к можно бояться смерти, которая освобождает нас от жалких сторон бытия… В этой войне никто больше не получит ранг фельдмаршала».
В Германии был объявлен трехдневный траур, все развлечения были остановлены, из радиоприемников звучала только траурная музыка. Геббельс сделал первые наброски своей речи о грядущей тотальной войне.
3 февраля 1943 года под приглушенную барабанную дробь и звуки пятой симфонии Бетховена Оберкоммандо вермахт огласило специальное коммюнике: “Сталинградское сражение завершилось. Верные своей клятве сражаться до последнего вздоха, войска 6-й армии под образцовым командованием фельдмаршала Паулюса были побеждены превосходящими силами противника и неблагоприятными для наших войск обстоятельствами”. Последовал четырехдневный общенациональный траур. Собственно весь мир разделяет мнение германского историка Вальтера Герлица, что Сталинград “стал безусловно крупнейшим поражением, которое когда-либо терпела немецкая армия”. В снегах Сталинграда, пишет Уильям Ширер, “была повержена в прах великая и ужасная нацистская идея”. Влияние этого успеха России, своими руками обеспечившей собственное выживание было огромным. Инициатива уходила из рук Гитлера. Россия начинала решать не только свою судьбу, но и судьбу Европы. Страна в самых тяжелых условиях сохраняет национальную науку, особенно на многообещающих направлениях. В конце 1942 года Курчатов назначается руководителем атомных исследований с правом отзывать с фронта всех необходимых специалистов. Его цель – создание циклотрона. После освобождения Харькова в июле 1943 года в украинской индустриальной столице создается «Лаборатория № 1», а в Москве «Лаборатория № 2». Среди руин и военной бедности вызревает и развивается советский атомный проект. Синельников работает над этой проблематикой в Харькове, а Курчатов с Капицей и другими академиками в Москве.
Лондон тотчас же ощутил новый расклад сил. Мы видим как впервые Черчилля усматривает возможность того, что Европа окажется в зоне влияния России. Мы видим рождение политика периода Фултона, начала «холодной войны». Утром второго дня пребывания на турецкой территории Черчилль, лежа в постели и размышляя над послесталинградской ситуацией, продиктовал документ, который он назвал «Мыслями о послевоенной безопасности». Это один из первых набросков черчиллевской футурологии, это мысли о том, каким будет мир после окончания текущей войны. Идея о том, что Британии в третий раз (после 1914 и 1939 гг.) придется собирать силы против враждебной европейской коалиции, пожалуй, впервые отчетливо созревает в нем.
Когда его команда села в самолет и секретарь премьер-министра раздал напитки, Черчилль сказал, имея в виду возможность крушения в воздухе: «Было бы жалко уйти посередине такой интересной драмы, не увидев ее конца. С другой стороны, это был бы неплохой момент, главное направление уже обозначено».
В первой половине 1943 года устанавливается своего рода баланс между военными машинами Советского Союза и Германии. Германия едва ли уже могла с большой долей уверенности рассчитывать на победу в войне; СССР как будто получал шанс избежать поражения. Холод невозможного, страшное чувство впервые выскользнувшей из рук военной удачи начинает овладевать прежде неколебимым противником. Ощущая определенную утрату инициативы, германское командование обязано было спешить, пока приливная волна истории не повернет их мрачный поток.
После Сталинграда несколько ведущих деятелей рейха – Геббельс, Функ, Лей, Шпеер (к слову, те деятели верхушки германского руководства, которые имели университетское образование) начинают ощущать тревогу – не по поводу сталинградских жертв, а по поводу военной судьбы Германии, которую они впервые начинают видеть в весьма блеклом свете. Как вспоминает Шпеер, «в одной из наших дискуссий в начале 1943 года Геббельс выдвинул то положение, что, переходя от триумфа к триумфу в начале войны, мы предприняли только половинчатые меры внутри рейха для победного ведения этой войны. У нас уже сложилось представление, что мы можем быть победоносными без приложения огромных усилий… Теперь Сталинград стал нашим Дюнкерком. Теперь войну нельзя вести без приложения особых усилий».
Требовалось мучительно преодолеть традиционную немецкую самоуверенность, чтобы признать на секретной конференции гауляйтеров признать (Гитлер 7 февраля 1943 года): «То, что мы наблюдаем, является катастрофой неслыханных размеров. Русские прорвали фронт, румыны сдаются, венгров вообще не поднимешь на борьбу. Если немецкий народ не сумеет преодолеть всего этого, тогда он не заслуживает нашей борьбы за его будущее».
Прибывший из Северной Африки Роммель пишет в январе 1943 года: «В отношении каждого немца, вне зависимости от места жительства, статуса, собственности и возраста, должна быть осуществлена тотальная мобилизация». В Берлине закрываются шикарные рестораны, отменяются массовые увеселения. 18 февраля Геббельс в берлинском Шпортпаласте произносит речь о «тотальной войне». Он обращается к фанатичной толпе: «Вы хотите тотальной войны? Вы хотите, если уж на то пошло, еще более тотальной, более радикально проводимой чем вы можете себе представить, войны? Рев толпы в ответ. «Является ли ваша вера в фюрера больше, надежнее, непоколебимее, чем когда бы то ни было?» – «Да!» – неукротимый рев толпы. Впервые Геббельс прибегает к отныне популярному германскому идеологическому приему – предупреждает Запад об опасности советского коммунизма. Впервые ставка делается на раскол антигитлеровского фронта.
