В мировой борьбе произошел тектонический сдвиг. Япония, военной мощи которой так опасался Сталин, своими действиями привела в лагерь противников «оси» Берлин-Токио-Рим великую заокеанскую державу. Самоослепление самураев, преступная гордыня японского милитаризма повернула события таким образом, что у стоящей на краю пропасти России появился великий союзник. Японские летчики в Пирл-Харборе топили не стальные корабли, а собственную судьбу. Черчилль, узнав о Пирл-Харборе, не смог спрятать своего волнения – в присутствии американского посла Гарримана он позвонил в Белый дом с выражение величайшего удовлетворения по поводу органически складывающегося военного союза, на что президент Рузвельт ответил: “Теперь мы в одной лодке”.
Еще четверть века назад британский министр иностранных дел сэр Эдуард Грей говорил молодому тогда Черчиллю: ”Соединенные Штаты – это гигантская топка. Стоит ей разгореться – и нет пределов энергии, которую она сможет породить”.
Вечером седьмого декабря 1941 года Черчилль пригласил в свою загороднюю резиденцию Чекерс Гарримана и американского посла Вайнанта. Оба американца нашли Черчилля необычно задумчивым и молчаливым. Около девяти часов вечера, вспоминает Гарриман, “вошел слуга Батлер и сообщил, что по радио сообщают о японском нападении на американский флот”. Черчилль попросил его принести приемник в столовую. Узнав о Пирл-Харборе, премьер приказал соединить себя с президентом Рузвельтом: “Мистер президент. Что происходит с Японией?” – “Да, это правда, -последовал ответ.– Они атаковали нас в Пирл-Харборе. Теперь мы в одной лодке”.
Позже Черчилль напишет: «Иметь Соединенные Штаты на нашей стороне было для меня величайшей радостью… Теперь я знал, что Соединенные Штаты погрузились в войну по переносицу и будут в ней до конца. Итак, мы победили в конце концов!.. Гитлер обречен. Муссолини обречен. Что касается японцев, то они будут стерты в порошок… Я пошел к кровати и спал сном спасенного и исполненного благодарности человека».
Технически это было не так. Потребовалась колоссальная ошибка Гитлера, объявившего 11 декабря войну Соединенным Штатам, чтобы англосаксонские союзники действительно оказались по одну сторону фронта. (Причину чудовищной оплошности Гитлера историкам трудно объяснить поныне; скорее всего он предполагал, что США так или иначе сконцентрируются на тихоокеанском театре. На своем излюбленном форуме – перед сервильным рейхстагом Гитлер сказал самоубийственные слова: “Мы всегда будем первыми наносить удар. (Рев трибун.) Мы всегда будем наносить первый удар…”).
Обретение – после Пирл-Харбора – в лице Соединенных Штатов могучего союзника вызвало у Черчилля эйфорическое состояние. В мемуарах он пишет: “Мы выиграли войну. Англия будет жить”. 12 декабря он телеграфирует премьер-министру Австралии, что превращение Соединенных Штатов «в полнокровного военного партнера делает конечный итог войны определенным». С явным облегчением Черчилль пишет Эттли: «Теперь нет больше нужды предпринимать усилия, чтобы завоевать симпатию Соединенных Штатов. Теперь мы заодно». Из его диктовок этих дней видно, что занимало премьер-министра: вовлечь Соединенные Штаты в средиземноморские операции и в боевые действия в Европе. А пугала его концентрация Вашингтона на тихоокеанском противнике.
Тотчас же по получении известия об атаке на Пирл-Харбор Черчилль принял решение посетить Вашингтон. Министру иностранных дел Идену он приказал вылететь в Москву, где Красная армия начала свое великое зимнее контрнаступление. На недоуменный вопрос Идена, как они оба могут отсутствовать в Лондоне в такое время, Черчилль ответил, что обстоятельства войны изменились коренным образом. Наибольшее значение теперь имеют намерения двух новых великих союзников Англии. «Мы должны посетить каждого из них».
2 декабря начальник штаба германских сухопутных сил Гальдер сделал примечательную запись: Россия достигла вершины своих возможностей, ей не на что более полагаться. В 3 часа утра в пятницу 5 декабря, при температуре -30 по Цельсию и толщине снежного покрова в один метр, на передовые позиции германской армии обрушились войска стратегического резерва. 88 советских дивизий начали оказывать давление на 67 немецких дивизий на довольно широком фронте – от Калинина на севере до Ельца на юге. Специальная директива предупреждала от фронтальных атак -”негативные оперативные меры будут играть на руку врагу”; следовало обходить врага, заходить в тыл, проникать сквозь оборонительные рубежи противника.
Эффект внезапности сработал в полной мере. Первым результатом был обрыв связей между танкистами Гепнером, Клюге и Гудерианом. Вторым – оставление танкистами на флангах Клюге своих танков (речь идет о сотнях машин). Через две недели у Гудериана было только сорок машин, у Гепнера – пятнадцать. Третий результат – ежедневные потери примерно в три тысячи солдат (не считая отмороженных). В целом наступление продолжалось без перерыва почти три месяца.
Гитлер снял со свои постов тридцать пять корпусных и дивизионных командиров. Его презрение к высокобровым интеллектуалам в мундирах, к самовлюбленной касте военных достигло пика. Он лично теперь руководил боевыми действиями и в запальчивости сказал Гальдеру: “Этой маленькой штукой – оперативным командованием может овладеть каждый”.
