26 декабря Черчилль выступил перед объединенной сессией сената и палаты представителей конгресса США. «Я не могу заставить себя не размышлять о том, что, будь мой отец американцем и моя мать англичанкой, а не наоборот, я, наверное, был бы среди вас. И это был бы не первый случай, когда вы слышите мой голос». Самый большой успех выпал на фразу, обращенную к японцам: «За кого же они нас считают?» Американцам пришлось выслушать и неприятные пассажи: «Если бы мы были вместе после минувшей войны, если бы мы предприняли общие меры безопасности, это новое проклятье не светилось бы на нас». Наступила тишина, но Черчилль имел мужество продолжать: «Пять или шесть лет назад для Соединенных Штатов и Великобритании было бы легко не проливая крови, заставить Германию разоружиться».
Черчилль довольно много говорил об азиатском театре военных действий. «Когда мы сопоставляем ресурсы Соединенных Штатов и Британской империи с ресурсами Японии, когда мы вспоминаем о том, что Китай так долго и доблестно противостоит вторжению, и когда мы вспоминаем также о силе русских, то становится трудно соотнести японские действия с простым благоразумием и даже с обыкновенным здравым смыслом». В конце своей речи премьер-министр коснулся проблем устройства мира после достижения победы. Он предположил, что союз сил, борющихся с державами «оси», будет основой послевоенной стабильности. При этом «британский и американский народы ради своей собственной безопасности и ради блага всех пойдут вместе друг с другом».
В конце этого заполненного событиями дня, ложась спать, Черчилль попытался открыть окно и острая боль пронзила его левую руку. Ничего подобного с ним ранее не было. Стандартный учебник требовал в случае с коронарной недостаточностью шестидневный отдых в кровати, и врач – сэр Чарльз Вилсон должен был это сказать. Но сообщение о сердечном приступе в такое время могло иметь для Черчилля фатальные политические последствия. «Не говорите мне, Чарльз, об отдыхе. Я не могу. Я не буду. Никто не проделает за меня эту работу. Я должен». Лишь спустя двадцать четыре года, после опубликования мемуаров Вилсона стало известно об «ангине», поразившей Черчилля 26 декабря 1941 года. Уже утром 27-го Черчилль обсуждал с генералом Маршаллом перспективы развития событий на Дальнем Востоке.
Если Рузвельт, недавно вступивший в войну, в определенном смысле учился, то его учителем в эти месяцы и дни был У.Черчилль. Многое он просто имитировал. Прибыв в Вашингтон, Черчилль захватил с собой часть карт из знаменитой подземной «комнаты карт», которую можно было назвать нервным центром Британской империи. Рузвельт проявил к «мини-комнате карт» чрезвычайное внимание и после отбытия английского гостя создал на первом этаже западного крыла Белого дома свою «комнату карт».
Рузвельт и Черчилль волею обстоятельств стали крупнейшими деятелями дипломатии своего времени. Напрашивается их сопоставление. Многие близко знавшие их наблюдатели утверждают (как, в частности, врач Черчилля лорд Моран. – А.У.), что между ними не было ничего общего, кроме совместно ведшейся войны, что их союз был «браком по расчету». Общей виделась лишь очевидная человеческая незаурядность и исключительная погруженность в себя. Исследователи предпочитают говорить об их отношениях не как о «дружбе», а как о «партнерстве» (скажем, историк Дж.Лэш вынес это определение в заглавие своей книги: «Партнерство, которое спасло Запад»). Но во взаимоотношениях этих двух политиков было много и личных эмоций. Черчилль был на восемь лет старше Рузвельта и он был членом британского кабинета в то время, когда Рузвельт выпускал студенческую газету. К моменту их личного сближения он уже четыре десятилетия был в центре британской и мировой политики, но он обращался к Рузвельту всегда с подчеркнутым пиететом: «Мистер президент», тогда как послания Рузвельта начинались обращением «Уинстон». Рузвельт с завистью отзывался о литературном таланте Черчилля. «Кто пишет Уинстону речи?» – таким был первый вопрос Рузвельта Гопкинсу, вернувшемуся из Лондона в начале 1941 года.
В то же время, как полагает американский историк Дж.Бернс, у Черчилля, наследника великой дипломатической традиции, искусного в черной магии дипломатии, наблюдалось «фатальное непонимание значения огромных сил, порожденных революциями в России, Китае и других местах. В сравнении с Рузвельтом, его поле зрения было далеким, но узким; он видел взаимосвязь военной стратегии и послевоенного баланса сил в Европе, но он не мог представить себе подъем народных масс Азии и Африки. Как и Рузвельт он был оппортунистом и импровизатором в своем подходе к великой стратегии, но ему не хватало всеобъемлющих принципов, которые давали бы ему, по меньшей мере, общее направление и фокус в отношении рутинных ежедневных решений Рузвельта. Черчилль действовал так, как он однажды восхищенно написал о Ллойд Джордже: «Он обозревал проблемы каждое утро глазами незатемненными предвзятыми мнениями, прошлыми оценками, прежними разочарованиями и поражениями», и в присущем военному времени калейдоскопе меняющихся ценностей и потрясающих событий его стратегия основывалась скорее на интуиции и проницательности, чем на долговременных, заранее установленных целях. Подвижный, эффективный, энергичный, он не имел твердого направления движения и полноты обзора, чувства пропорции и времени, отличающих великого стратега. И его стратегия была ориентирована на Запад; Рузвельт, по меньшей мере, бросал взгляды на взрывную энергию, зреющую в миллиардных людских массах».
