых британских военнослужащих не составило и трети погибших в первую мировую войну. Черчилль бросил войска в европейскую битву только тогда, когда германская мощь была надломлена.
Заслугой Черчилля перед собственной страной было то, что взаимосвязь военного и политического руководства стала органической. Правительство и начальники штабов работали в тесном контакте – чего не было в Британии в первую мировую войну. Между Черчиллем и его ведущими генералами существовало взаимное понимание.
Важно отметить, что, будучи генератором энергии, Черчилль продолжал оставаться хладнокровным и эффективным администратором. Весь поток сведений с фронтов стекался к генералу Исмею и тот регистрировал решения премьер-министра. Поток от гражданских учреждений сходился к секретарю кабинета сэру Эдварду Бриджесу. В сухом документальном потоке не было ничего случайного, и пульт управления оставался в руках Черчилля. Он никогда не настаивал на своей непогрешимости, он делал мелкие и крупные ошибки, но он видел общую картину и знал как ошибки исправить.
И что вспоминают те, кто жил на острове в эти трагические дни: WSC умертвил это страшное полуожидание, так быстро порождающее слухи и отчаяние; своими неимитируемыми речами он сплотил нацию и дал каждому своего рода иррациональную веру в то, что дело не может закончиться ничем, кроме победы.
Если сразу же “в лоб” говорить о конкретных случаях ошибочности мнения и позиции Черчилля в ходе осуществления дипломатии во второй мировой войне, то в качестве первого пункта нужно отметить переоценку эффективности блокады стран “оси” как инструмента достижения победы. Вторым ошибочным мнением Черчилля в ходе разворачивающегося конфликта была вера в то, что в конечном счете война примет примерно те же очертания, что и первая мировая, т.е. что французский фронт выстоит и что при переходе к позиционной войне потребуются большие долговременные усилия для сокрушения Германии в борьбе на истощение. Мы видим, что даже эвакуация британского экспедиционного корпуса из Дюнкерка рассматривалась им почти как победа. Он еще верил, что британские войска будут долгое время использоваться на французском фронте. В реальности этот фронт исчез спустя полтора месяца после начала боевых действий. Не в пользу Черчилля как военного стратега говорит его совет французским войскам (после начала германского наступления) не пытаться защищать водные преграды, а обратиться к “отчаянным атакам” – это говорит о непонимании им истинного положения вещей. У французской армии не было современных средств для контрнаступления, а приказы, подобные вышеприведенному совету Черчилля, лишали французов шансов на эффективное сопротивление. Если бы французы дрались на критически важных водных преградах, они, может быть, ослабили бы силу германского наступления.