В новой мировой ситуации Черчилль выступил против нажима на СССР с целью стимулировать его скорейшее вступление в войну против Японии. Россия и без того оказывает «огромную помощь» Англии и Америке, «круша германскую армию на своем западном фронте», заявил Черчилль кабинету министров 10 декабря 1941 года. Он не хотел на этом этапе объявления Россией войны Японии: «Это сделает для России невозможным передислоцирование дивизий из Сибири, которые могут иметь неисчислимую ценность на западном фронте».
Не переставая диктовать послания на все фронты во всех частях света, Черчилль, в сопровождении министра боеприпасов лорда Бивербрука и дочери Мэри сел на поезд и прибыл к стоянке гигантского линкора «Герцог Йорк» (судна того же класса, что черчиллевский любимец «Принц Уэллский», потопленный японцами три дня назад). «Герцог Йорк» оторвался от эскорта и в течение трех суток сохранял «радиомолчание», чтобы не привлечь германские подводные лодки. Погода была штормовая и премьер-министр был отрезан от мира огромным бушующим океаном. Во время перехода через Атлантику Черчилля раздражали лишь свистки боцманов (он странным образом абсолютно не переносил свиста). Профессор Линдеман выполнял его задание – подсчитать, сколько шампанского он выпил за свою жизнь, получалась вполне впечатляющая цифра. Черчилль впервые за долгое время взялся за рекомендованный ему Литлтоном роман – “Капитан Хорнблауэр”. Роман премьеру понравился и на Ближний Восток, Литлтону была послана радиограмма: “Я нашел Хорнблауэра восхитительным”, что вызвало панику в местных британских штабах – здесь перерыли все досье, чтобы найти сведения об операции “Хорнблауэр”. Сопровождающие премьера детективы впервые видели его без обязательных красных ящиков с секретной корреспонденцией.
Передышка была ему нужна, чтобы обдумать основную линию своей глобальной стратегии. Он изложил ее в серии меморандумов между 16 и 18 декабря 1941 года. (Значительно позднее, в апреле 1953 года он попросит президента Эйзенхауэра не публиковать многое из документов военных лет.) При его остром чувстве истории Черчилль не мог не понимать, что он плывет в Америку не только чтобы сокрушить Германию и Японию, но и для того, чтобы передать Америке мировую корону. Да, он продолжил великую английскую традицию, идя по стопам королевы Елизаветы в Тилбюри, за Мальборо и за обоими Питтами. Но тогда они полагались на собственные силы, а теперь он плыл за помощью прежней колонии. (Несколько позже Черчилль внезапно спросил Макмиллана, был ли Кромвель великим человеком? “Да, сэр, он был великим человеком”. Но, сказал Черчилль, “он сделал одну ужасную ошибку. Преследуемый с юности страхом перед мощью Испании, он не сумел предвидеть рост Франции. Что будет сказано обо мне?” Американцы, еще в зените могущества Германии и Японии, уже давали очевидные доказательства отличности своих целей. Расхождения по поводу Ближнего Востока были ощутимы уже в 1941 году, а затем пришло понимание того, что будущее самой Европы видится различно из Лондона и Вашингтона. На внутренней арене, пишет Дж. Чармли, Черчилль упустил инициативу и “позволил социалистам приход к власти, который во многом ослабил социальную и политическую систему, столь дорогую сердцу Черчилля… Он жертвовал британскими интересами ради эфемерного благожелательства американцев”).
Первостепенным по значимости Черчилль считал поддержание советского фронта, помощь которому «должна идти без помех и пунктуально». Только так, диктовал премьер, «сможем мы обрести влияние на Сталина и вплести могучие русские усилия в общую ткань войны». Эта задача была обозначена как наиболее приоритетная.
(Гопкинс привез ему из Москвы запас икры, и Черчилль сказал, что ради нее он готов сражаться вместе с русскими. Отказ Гопкинса от второго скотча он объяснил как вернейший знак приближения к Америке. Все присутствующие были приговорены смотреть фильмы черчиллевского репертуара – драматические истории с сантиментами и быстрым развитием событий. Он снова смотрел “Леди Гамильтон”, и слезы снова текли по его щекам).
В остальном европейский театр требовал, по его мнению, маргинальных усилий. Нужно было удержать Турцию от попадания в германский лагерь, попытаться закрепиться во французской Северной Африке, предлагая Виши выбор между «надеждой и проклятием». Черчилль уже на этом этапе считал, что главным мотивом соблазна в отношениях с Петэном должно быть обещание «восстановить Францию как великую державу с возвращением всех территорий» (за исключением Сирии и зоны, прилегающей к Испанскому Марокко).
Черчилль решил предложить американцам послать свои воинские контингенты в Северную Ирландию, это послужит для Берлина последним убедительным аргументом (если в таковом еще была нужда) не планировать высадки на Британские острова. Повторял ли он в данном случае ошибку Кромвеля? Иден, которого Черчилль (слишком) многократно называл своим преемником, видел в качестве главного партнера Британии в Европе Россию. Черчилль же ничего не хотел делать совместно с русскими, что могло бы вызвать отчуждение американцев. Лейборист Эттли говорил ему, что Британия более нуждается в сильной Франции, чем в Соединенных Штатах (“мы не должны позволять ненависти Рузвельта к де Голлю осложня