Участник встречи в Касабланке пишет: «Ему несут завтрак; затем Черчилль посылает помощника за какими-то материалами вниз (премьер-министр находится на втором этаже виллы); в это время Черчилль звонит в колокольчик, чтобы позвать личного секретаря и спросить о последних новостях, затем он просит позвать, скажем, представителя военных или разведки, затем требуют зажечь сигару. Затем кто-то должен позвонить Гопкинсу по телефону и все это время премьер-министр наслаждается полусидя, полулежа в своей кровати, окруженный со всех сторон газетами и бумагой».
Что касается французского вопроса союзной дипломатии, что, прибыв на конференцию, Рузвельт прежде всего дал несколько разъясняющих указаний своему главному поверенному лицу во французских делах Мэрфи: «Вы несколько переступили границу перед высадкой, давая от имени правительства Соединенных Штатов гарантии возвращения Франции всех частей ее империи. Ваше письмо может повредить мне после войны». Это было первое указание на планы Рузвельта – значительно «сократить» французскую империю. «Он обсуждал с несколькими лицами, включая Эйзенхауэра и меня, – пишет Мэрфи, – овладение контролем над Дакаром, Индокитаем и другими французскими владениями».
После встреч с человеком, должным получить всю мощь американской поддержки – Анри Жиро, возглавившим французский имперский совет, Рузвельт убедился, что этот французский генерал ввиду своей политической безынициативности является слабым выбором для американцев. На французском политическом горизонте маячила высокая фигура другого французского генерала и ее нельзя было игнорировать в свете английской позиции. Представитель Черчилля во французской Северной Африке Макмиллан убеждал своего американского коллегу Мэрфи, что движение генерала де Голля, боровшееся с фашизмом с 1940 года и поддерживаемое англичанами в военном и финансовом отношении (была названа сумма в 70 млн. фунтов), не может игнорироваться.
В конечном счете де Голлю было предложено войти в объединенный французский совет, который должен был включать как лондонских, так и алжирских французов. Черчилль взял лично на себя задачу убедить Рузвельта в том, что этот вариант (согласованный с нуждающимся в прочном французском тыле Эйзенхауэром) является приемлемым и наиболее подходящим. В итоге Рузвельт согласился с тем, что он назвал «свадьбой» двух генералов. Рузвельт полагался на Жиро, Эйзенхауэра, на английскую зависимость от американской помощи, на соответствующую зависимость французов, т.е. на те факторы, которые должны были дать американцам ключи к французскому будущему. Не без самодовольства британский премьер-министр послал в Лондон каблограмму, приглашая де Голля прибыть в Касабланку для встречи с Жиро.
В тот момент, когда высокие лица в Касабланке ожидали прибытия главы «Сражающейся Франции», Черчилль начал зондаж намерений Жиро. Между ними в эти дни состоялась примечательная беседа. Черчилль высказал внимательно слушавшему его генералу свое мнение о де Голле: «Я не забуду никогда, что он был первым, если не сказать единственным иностранцем, который верил в Англию в июне 1940 года. Я хотел бы, ради интересов Франции и ради наших интересов, видеть ваш союз». По прибытии де Голль согласился занять отведенную ему виллу только после того, как узнал, что ее владельцем был иностранец. Реквизиция французского имущества рассматривалась им как ущемление французского суверенитета. Президенту пришлось приложить значительные усилия, чтобы добиться хотя бы видимости единения французов. Центральным событием этого аспекта работы конференции была часовая беседа президента Рузвельта и Шарля до Голля, состоявшаяся после обеда у султана Марокко. Черчилль говорит, что «внимание президента было привлечено огоньками ума в глазах генерала».
Далеко не идентичной с американской была позиция Черчилля. Англичане поддерживали мнение де Голля, что в близком будущем постепенно возникнет временное правительство Франции. Но это было анафемой для Рузвельта и для тех американских деятелей, которых объединял догмат, что в настоящее время «Франция перестала существовать», и что до освобождения континентальной Франции никакая французская власть не могла быть создана без «опасности для будущего».
