- Тише, - сказал Террини. – Выдохните и успокойтесь. Так что случилось с вашими постами?
- Команда Фаррара исчезла, - ответил бухгалтер. – Рейн умер от дизентерии. Талия однажды вышла поохотиться и не вернулась. И я не смог найти никого, кто согласился бы выйти на ее поиски. А потом, прямо вчера… Мамма Джетт сообщила мне, что у ее фермы происходит что-то странное. Я обещал ей помощь, но после этого вокс-связь с ней пропала.
Я сидел, наблюдая за всем этим, и был заинтригован не меньше Террини.
- Кто эта Мамма Джетт? – спросил я.
- Она из освобожденных сервов, работает на своем участке земли уже тридцать лет. Жесткая, как старый сапог.
- И далеко ее ферма?
- В часе пути отсюда.
- И все? – уточнил я.
Капо кивнул.
Я обернулся к Террини.
- Мы успеем доехать туда до темноты?
Террини посмотрел на хронометр.
- Да. Капо, поехали с нами, покажете нам дорогу.
Бухгалтер побледнел.
- Сейчас?
Я ободряюще хлопнул его по спине.
- Да. Сейчас.
Так как нас было теперь трое, мы взяли один из «Голиафов», стоявших у административного блока. Это была старая ржавая машина с эмблемой Муниторума, едва видной под слоем пыли. Капо завел мотор со второй попытки. Из выхлопной трубы грузовика вырвалось густое бурое облако прометиевого дыма. Капо нажал на педаль газа, прогревая мотор.
- Просто его нужно немного подбодрить, - сказал он, и грузовик тронулся с места.
Дорога шла мимо построек фермы, вдоль ряда амбаров, потом сворачивала в каньон, где тоже росли зерновые. Железная подвеска «Голиафа» никак не помогала смягчить нашу поездку. По дороге в сезон дождей прошла гусеничная машина, и вся дорога была взрыта, потом взрытая земля на жаре засохла до каменной твердости. «Голиаф» трясло так, что мы ощущали всеми костями каждую рытвину.
- Так вот, эта Мамма Джетт, - начал я, напрягая голос, чтобы перекричать шум мотора. – Вы сказали, она из освобожденных сервов?
- Да. Четвертое поколение. Ее предок был приговорен к рабскому труду за ересь сто тридцать лет назад. Ее освободили, когда срок наказания для его потомков истек.
- И сколько лет ей сейчас?
Капо фыркнул.
- Пятьдесят. Или шестьдесят. Не знаю. Вряд ли она сама знает.
- И многие сервы остаются здесь после освобождения?
Капо покачал головой.
- Не многие из них доживают до освобождения. А из тех, которые доживают, большинство просто не знает, как жить иначе. Поэтому они становятся рабочей силой для факторумов, или рабочими Муниторума. Или, как Мамма Джетт, продолжают делать то, что лучше всего умеют – обрабатывать землю.
Мы ехали милю за милей мимо рядов зерновых, прежде чем впереди показалась ферма Маммы Джетт.
Она стояла в полях, квадратный участок земли с низким жилым домом, открытым амбаром, насосной установкой со станком-качалкой и рядом теплиц, блестевших на солнце.
За насосной установкой стояли несколько высоких башен-резервуаров для воды, от них тянулись оцинкованные ирригационные трубы, уходившие в поля. Головка насоса-качалки медленно двигалась то вверх, то вниз. За исключением этого на ферме царило зловещее безмолвие.
Недалеко от дома, на деревянном шесте, воткнутом в землю, стояло соломенное пугало, одетое в изорванное платье, его рука указывала на дом.
Мотор «Голиафа» умолк, и Капо, распахнув дверь, спрыгнул из кабины. Террини сделал то же самое с другой стороны. Когда кабину покинул я, Капо позвал:
- Мамма Джетт?
Я тоже позвал ее. Но, кроме скрипа насоса, ничего не отозвалось.
К одноэтажному дому прилегала фанерная веранда. Дверь представляла собой просто два листа ржавого металла, прикрепленных к грубо сработанной деревянной раме, и увешанных аляповатыми иконами.
Капо постучал.
- Эй? – позвал он.
Никто не ответил.
Он со скрипом открыл дверь.
- Мамма Джетт?
Я прошел в дом за ним. Комната выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Вся мебель была перевернута и разбита, посреди всего этого разгрома, словно падающий снег, кружились клочья ткани.
- Трон Святой… - прошептал я. Под моими ботинками хрустели разбитые горшки и осколки стекла. Пол был мокрым от рассола и мясной пасты.
- Мамма Джетт? – звали мы, заглядывая в комнаты. – Мамма Джетт?
Я протолкнулся к задней двери дома и остановился.
- Что там? – спросил Террини.
- Похоже, что гроксы вырвались из загона, - ответил я.
Гроксы были основными сельскохозяйственными животными, выращиваемыми на мясо по всему Империуму. Эти злобные ящеры в своем родном мире были высшими хищниками, обладали свирепым нравом и челюстями, способными перекусить человека пополам. Но они также обладали способностью питаться почти чем угодно, и давали много мяса, богатого протеином. Единственным способом содержать их безопасно было лоботомировать их и держать в ямах-загонах.
