В продолжение темы противников сделаем небольшое лирическое отступление. В марте 1938 года редакция Collier’s предложила Черчиллю написать статью о турецком государственном деятеле Мустафе Кемале Ататюрке (1881–1938)[417]. До того как Кемаль занялся политикой, он участвовал в Первой мировой войне и благодаря своим недюжинным организаторским способностям и несомненным лидерским качествам, в 1915 году смог не только организовать успешную оборону, но и отбить атаки союзников на Галлиполи. Учитывая это обстоятельство, вряд ли можно было надеяться на то, что автор будет с восхищением относиться к человеку, который провалил инициированную им операцию и тем сам косвенно повлиял на его отставку с поста главы Адмиралтейства в мае 1915 года. Но нет, напротив. Черчилль был очень высокого мнения о первом президенте Турции. В своей статье «Прекращение огня или мир?», опубликованной в номере Evening Standard от 11 ноября 1937 года, он назовет Ататюрка «единственным диктатором с ореолом военных достижений»[418]. После кончины бессменного на протяжении пятнадцати лет главы Турции Черчилль напишет в статье «Новые огни в Восточной Европе» (Evening Standard от 15 декабря 1938 года): «Слезы, которые мужчины и женщины всех классов проливают над могилой Кемаля, являются достойной данью уважения делу всей жизни этого человека, в свое время героя, затем победителя и, наконец, отца современной Турции». Несмотря на «длительный период диктатуры», его политику отличала «достойная восхищения сдержанность» и «добрая воля»[419].
Подобное уважительное отношение, разумеется, распространялось не на всех, с кем скрещивались шпаги Черчилля. Но Гинденбург был одним из тех, в ком наш герой за маской антагониста смог разглядеть человека. Уже в первом абзаце он находит повод, чтобы воздать должное выдающимся качествам полководца: «Медленно думающий, медленно ступающий, уверенный, твердый, верный, воинственный, но доброжелательный – он во всем превосходил обычных людей»[420].
Личность Гинденбурга привлекала Черчилля тем, что в биографии экс-президента он вновь нашел мотив судьбы: Гинденбург – верный солдат своего народа, для которого не существовало «никаких жизненных принципов, кроме долга, никаких устремлений к чему-то, кроме величия отечества», – последовательно продвигался по карьерной лестнице и занимал командные посты, пока не превратился в «одного из ведущих генералов немецкой армии». Как и Френч (как и Черчилль), он достиг многого, чтобы в неудачный момент не просто приостановить свое движение наверх, а, к глубокому своему неудовольствию, отойти в сторону, хотя речь шла о деле всей его жизни. Это была эпоха, когда «в мире господствовал мир». Это было время, когда «в дверь уже стучалось молодое поколение» и «великие дни теперь ожидали других». «Гинденбург скромно отправился домой, – не скрывая своего сочувствия, описывает Черчилль произошедшую метаморфозу. – Если он и не забыл о людях, то люди, казалось, забыли о нем»[421].
Основная деятельность Черчилля, хотя он и начинал свою карьеру в армии, была связана с государственным управлением. В отличие от человека в мундире его не так просто было списать на берег. Но давление внешних обстоятельств оказалось выше его нежелания выпускать бразды правления и оставлять место, где вершилась судьба Соединенного Королевства. Как Черчилль ни сопротивлялся, каток неконтролируемых им событий отодвигал его на периферию политического небосклона. Он продолжал писать, продолжал выступать, продолжал теребить правительство и напоминать о себе, но и в его жизни «в дверь уже стучалось новое поколение», «великие дни ожидали других», а сам он, хотя и «не забыл о людях», но «люди, казалось, забыли о нем».
Что могло спасти Черчилля? То же, что вызвало Френча из мрачного безвременья отставки. То же, что заставило Германию вспомнить о своем верном слуге, когда летом 1914 года произошел взрыв мировой войны. Армии выстроились в боевые порядки и устремились навстречу друг другу. Кровь невинных и неизвестных солдат пролилась на землю. Грохот орудий стал главным аккомпанементом суровых времен. Воздух пропитал запах страха и отчаяния, смрад разложения вился над полями. Под ударами молота противника фронты стали трещать, как корпус корабля, сдавливаемый льдами. Союзники отступали на западе, опасаясь за будущее Парижа, Россия в это время пробила брешь на востоке, спасая союзнические войска от разгрома и грозя подчинить себе Восточную Пруссию. Империя кайзера столкнулась с призраком поражения. Занимающие высокие посты полководцы утратили доверие. В этих условиях требовались новое решение, срочная кадровая перестановка. И тогда вспомнили о Гинденбурге, который был возвращен на фронт. Из человека прошлого он стал человеком с будущим. После того как ему удалось стабилизировать ситуацию на востоке, его переслали на Западный фронт, дав полномочия и возложив ответственность за всю немецкую армию. Это был его звездный час. Звездный, даже несмотря на то, что началось отступление, а кода курантов ознаменовала поражение.
