оизойдет, тогда никто никому не сможет запретить рассматривать случившееся как «расторжение брака невинного человека, вынужденного пойти на этот шаг из-за интимной связи своей супруги с королем». «Я самым категоричным образом настаиваю, – сказал Черчилль, – что необходимо сделать все возможное, чтобы избежать такого развития событий».
Эдуард не последовал совету. В октябре 1936 года миссис Симпсон получила так называемое свидетельство о разводе decree nisi, вступавшее в силу спустя полгода после подписания. Начиная с этого момента личная жизнь любовницы короля стала достоянием прессы. Пока, правда, только американской. Флит-стрит, не зная, как реагировать на ситуацию, хранила молчание.
Развод миссис Симпсон вступал в силу в конце апреля 1937 года, однако Эдуард сообщил премьер-министру о своем желании взять любовницу в жены уже 16 ноября 1936 года. Болдуин отказался поддержать это, заручившись позицией правительства и группы старейших депутатов палаты общин. Черчиллю, который отдал парламенту тридцать пять лет своей жизни, также было предложено войти в состав этой группы, но он отказался. Свое решение он мотивировал тем, что, хотя в целом и разделяет мнение коллег, публичную поддержку их позиции считает нежелательной из-за угрозы лишиться доверительных отношений с монаршей особой.
Двадцать пятого ноября Болдуин пригласил к себе на Даунинг-стрит лидеров оппозиции – лейбориста Клемента Эттли (1883–1967) и либерала Арчибальда Синклера (1890–1970). Среди приглашенных был также и Уинстон Черчилль. Темой обсуждения стал нарастающий конституционный кризис. По мнению Болдуина, в отношении брака с Симпсон король занял категоричную позицию, не желая отказываться от этой затеи. Если он продолжит настаивать, тогда правительство, считающее его точку зрения ошибочной, будет вынуждено подать в отставку.
Услышав заявление премьер-министра, и Эттли, и Синклер в один голос ответили, что, если события действительно будут развиваться описанным образом, они откажутся после отставки Болдуина формировать новое правительство. Этим заявлением фактически была подведена черта под решением короля. Отставка правительства из-за расхождения взглядов с королем сама по себе была очень серьезным событием. А в условиях отказа формировать правительство оппозицией этот эпизод ставил Его Величество в крайне неустойчивое и опасное положение.
Ситуация, правда, могла измениться, если бы при таком сценарии возглавить новый кабинет согласился кто-то из членов Консервативной партии. Например, Черчилль. Взоры присутствующих устремились на него. Уинстон ответил уклончиво, заметив лишь, что обсуждаемое положение «не простое», но в целом он «определенно поддержит правительство»[258].
Спустя неделю после совещания на Даунинг-стрит король вновь имел беседу с премьер-министром по вопросу брака. Его позиция не только не изменилась, но стала еще жестче.
Тот день – 2 декабря – в какой-то степени оказался решающим в этой истории. Пока Болдуин беседовал с королем, епископ Брэдфорда преподобный Альфред Блант (1879–1957) выступил с проповедью, в которой затронул вопрос неподобающего поведения главы англиканской церкви. Ящик Пандоры был распахнут. Скандал, сдерживаемый на протяжении нескольких месяцев, вырвался наружу, заполонив страницы британских газет. На следующий день Болдуин собрал экстренное совещание кабинета министров. Были заслушаны разные точки зрения, но в целом политики придерживались мнения о серьезности разразившегося кризиса, угрожающего целостности Содружества. Болдуин указал на необходимость скорейшего разрешения ситуации. Вечером он снова встретился с королем, и тот вновь подтвердил свое решение относительно брака.
Не зная об имеющих место обсуждениях, Черчилль взял слово в палате общин, призвав избегать «окончательных решений» без согласования с парламентом. Также он предложил дать королю возможность высказаться, организовав его публичное выступление. Болдуин наложил вето на эту резолюцию, заметив, что подобное выступление «совершенно неконституционно»[259].
Именно в этот момент, вечером 3 декабря, во время аудиенции с премьер-министром, король и выказал желание встретиться с Черчиллем, «своим старым другом, с которым он может говорить свободно»[260]. Болдуин дал «формальное согласие»[261].
На следующий день Черчилль отправился на аудиенцию к королю в его резиденцию Форт Бельведер. Эдуард встретил гостя в очень «веселом и любезном» настроении. По его внешнему виду трудно было сказать, насколько тяжелым является его положение. Но это была всего лишь маска, которой хватило на четверть часа. Во время беседы Эдуард рассказал о последних беседах с премьер-министром, об отвергнутом предложении выступить перед своими подданными по радио, об оказываемом на него давлении в части отречения. «Но я не отрекусь, – произнес он решительно. – Я никогда не использовал в моих разговорах с премьер-министром слово „отречение“». Но именно этого от него и ждали. Он ощущал себя пленником в собственном доме. Что в подобной ситуации можно посоветовать?