Но тут было явно что-то не так. Изгородь, которая должна была находиться под электрическим напряжением, была растоптана, и грокс-подросток стоял на заднем дворе. Я затаил дыхание. Грокс присел к земле, словно кошка, готовая прыгнуть, его черные змеиные глаза смотрели прямо на нас, гибкий хвост угрожающе бил по земле.
В первый раз в моей жизни я испытал ужасное ощущение, что я не человек, а просто добыча.
А потом грокс прыгнул.
Я выстрелил и промазал. Когда я прицелился снова, Террини оттолкнул меня в сторону.
Он выпускал в грокса одну пулю за другой. Эхо выстрелов разносилось по полям. Он всадил в ящера пять пуль, наконец, грокс свалился на землю в десяти футах от нас и умер, испустив последний вздох, раздувший складки на горле и со свистом вырвавшийся из ноздрей.
Террини спрятал пистолет в кобуру.
- Один готов, - сказал он, повернувшись к Капо. – Сколько их тут еще?
Мы нашли еще двух гроксов почти сразу. Они были мертвы, и, похоже, их загрызло остальное стадо.
Обойдя дом, я увидел четвертого грокса. Он был размером с наш полугусеничный транспортер, и стоял всего в десяти футах от меня, наполовину повернувшись спиной ко мне.
Грокс угрожающе раздул складки на горле. Он стоял над человеческим телом.
Конечностей у трупа не было, но передо мной был торс женщины. Грокс засунул рыло в брюшную полость, оттащил тело в сторону и встряхнул его.
Во рту у меня пересохло. Я прицелился и выстрелил.
Это было совсем не то, что расстреливать преступников. Когда я выстрелил, время словно остановилось.
За грохотом выстрела последовало мгновение тишины. И, парадоксально, мгновение неподвижности.
Потом я испытывал такое много раз. Это как будто весь мир обернулся и потрясенно смотрит, словно все знают, что должно случиться нечто ужасное. Выстрел сделан, и жизнь вот-вот оборвется. События разворачиваются с парализующей медленностью кошмара.
А потом пуля попала в цель, и начался ад.
После первого выстрела грокс повернул голову ко мне. Казалось, он словно ждал, пока пуля попадет в него. Она попала в мышцы ниже плеча. Я видел попадание, но не видел, как пуля вышла. Теперь ящер был разозлен. С внезапной скоростью он бросился на меня, яростно шипя.
Следующий выстрел попал выше плеча. Грокс не остановился.
Я выстрелил еще два раза. Наверное, это были разрывные, и я всадил в тушу грокса еще три пули. Наконец он рухнул, страшные когти взрыли землю, клыкастая пасть распахнулась в яростном реве. Умирая, грокс все еще пытался дотянуться до меня своей длинной шеей.
Когда я закрываю глаза, то все еще слышу этот рев.
Когда вы расстреливаете людей, часто они бывают так травмированы попаданием, что едва могут говорить. Иногда в этот момент смертной муки они зовут кого-то на помощь. Императора. Отца или, чаще, мать.
Иногда, умирая, они задавали мне вопросы. Много раз было, когда я перезаряжал пистолет, чтобы всадить последнюю пулю в череп, приговоренный смотрел на меня и шептал: «Почему?» Или «Кто ты?» Или даже «Как ты спишь по ночам?»
«Я отлично сплю по ночам, потому что такая мразь как ты, сдохла», говорю я им, и отправляю их на суд Императора.
Но чаще они испытывают такую боль и шок, что едва держатся на грани жизни, и все, что они могут делать – стонать, и пытаться отползти в угол. Но, конечно, спасения нет. Даже если расстрел происходит в темной комнате, все, что остается – пройти по широкому следу крови и найти приговоренного скорчившимся у стены, бледного и дрожащего, истекающего последними каплями крови.
Если вы чувствуете себя в милосердном настроении, то можете избавить приговоренного от страданий. Но я не вижу оснований проявлять к ним милосердие. Если ты нарушил Лекс Империалис, не жди никакой пощады
Милосердие для слабых.
Нет, я предпочитаю позволить им истечь кровью… или всадить еще одну пулю в живот. Чтобы все дерьмо из их кишок вытекло в рану. Это самый медленный способ расстрела, и самый болезненный. Для некоторых преступников даже это слишком хорошая смерть – но, конечно, тогда я ничего этого не знал.
У этого грокса не было разума и понимания человека-преступника. Единственное чувство, которое он знал, была боль, и в этой боли он едва мог дышать, но все же он яростно шипел и пытался дотянуться до меня.
Я стоял над ним и смотрел в его черные глаза. Его зубы были желтыми и неровными. Из ноздрей текла кровавая пена. Хотя это была неразумная тварь, мое чувство справедливости и порядка требовало ее наказания.
Недалеко лежало истерзанное тело Маммы Джетт. Головы не было, живот разорван, внутренности съедены, ноги до коленей обглоданы.
Глядя на это наполовину сожранное тело, я стоял и слушал, как вопит умирающий грокс.
Террини подошел ко мне и достал из кобуры пистолет.
- Прикончи его! – велел он, и я прервал последний вопль грокса, пустив пулю в череп твари.
Капо пошел в дом, чтобы принести простыню, пока Террини и я направились отстреливать остальных гроксов.