В ответ на тост Сталина, Москва, 1944:
Я всегда считал и продолжаю считать, что именно Красная армия вырвала кишки из грязных нацистов.
Аллюзия к «делу врачей» в СССР:
Думаю, Сталину было не до встречи со мной. Мы бы тоже почувствовали очень большую озабоченность, если бы столь многие из наших лучших врачей были обвинены в отравлении столь многих из наших лучших политиков.
О себе
Мои вкусы просты. Я легко довольствуюсь наилучшим.
Каждый вечер я устраиваю себе трибунал. Предмет расследования – был ли я достаточно эффективен сегодня.
Что касается меня, я оптимист. Не вижу проку быть кем-либо еще.
История будет добра ко мне, ибо я намерен сам ее писать.
Он шел по моим следам еще до того, как я их оставил… Это был бессознательный предвосхищающий плагиат.
Я всегда избегаю пророчествовать о будущем, гораздо лучше пророчествовать о прошлом.
Если я принес какую-то пользу людям, это никогда не было через самопринуждение, но всегда через самовыражение.
Сегодня я намерен произнести долгую речь. У меня не было времени приготовить краткую.
Я никогда не тревожусь по поводу своих действий, я беспокоюсь лишь из-за бездействия. Одни меняют партию ради принципов, другие – принципы ради партии.
Я взял от алкоголя больше, чем он взял от меня.
Никто не может сказать, что я хоть раз пропустил возможность оценить достоинства алкоголя.
Моя совесть – хорошая девочка. Я наладил с ней отношения.
Если уж это будет мир порока и скорби, то я возьму себе порок, а вы берите скорбь.
Дешевая популярность может оказаться дорого купленной.
В Блэкхайме я принял два очень важных решения – родиться и жениться. Я вполне доволен ими обоими.
Я в своей жизни больше сконцентрировался на самовыражении, чем на самоотказе.
В каждый свой год в палате общин я говорил себе одну вещь – «Не перебивай», но никогда не мог исполнить этой установки.
У него были все ненавистные мне добродетели и ни одного восхищающего меня порока. В моем возрасте я уже не могу позволить себе плохо себя чувствовать.
Все мы насекомые. И я, мне кажется, – светлячок.
Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки – сверху вниз. Лишь свинья смотрят на нас как на равных.
Лучше всего я чувствую себя в XVIII веке.
Если бы я уважал мнение достопочтенного члена парламента, я бы рассердился.
Всегда готовый к мученичеству, я предпочитал, чтобы его отсрочили.
Проглотив свои слова, я никогда не страдал несварением желудка.
Я всегда готов учиться, хотя не всегда люблю быть поучаем.
Физзарядкой я занимаюсь, участвуя в процедурах выноса гроба своих знакомых сторонников здорового образа жизни, увлекавшихся бегом и гимнастикой.
Если я сегодня популярен среди моих сограждан, то это уж точно не потому, что я соглашался с общественным мнением в недавние годы. Есть лишь один путь – пытаться знать правду и говорить правду.
Там, где мое мышление, воображение или интерес не были затронуты, я был не в настроении или не в состоянии учиться.
Непунктуальность – мерзкая привычка, и всю свою жизнь я пытался избавиться от нее. Мы будем давать пощаду, но не будем просить ее.
Я дитя палаты общин. Я был воспитан в доме своего отца с верой в демократию.
Мое представление о хорошем ужине – это чтобы сначала была хорошая еда, потом хорошая дискуссия о хорошей еде, и после того, как эта хорошая еда будет тщательно обсуждена, была хорошая дискуссия на хорошую тему, а я был главным собеседником.
Конечно же, я эгоист. Как далеко вы уйдете, если не будете им?
Ненависть – плохой наставник. Я никогда не считал себя умелым ненавистником, хотя, признаюсь, ненависть порой подшпоривала мою драчливость.
Под материальным благосостоянием я понимаю не только достаток, но и досуг.
Пенициллин вылечил Черчилля от тяжелой, вероятно смертельной, пневмонии в 1943 г.
