И даже в знаменитой Фултонской речи (5 марта 1946 года), с которой формально началась «холодная война», Черчилль говорил:
«Я искренне восхищаюсь героизмом русского народа и глубоко уважаю своего боевого товарища маршала Сталина. В Британии, как наверняка и в Америке, многие с большой симпатией и доброжелательностью относятся к русским. Британцы твердо намерены установить с этим народом долгосрочные дружеские отношения, несмотря на все существующие разногласия. Мы отлично понимаем, что русские хотят обезопасить свои западные рубежи, полностью исключив возможность агрессии со стороны Германии. Мы чрезвычайно рады видеть Россию среди ведущих мировых держав, ведь это место принадлежит ей по праву. Мы рады видеть ее флаг на морских просторах. Но больше всего нас согревает мысль о том, как быстро крепнут связи между русским народом и нашими нациями по обе стороны Атлантики».
Пожалуй, это было последнее упоминание Сталина Черчиллем в положительном контексте (в публичных выступлениях). Обстоятельства изменились, политика сменилась, и прежний друг превратился в злейшего врага. 9 октября 1954 Черчилль даже поставил Сталина в один ряд с Гитлером:
«Пусть диктаторы, чьё злонравие породило страшные дела – дела, которые никогда бы не совершились без их деспотичной личной власти – несут свой ужасный список содеянного в историю. Пусть Гитлер заберёт свой позор с собой в ад… Но в этот знаменательный момент мировой истории и может быть судеб всего человечества я имею ввиду не только Германию и Гитлера. Сталин был на протяжении многих лет диктатором России, и чем больше я изучал его карьеру, тем больше я был шокирован ужасными ошибками, которые он допустил, и совершенной безжалостностью, которую он проявил к отдельным людям и людским массам, с которыми он действовал. Сталин, когда Россия подверглась нападению, был нашим союзником против Гитлера, но когда Гитлер был уничтожен, Сталин стал для нас главным источником ужаса. После того, как наша совместная победа стала очевидной, его поведение снова разделило мир. Кажется, что он чрезмерно бредил идеей мирового господства. Он действительно низвёл треть Европы к состоянию советского сателлита, которому вменялась идеология коммунизма. Эти события, после всего того, что мы прошли вместе, нас глубоко огорчили».
В одном из своих выступлений перед избирателями в Вудфорде, 29 сентября 1959 года, Черчилль вновь заговорил о Сталине:
«С грустью я смотрел на долгие годы холодной войны и на разрушение надежд времён весны 1945. Я принял участие в пробуждении свободной Европы к осознанию необходимости объединения усилий с Соединёнными Штатами и Британскими доминионами ради защиты своей свободы. Но я не стремился к холодной войне и я никогда не стремился к её поддержанию или продлению. В апреле 1945 года, когда победоносные силы Запада и России объединялись в общей победе, я писал Сталину:
«Я умоляю Вас, мой друг Сталин, не недооценивайте появляющихся разногласий. Не много радости в таком будущем, в котором Вы вместе с подвластными Вам странами и вдобавок с коммунистическими партиями во многих других странах, все вместе встанете по одну сторону, а те кто тяготеет к англоязычным нациям, их союзникам и доминионам, будут по другую сторону. Очевидно, что эта ссора разорвёт мир на части и что все мы, лидеры, причастные к этому по обе стороны, будем опозорены судом истории. Даже развязывание долгого периода подозрений, нападок и контр-нападок и политики противоборства станет разрушительным для широкомасштабного развития и мирового процветания, которые могли бы быть достигнуты в нашем триединстве».
Сталин не слушал. Все мы очень хорошо знаем трагическую цепочку последовавших за этим событий…»
Кроме того, надо сказать, что Черчилль несколько недооценивал как интеллект Сталина, так и его информированность. Вот что он пишет в последнем томе книги «Вторая мировая война»:
«17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: «Младенцы благополучно родились». Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. «Это значит, – сказал Стимсон, – что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана». Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на основании всех тех отрывочных и скудных сведений, которые нам давали, нам заранее не сообщили или, во всяком случае, я не знал даты окончательных испытаний.