Черчилль так впервые представил Рузвельта в своей «Истории второй мировой войны»: «У меня сложилась сильная привязанность, которая росла с годами нашего товарищества в отношении этого крупнейшего политика, который на протяжении почти десяти лет утвердил свою волю на американской политической арене и чье сердце, казалось, отвечало столь многим импульсам моего сердца». Заметим осторожность Черчилля. Он не пишет того, что, казалось, напрашивалось: о великом вожде западных демократий, о превозмогшем немыслимое инвалиде, об идеологе «нового курса» и т.п. Черчилль лаконично выразился лишь о «крупнейшем политике». Стиль Рузвельта очень отличался от стиля Черчилля. Последний, если верить мнению Морана, был меньше Рузвельта обеспокоен эффектом своих речей на окружение, это был своеобразный способ самовыражения. Напротив, Рузвельт всегда думал прежде всего о том действии, которое возымеют его слова на массу населения. Его метафоры всегда были рассчитаны не на риторическое красноречие, а на непосредственный импульс к действию.
В отличие от Рузвельта Черчилль иногда взрывался. На второй квебекской конференции (1944 г.) он прервал поток нескончаемых историй Рузвельта: «Чего вы хотите от меня? Чтобы я встал на задние лапы как ваша собака Фала?». Присутствовавший на встрече в Марракеше (1943 г.) А.Гарриман отметил одну из причин разногласий двух великих политиков: Рузвельт «указал на рост национализма среди колониальных народов. Он сказал, что Черчилль, во многом, колонизатор из девятнадцатого столетия». Черчилль немедленно со всем красноречием доказал присутствующим, что «Новый курс» в Марокко не имел бы успеха.
В узком кругу своих министров Черчилль довольно критически высказывался о процессе принятия решений в верхнем эшелоне американской администрации: «Олимпийское спокойствие царит в Белом доме. Но, судя по всему, Белый дом в значительной степени изолирован от основных процессов. Президент не имеет необходимой связи между своей собственной волей и действиями, направленными на ее воплощение в жизнь. У них нет такой организации как секретариат, как служба кабинета министров, как штат руководителей штабов. Встречая руководителей двух отдельных родов войск, президент обращался с ними как с чиновниками, ответственными только перед ним, и эти встречи были в значительной степени неформальными». Черчилль думал, что имеется серьезная опасность того, что американцы не смогут должным образом оценить характер развития войны и что процесс их «учебы» затянется. К тому же, как он отметил, американцы не выказывают особого желания учиться у своих более умудренных партнеров, имеющих уже значительный опыт ведения войны. Черчилль указывал своему окружению, что концентрация власти в руках президента столь велика, что отдельные ведомства (скажем, государственный департамент) не обладают настоящей самостоятельностью, подлинной ответственностью и не способны по настоящему координировать события. (При всем этом Черчилль посчитал необходимым сообщить своим министрам слова, сказанные ему Рузвельтом: «Положитесь на меня, и мы пойдем вместе до самого конца»).
На короткое время Черчилль отбыл в Канаду, где выступил в канадском парламенте. Во франкоязычном Квебеке Черчилль довольно много говорил о своей французской политике: если бы французское правительство в собственных интересах выехало в Северную Африку в 1940 году, то «вся французская империя объединилась бы с Британией, будучи вместе, они получили бы преобладающую мощь на морях. Французы использовали бы весь потенциал своей империи». Тогда Италия, возможно, вышла бы из войны еще до конца 1940 года, а Франция заняла бы свое место как полноправная нация среди союзников и на конференции победителей. Но Петэн и его генералы повели страну по неверному пути». К восторгу своих франкоязычных слушателей в Квебеке Черчилль перешел на французский и заговорил о возрождении Франции: «Французская нация восстановит свою мощь. Мы никогда не забудем какую роль играла Франция в судьбе свободных людей и ей предназначено великое место».
Самые важные переговоры с Рузвельтом Черчилль начал по возвращении из Оттавы 1 января 1942 года: «Впервые я видел Уинстона, способным слушать другого, – записал в дневник его личный врач. – Можно было ощутить, какое значение он придает этим беседам». Главным практическим итогом встречи Рузвельта и Черчилля было создание англо-американского объединенного комитета начальников штабов для «определения общей стратегии». Две страны объединяли ресурсы для совместных действий. В случае возникновения противоречий, говорил совместный документ, «президент и премьер-министр обязуются разрешить их между собой». Создавался Объединенный совет распределения военных материалов (с отделениями в Вашингтоне и Лондоне), ответственный за сырьевые ресурсы, промышленную продукцию, морской транспорт, распределение продуктов питания.