Нам бы следовало иметь агиологию медицины и дни всяческих святых в память о великих открытиях, сделанных во благо всего человечества. Праздничный день для почитания св. Анестезии, день чистого непорочного св. Антисептика… и, будь у меня слово в этом деле, я считал себя обязанным почитать св. Пенициллина.
Если бы я не мог быть дирижером в оркестре, я был бы литаврами.
Всю свою жизнь я желал быть властелином устного слова.
Я уж точно не из тех, кого надо пришпоривать. Фактически, я сам шпора. Трудности мои в том, чтобы находить терпение и сдерживать себя, многими беспокойными неделями ожидая результата.
Если я остаюсь в политике, неся груз моего возраста, это не потому, что я люблю власть и ее кабинеты. У меня было достаточно власти. Если я остаюсь, это потому, что мне кажется, что у меня есть влияние на то, о чем я забочусь больше всего – обеспечение надежного и долгого мира.
Покой? Нет ничего покойнее могилы. Я никогда не заточу себя в такую моральную и интеллектуальную гробницу.
Будь моя воля, я написал бы слово «застрахуйтесь» на каждой двери, в каждой записной книжке.
Я делаю различия между различными ошибками. Есть ошибки, происходящие из дерзости, такие я называю «ошибки к врагу». Здесь вам следует поддерживать ваших командиров. Есть ошибки, происходящие из принципа «безопасность прежде всего», «ошибки от врага». Такие требуют гораздо более критического рассмотрения.
Я никогда не курю до завтрака.
О трансатлантических вояжах:
В первый день плавания желудок ваш так расстроен, что вы не выходите из каюты. Во второй день вы начинаете неуверенно передвигаться и отправляетесь в поход к борту. В третий день, когда вы уже в порядке и готовы к романтике, корабль швартуется в док.
Отказываясь принять королевскую награду после поражения на выборах в 1945 г.:
Как могу я принять орден Гартера, если народ Англии только что выдал мне орден Сапога?
Я сделался защитником наибольшей свободы дебатов, пусть даже они приводят к резким столкновениям и острым словам.
Когда я попаду на небеса, я намерен провести большую часть первого миллиона лет за рисованием.
Письмо, оставленное Черчиллем министру обороны Южно-Африканской Республики де Соуза:
«Сэр, я имею честь уведомить Вас, что, поскольку я считаю, что у вашего правительства нет никакого права удерживать меня в качестве военнопленного, я решил сбежать из-под вашего ареста… Понимая, что мне больше не представится случай увидеться с Вами в этих обстоятельствах, я использую эту возможность донести до Вас, что считаю ваше обращение с военнопленными правильным и гуманным и что я не вижу оснований жаловаться на него. Возвратившись в расположение британских частей, я сделаю публичное заявление об этом.
Я должен также поблагодарить Вас лично за Вашу вежливость ко мне и выразить надежду, что мы встретимся снова в Претории при других обстоятельствах. С сожалением, что не могу попрощаться с Вами более церемониальным образом, Имею честь быть вашим самым покорным слугой,
Уинстон Черчилль.
1899, 10 декабря, Претория.
Черчилль, оказавшись вне правительства после Второй мировой войны, занялся разведением скаковых лошадей.
Разводить лошадей? Чтобы сказали, что премьер-министр Великобритании живет на аморальный доход, заработанный лошадью?
В письме к британскому генералу Джону Френчу, 1915:
И прежде всего, друг мой, не будьте раздражены или унылы. Мы находимся на сцене истории.
При просмотре кинокадров разрушений в германских городах, причиненных англо-американскими бомбардировками:
Ужели мы звери? Заходим ли мы слишком далеко?
Мое необъятное уважение к Создателю этой вселенной и бесчисленных других заставляет меня верить, что Он не отправит человека в ад без судебного слушания дела. И где бы ни был этот суд, он будет в согласии с принципами английского общего права. Я обойдусь без суда присяжных, но не без habeas corpus.
Возможно, последнее известное высказывание Черчилля, сделанное им за несколько дней до смерти в январе 1965 года, в возрасте 90 лет:
Это было большое путешествие, весьма стоящее того, чтобы предпринять его – однажды.