… 24 июля, после окончания пленарного заседания, когда мы все поднялись со своих мест и стояли вокруг стола по два и по три человека, я увидел, как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: «Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?» Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну «Ну, как сошло?» – спросил я. «Он не задал мне ни одного вопроса», – ответил президент. Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлён о том огромном процессе научных исследований, которой в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов. Таков был конец этой истории, насколько это касалось Потсдамской конференции. Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала».
Сейчас уже доподлинно известно, что Сталин прекрасно знал о новом оружии американцев, причем в том числе от его непосредственных разработчиков – Клауса Фукса, Теодора Холла и Жоржа Коваля – считавших, что атомная бомба не должна быть собственностью одного государства. Так что через несколько дней после окончания сборки первой атомной бомбы в США, описание ее устройства уже было получено в Москве. Как и документы о характеристиках испытательного взрыва в пустыне Нью-Мексико. И 24 июля, когда Сталин мило улыбался Черчиллю и изображал непонимание, он не только прекрасно знал, о чем идет речь, но знал это даже лучше самого Черчилля. А вечером приказал Молотову поговорить с Курчатовым об ускорении советского атомного проекта.
Эпилог
Конечно жизнь Черчилля поражением на выборах не закончилась. Ему было семьдесят, но энергии у него по-прежнему было хоть отбавляй. В родной консервативной партии ему предложили передать пост главы партии кому-нибудь помоложе, но Черчилль уже привык к их постоянной неблагодарности, поэтому даже не слишком обиделся. Но и уйти отказался. Его друг Бренден Брекен шутливо говорил: «Уинстон в отличной форме и твердо намерен продолжать исполнять обязанности лидера партии тори до тех пор, пока в один прекрасный день вновь не станет премьер-министром на земле или министром обороны на небе».
Когда я попаду на небеса, я намерен провести большую часть первого миллиона лет за рисованием.
Жизнь – загадка; разгадку мы узнаем после смерти.
Я готов встретить своего Творца. Готов ли Творец мой к мучительной напасти общения со мной – это другое дело.
Так что, Черчилль возглавлял консерваторов еще десять лет, дважды приходил на выборы как глава своей партии, а в 1951 году вновь стал премьер-министром. Но это для него было уже скорее утешительным призом, реваншем за проигранные выборы в 1945 году. Он и сам понимал, что его звездный час уже в прошлом. Да и не только его. Он привел Великобританию к победе в величайшей войне в истории. Можно ли совершить что-то более выдающееся?
Англичане тоже в конце концов решили, что нельзя, и в 2002 году признали Черчилля величайшим британцем в истории.
Он об этом разумеется уже не узнал, но ему и при жизни нельзя было пожаловаться на недооцененность. Он продолжал писать книги и произносить речи. А поскольку и в том, и в другом он был мастер, которому мало равных, то литературная деятельность принесла ему в 1953 году Нобелевскую премию (причем его проигравшим соперником был сам Хемингуэй), а речь, произнесенная 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в Фултоне (штат Миссури, США) вошла в историю как точка отсчета «холодной войны».
В июне 1953 года с Черчиллем прямо на Даунинг-стрит случился удар. Стало ясно, что с политической карьерой пора заканчивать – здоровье уже не в первый раз его подводило. Но на сей раз он мог уйти, уверенный в собственной популярности – он опять премьер-министр, молодая королева (Елизавета II взошла на престол в 1952 году в возрасте двадцати пяти лет) даровала ему рыцарское звание, а на свое 80-летие он получил более тридцати тысяч открыток с поздравлениями.
В конце концов в апреле 1955 года восьмидесятилетний Черчилль все-таки сложил с себя обязанности премьера и уступил пост лидера партии Энтони Идену. Однако свое место в парламенте он сохранял до 1964 года, правда, в последние годы почти не посещал заседаний. Он много путешествовал, в основном на юг Франции, где продолжал рисовать пейзажи, или на яхте по Средиземному морю.