Англичан и французов окружения де Голля объединяло недовольство такими американскими действиями, как обед в честь султана Марокко. Одна из частей французской колониальной империи попала в зону влияния американцев, это могло завтра произойти как с французскими, так и английскими владениями. По воспоминаниям всех участников обеда Черчилль мрачно молчал и у присутствующих многие годы сохранилось чувство, что эта акция президента Рузвельта была «сознательно провокационной». Американский президент говорил о необходимости роста экономических связей между Марокко и США и т.п. Развитие этих тем антагонизировало не только де Голля, но и Черчилля. Позиция американцев скрепляла их союз. В результате тесных контактов де Голля, Макмиллана и Черчилля возник проект создания «военного комитета» под началом двух равноправных председателей – де Голля и Жиро. Англоголлистский план был представлен американцам.
Всю ночь с 23 на 24 января 1943 года, – вспоминает Макмиллан, – «мы сражались на вилле президента». Мэрфи выдвигал аргументы американской стороны, защищая ту мысль, что переговоры с де Голлем бесполезны, и Рузвельт разделал эту точку зрения. Переговоры казались зашли в тупик, и здесь, по свидетельству Макмиллана, на помощь пришел Гопкинс, специальный помощник президента. Новая формула, обработка которой заняла все утро 24 января предусматривала объединение двух организаций в перспективе.
Ради удовлетворения соображений престижа англо-американских руководителей оба французских генерала продемонстрировали перед фоторепортерами дружеское рукопожатие. «Иллюзия того, что французская проблема решена, была одним из злосчастных последствий конференции. Президент находился в плену своей ошибки в течение нескольких месяцев» – пишет в воспоминаниях Мэрфи. В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля.
Говоря обобщенно, главный документ Касабланки – американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном – об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Планировалась помощь Китаю в размерах, равных потребностям лишь его выживания. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, говорила о том, что у англо-саксонских союзников есть значительное общее понимание того, что следует хранить силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что такая тактика обходится союзникам.
В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вошла в решающую стадию. Как сказал Черчилль, «это еще не конец, это еще не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала». Ему осторожно вторил Рузвельт: «Поворотный пункт этой войны вероятно наконец достигнут».
На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. Он объявил то, что явилось неожиданностью для сидящего рядом Черчилля. «Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. – У нас был генерал, которого звали Ю.С.Грант. Его имя было Улисс Симсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали «Грант – Безоговорочная капитуляция*». Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи… Уничтожение германской, японской и итальянской военной машины означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии». Черчилль сидел онемевшим. Слова Рузвельта были для него «сюрпризом».
Нем сомнения, что этот шаг был сделан частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатление, что в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать англо-американцам сепаратный мир с Германией на Западе. Отныне уже трудно было представить сохранение прежней системы на основе некоего компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи Германии и Японии, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. Понятно удивление Черчилля, с которым его дышащий оптимизмом сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический ход. Рузвельт создавал видимость спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой немалое время работала специальная группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое заявление. Черчиллю стало понятное эйфорическое состояние президента. Теперь тот надеялся абсолютно взломать прежнюю иерархию, прежнюю систему соотношения сил, требование «безоговорочной капитуляции» как ничто другое служило этому.
В Касабланке было также решено, что руководителем военных операций в Северной Франции будет представитель той страны, которая предоставит большее число войск. Уже тогда было абсолютно ясно, что основную массу войск составят американцы, соответственно, было ясно, кто возглавит союзников на Западе Европы. В Касабланке произошло своеобразное разделение региональных ролей. Было решено, что Соединенные Штаты, чья мощь росла постоянно, будут отвечать за участие в войне Китая, а Великобритания, имеющая значительно меньший потенциал, будет воздействовать на Турцию, будет отвечать за турецкий вопрос.
Черчилль очень серьезно воспринял предоставленную Британии миссию опеки Турции. Он засыпал Эттли и Идена вопросами: «Нет ли возможности для меня в настоящее время вступить в прямой контакт с турками?» И предложил немедленно вылететь на Кипр для встречи с турецким премьер-министром. Однако мнение советников сводилось к тому, что дипломатическое наступление на Турцию следует начинать после того, как немцы будут выбиты из Туниса, а Монтгомери победит итальянцев и немцев в Ливии.