Германия начинает напрягать свои огромные военные мускулы, натренированные еще Первой мировой войной. Если взять уровень 1941 года за 98 процентов, то к июлю 1944 года военное производство поднимается до 322 процентов. (При увеличении рабочей силы только на 30 процентов). 26 мая 1943 года на балтийском побережье, а Пенемюнде немцами была произведена серия испытаний двух видов оружия дальнего радиуса действия – беспилотного самолета VI и ракеты с бомбовой боеголовкой – V2. В войне интеллектов немцы сделали крупный шаг вперед, они приблизились к ракетной эре.
Черчилль отсутствовал в Англии почти 4 недели. Его встречал весь кабинет министров. Встречающие говорили о маршруте, проделанном премьер-министром, а у него на уме было совсем другое. Он размышлял: «В апреле, мае и июне ни один американский или английский солдат не будет убивать ни одного немецкого или итальянского солдата, в то время как русские будут сражаться со 185 дивизиями противника. В такой ситуации Британия и Америка будут весьма уязвимы для упреков со стороны России». Эти упреки были тем более основательны, что союзники прекратили материальную помощь по северному морскому пути.
Будущую ядерную дипломатию Рузвельт обсуждал прежде всего с Черчиллем. Складывается впечатление, что в ответ на согласие Черчилля быть младшим партнером коалиции, Рузвельт на первых порах – сразу после вступления в мировую войну – согласился на приобщение английского союзника к атомным секретам. Но вскоре у него появились сомнения в правильности этого курса. Как только американцы увидели реальную перспективу создания атомного оружия, они стали сомневаться в достоинствах британского приобщения. Англичане были нужны на начальном этапе, теперь они начали восприниматься как помеха, как лишние руки на сверхоружии. Конант пишет Бушу, что «не видит смысла в совместных усилиях, когда речь заходит о собственно развертывании и производстве». От него президенту поступает предложение ограничить сотрудничество с Англией.
С точки зрения Вашингтона Англия теряла силы, солнце Британской империи закатывалось, стоит ли вооружать партнера сверхоружием, дающим такое могущество обладателю? Пятнадцатого декабря 1942 года Рузвельт одобряет резкое ограничение сотрудничества американцев с англичанами в атомной сфере. Отныне английские исследователи не получают от американцев новых сведений по следующим вопросам: электромагнетизм, производство тяжелой воды, производство уранового газа, реакция быстрых нейтронов и все, что связано с расщеплением материалов. Черчилль буквально взорвался: новая американская политика (пишет он Рузвельту) ведет к краху англо-американского сотрудничества в области исследования атомной энергии и подвергает опасности общее двустороннее партнерство. Черчилль напомнил Рузвельту об обещании, данном 11 октября 1941 года относительно «координированной или даже совместно проводимой работы двух стран”.
Но Рузвельт уже неудержим и быстро перестраивается. К 1943 году главной целью работы становится не «обогнать немцев» и даже не сделать атомную бомбу как можно скорее. Главным становится использовать новое оружие для послевоенного урегулирования. Рузвельт (а вместе с ним Буш и Конант) был готов даже к тому, что англичане порвут всякое сотрудничество с США. Главные совещательные органы – Группа выработки политики и Комитет по военной политике – высказались достаточно ясно: даже с риском (не зная степени прогресса немцев) нужно уходить от многостороннего сотрудничества с Англией и Канадой, становиться на путь односторонних усилий. Некоторые специалисты полагали, что подобные действия замедляют проект «Манхеттен» примерно на 6 месяцев. Но это считалось приемлемой платой за атомную монополию.
Черчилль угрюмо молчал, так как понимал, что американское решение не могло быть принято на уровне ниже президентского. Для англичан удар был тем более тяжелым, что они пришли к выводу о нехватке собственных ресурсов. Андерсен информировал Черчилля, что «даже возведение и приведение в рабочее состояние атомного центра потребует крупнейшей перегруппировки военного производства». Также он считал обязательным добиться, чтобы английские ученые работали в американских центрах. Тогда после окончания войны они, вернувшись в Англию, смогут действовать в чисто английских интересах, но уже на том высоком уровне, на котором идет реализация «Манхеттена». Как раз этого-то и не хотел Рузвельт.
Черчилль начиная с января 1943 года предпринял настоящую атаку на Рузвельта и на его, как он выразился, «персональный Форин оффис» в лице Гарри Гопкинса. Премьер-министр постарался затронуть самую чувствительную струну: что будет, если первым в атомной гонке окажется СССР. Вермахт еще контролировал две трети Европы, а Черчилль уже поставил вопрос: «Что мы желаем иметь между белыми снегами России и белыми скалами Дувра?» Западные союзники все более склонялись к мысли, что лишь ядерное оружие может дать надежный ответ. Заместитель Черчилля по атомной проблематике лорд Червелл объяснил Стимсону и Бушу, что английское правительство рассматривает «всю проблему использования атомной энергии исходя из анализа послевоенного соотношения сил».