Ответ Черчилля сводился к одному слову – «время». «Ваше Величество не должны бояться времени. Если вы потребуете дать вам время, в этой стране нет силы, которая смогла бы отказать вам в этой просьбе». Также Черчилль посоветовал не покидать в этот напряженный момент страну, поскольку все тут же начнут спекулировать, что король отправился на встречу с Уоллис Симпсон. Обратив внимание на измотанный вид короля, Черчилль также советовал обратиться за консультацией к врачам[262].
На следующий день Черчилль написал небольшое послание, которое было адресовано премьер-министру и сообщало о вчерашней беседе в Форт Бельведер. Этот документ не имел ничего общего ни с пасквилем, ни с доносом. Наоборот, политик хотел продавить исполнение своих рекомендаций. В первую очередь он указал на острую необходимость оказания королю медицинской помощи. Обращая внимание на «болезненное умственное истощение», он отметил, что в результате долговременного пребывания в условиях стресса Эдуард находится на грани срыва[263].
Одновременно с отправкой письма Болдуину, 5 декабря Черчилль подготовил заявление для прессы. В нем он призвал народ, который «должен осознать характер конституционного вопроса», предоставить королю время. Он опроверг просочившуюся информацию об оказываемом на короля давлении с целью его скорейшего отречения. Никакого конфликта между премьер-министром и королем нет. Если же говорить об отречении, то решение о нем не может быть принято без согласования с парламентом, которому тоже необходимо «время и терпение». Черчилль также рассмотрел вопрос о возможной отставке правительства. Разумеется, заметил он, министры имеют полное право подать в отставку, если король не последует их совету. Но они не имеют права оказывать на монарха давление, заручившись заранее поддержкой лидера оппозиции, который отказывается формировать новое правительство в случае отставки существующего. Для предотвращения подобных ситуаций также необходимо «время и терпение». И уж тем более «никакое правительство не вправе советовать монарху отречение от престола. Подобный вопрос мог бы возникнуть только в ходе самой серьезной парламентской процедуры»[264].
Вечером того же дня Черчилль написал «развязное» (по словам лорда Дженкинса)[265] письмо королю, в котором рассказал о своих действиях, а также выразил надежду на благополучный исход. По его оценкам, Эдуарду нечего было бояться. Рассмотрение вопроса будет перенесено на февраль-март 1937 года[266]. Если decree nisi вступает в силу только в апреле, значит, раньше этого срока разговоры о свадьбе не состоятся. Соответственно, и обсуждение плавно перейдет на следующий год.
Политик просчитался. На следующий день после публикации его заявления Болдуин озвучил соратникам, что злободневный вопрос «должен быть решен до Рождества». Бесстрастный Невилл Чемберлен (1869–1940) заметит на это, что вопрос следует решить еще раньше, поскольку имеющая место неопределенность плохо влияет на рождественскую торговлю. Самое главное, что и король стал все больше склоняться к отречению. Вечером Черчиллю позвонил его друг Макс Бивербрук (1879–1964) и передал последние новости: «Наш петух отказывается драться».
Король оставил борьбу. Но Черчилль не собирался сдаваться. Он собрал в Чартвелле экстренное совещание со своими сторонниками. Опыт подсказывал ему, что самое главное сейчас – выиграть время. Лучше всего, если король выступит с официальным обращением, в котором согласится принять совет правительства относительно брака с Симпсон. Учитывая, что развод вступит в силу не раньше апреля, рассмотрение вопроса также целесообразно перенести на четыре месяца.
Утром 7 декабря предложения Черчилля были доведены до Его Величества. Эдуард отказался принять их, отметив, что «неблагородно выигрывать время в условиях, когда наша точка зрения остается неизменной». После такого развития событий Черчилль понял бесперспективность дальнейшей борьбы. Но до этого им будет предпринят еще один шаг, который нанесет самый большой удар по его репутации[267]. В тот же день во время обсуждения сложившейся ситуации в палате общин, взяв слово после премьер-министра, он заявит, что «окончательное решение не может быть принято до тех пор, пока палата не получит полные разъяснения» по рассматриваемому вопросу[268].
За последние четыре дня это был уже третий призыв Черчилля проявить терпение. Но на этот раз чаша парламентского недовольства переполнилась, и на депутата вылился ушат презрительного негодования. С двух сторон на него обрушились озлобленные крики. Черчилль не собирался поддаваться на обидные возгласы. Он остался стоять, желая продолжить выступление. Но спикер призвал его завершить спич.