Если бы в момент поражения карьера Гинденбурга завершилась – на этот раз окончательно, – то, по мнению Черчилля, он бы все равно остался в пантеоне великих полководцев. Но фельдмаршал, верный долгу служения отечеству, сменил мундир на гражданский костюм и продолжил свою деятельность в политике. В самом этом факте не было ничего плохого, если бы не один нюанс – возраст. В 1925 году, когда Гинденбург был избран президентом Германии, ему исполнилось семьдесят семь лет. «Он весьма здравомыслящий старик», – скажет Черчиллю Ллойд Джордж. «Таким он и был в действительности, пока его не покинули силы», – прокомментирует наш герой уже после завершения Второй мировой войны[422].
То, что ожидало Гинденбурга на посту президента, не смогло перечеркнуть успехов, достигнутых им на поле боя. Но смогло значительно омрачить для истории последние годы жизни победителя при Танненберге. «Величайшим пятном на карьере Гинденбурга, – считал Черчилль, – стало его поведение в отношении канцлера Брюнинга; и не только Брюнинга, но и миллионов немцев, которые по призыву Брюнинга доверили судьбу Гинденбургу, чтобы спасти себя от Гитлера и от всего, что с ним было связано»[423]. Рейхспрезидент шел на выборы 1932 года в одной упряжке с рейхсканцлером Генрихом Брюнингом (1885–1970), но после победы отвернулся от него, назначив за полтора года до своей кончины на место Брюнинга Адольфа Гитлера. «Лучше ничтожество, чем Нерон» – не самая лучшая посмертная слава ждет человека, которого клеймят такими словами. Но именно они прозвучат из уст философа Теодора Лессинга (1872–1933) незадолго до расправы над ним нацистов в августе 1933 года[424][425].
Черчилль также выскажет свое мнение о Гинденбурге-политике. «Мы не можем сказать определенно, какую роль он сыграл в том, что Германию охватили ужасные судороги, но можно с уверенностью утверждать, что в некоторые моменты эта роль была решающей. И славы ему этот факт не добавляет»[426]. Эти строки были написаны еще в августе 1934 года для статьи в Daily Mail. При подготовке сборника «Великие современники» будет добавлен еще один уничижительный пассаж:
«На последнем этапе мы видим, как стареющий президент предал всех немцев, которые переизбрали его на этот пост, пожав, пусть неохотно и презрительно, руку вождю нацистов»[427]. Самым лучшим для Гинденбурга оправданием столь неблаговидного поступка является, по мнению Черчилля, «маразм», когда дряхлеющий глава Веймарской республики уже «не понимал, что делает». Его «физическое, умственное и душевное здоровье» не позволяло ему осознать всю «ответственность за то, что он открыл шлюзы злу, обрушившемуся на Германию, а может, и на цивилизацию в целом»[428].
Прав был Ницше, который заметил однажды, что «каждый желающий славы должен вовремя проститься с почестью и владеть трудным искусством – уйти во-время»[429]. Усвоит ли Черчилль этот урок? Отчасти. Когда в 1951 году он в третий раз в своей жизни приступит к формированию правительства, ему будет примерно столько же, сколько Гинденбургу в мае 1925 года, когда его впервые выбрали на пост президента Германии (даже время, прошедшее с завершения мировых войн, для них совпадает – примерно шесть с половиной лет). Но британцу повезет больше. Хотя его страна будет переживать сложные послевоенные времена, Черчиллю не придется принимать судьбоносных решений и вступать в воды с мощным подводным течением, уносящим к нужде и лишениям миллионы людей. Но это уже другая история.
Глава 11. Галерея власти
Сборник Черчилля интересен среди прочего тем, что, несмотря на различие судеб, характеров и мировоззрений его героев, их всех что-то объединяло. Профессор Джонатан Роуз считает, что все великие современники Черчилля в той или иной степени являются актерами[430].
Слова Роуза не лишены оснований. Умение управлять эмоциями, а также лицедейство (в понимании игры на сцене) свойственны многим неординарным личностям, и Черчилль в этом отношении не исключение[431]. Он признавал важность этих умений и культивировал их в себе, а также наблюдал за тем, как их использовали выдающиеся фигуры прошлого. В биографии своего предка он отмечал, что «Мальборо был не только хорошим генералом, но и превосходным актером». На актерскую сос