Саша не был похож на типичного гея, как их показывают в кино: жеманного типчика с родинкой на верхней губе и в женском нижнем белье. Двухметровый Саша с пудовыми кулаками и абсолютно лысым, как бильярдный шар, черепом, пил как лошадь, громогласно матерился и был не дурак подраться.
В свое время, еще при коммунистах, Саша успел посидеть в тюрьме, и — звучит фантастично, но факт — говорят, даже пользовался там неким авторитетом. На определенной стадии подпития Саша непременно грабастал самого симпатичного из собутыльников в охапку и жутким грудным голосом сообщал бедолаге: «А теперь, милый, мы с тобой поцелуемся… Возражения?…» Кроме всего прочего, Саша мог запросто заявиться на работу с накрашенными глазами и губами. Отчего становился похож на какого-нибудь второстепенного персонажа фильма «Вурдалаки просыпаются в полночь».
Вчера Саша со своим мальчиком — а у Саши был мальчик, очень вежливый студентик из Финансово-экономического института — по своему обыкновению отправился в бассейн.
— Слушай, нормально себя вели, бля буду, — жаловался он мне. — Плавали там, с вышки прыгали, никого не трогали… А рядом бандюги какие-то плескались… Уроды, бля буду… В общем, обозвали они моего ненаглядного. Не, слышь, бля буду, грязно обозвали, да еще громко так… И когда эта долбаная гейфобия исчезнет, а? Нет, Илюха, ты скажи, когда? Ты ж умный мужик, Илюха. Короче, это… вступился я, ну и… это… огреб, короче… Нет, ну где справедливость, а? Не, бля буду, — уеду я из этой страны. Попрошу сексуального убежища в Голландии…
Я представил себе, как все это выглядело на самом деле. Скорее всего, уже с утра вылакавший не меньше бутылки коньяка, Саша ржал, как конь, на весь бассейн, тряс своей знаменитой серебряной сережкой, вдетой в заросший густой шерстью пупок и норовил прихватить своего студентика прямо в воде. Чем и вызвал праведный гнев непривычных к таким зрелищам граждан.
— Ладно тебе, Саша, — посочувствовал я ему. — Тяжко конечно, я тебя понимаю. Такова уж, видать, ваша гомосексуальная доля. Любишь кататься…
— Да не в том дело… бля буду, — никого ж не трогали, спокойно купались… А по роже все равно получил.
— А может, это, слышь, перейдешь все-таки на девушек, а, Саша? Глядишь, и без синяков будет обходиться.
— Дурак ты, — обиделся Саша. — Всё шутки шутишь, а я, между прочим, в этих очках работать не могу. Я же дизайнер…
Он мог жаловаться на тяжкую долю отечественных гомосексуалистов часами. Это был его конек. Я залпом допил коньяк, запил его кофейком и пожелал Саше поправляться.
— Приложи к глазу от выпитого «Липтона». На следующий день от твоего синяка и следов не останется.
Я вышел из буфета, поднялся на четвертый этаж, отпер дверь кабинета и кинул все еще мокрый плащ на кресло. Ну, что тут у нас?
Из японского аппарата успела наползти длинная, как анаконда, лента факсовых сообщений. Ничего интересного. Просмотрев ее, я скомкал бумагу в огромный ком и швырнул в корзину для бумаг. Так сказать, факс ю. Аккуратная секретарша Оля, которой я оставляю ключ, чтобы она иногда прибирала у меня в кабинете, положила на стол несколько писем от читателей. Не читая, я отправил их вслед факсам. Затем в корзину полетели и подсунутые мне под дверь несколько последних номеров городских газет. Все, порядок вроде бы наведен. Я закинул ноги на стол и с удовольствием закурил.
По идее, самое время сейчас сесть и что-нибудь написать. Этакое актуальное, изложенное с присущими мне чувством юмора и безоглядной репортерской смелостью. Благо не писал я ничего уже почти неделю. Не ровен час, забудет читающая публика, что есть еще на свете такой журналист, как Стогов И. Ю. Однако включать компьютер я не торопился. Зачем? Уж кого-кого, а себя-то я знал прекрасно. Чтобы сесть и хотя бы пару часов спокойно поработать, требуется как минимум отсутствие нависающих над самой головой неприятностей и вытекающее отсюда душевное равновесие. А вот с этим было как раз тяжеловато.
Беседа с консулом Дэном оставила осадок, прямо скажем, неприятный. Беспокоящий осадок. Вежливо вроде поговорили, вкусно пообедали, мирно разошлись… Но не давала мне покою эта беседа. Не давала и все тут.
Прежде всего непонятно, какого, собственно, хрена, вежливый китаец зазвал меня в этот чертов монастырь? Не поленился, позвонил ведь домой, заплатил за обед — и что? Ну полюбовались мы с ним на буддийскую службу. Ну отведали вкусной тибетской баранинки с сырными лепешками. Ну слазили на крышу дацана. А дальше-то что? Стоило ради всего этого и самому тащиться на другой конец города и меня туда же тащить? Чего-то он от меня хотел, к чему-то подталкивал… Но чего хотел? Куда толкал? Так я этого и не понял. То есть и ежу понятно, что предлагал он мне некую сделку. Взаимовыгодный, так сказать, обмен. Но чем, черт его подери, мы должны были с ним обменяться?!
В тот, первый мой визит в консульство он — тактично конечно, в традиционно-вежливой китайской манере — дал мне понять, что не советует наступать на мозолистые ноги китайских национальных интересов… Какая-то из мозолей может оказаться любимой, и тогда…
Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилась, что где-то я читал, была в Китае такая казнь под названием «тысяча кусочков». С человека постепенно срезали по кусочку мяса. Мышцы ног, рук, груди, нос, губы, уши, один за другим пальцы… Настоящее же искусство палача заключалось в том, чтобы умер человек лишь после удаления последнего, тысячного кусочка. Не девятьсот девяносто девятого — только тысячного. От человека оставался лишь кровоточащий скелет, но он был все еще жив. Говорят, палачи годами тренировались и расходовали множество единиц человеческого материала, прежде чем достигали необходимой степени виртуозности профессионального мастерства… Исключительно милый народ эти китайцы.
Теперь же Дэн явно сменил тактику. Он решил договориться. Он предлагал мне долю, рассыпался в комплиментах, уверял меня в искренности его ко мне уважения. Чертов азиат! Мог бы хоть намекнуть, о чем это, блин, мы с ним разговариваем? Хотя, судя по всему, он-то как раз был уверен, что я прекрасно его понимаю.
У меня сложилось впечатление, что, вопреки собственной воле и сам того не зная, я на каком-то из поворотов круто китайца обогнал. Сделал какой-то шаг и вырвался далеко вперед. Если это действительно так, то цель нашего с Дэном разговора состояла скорее всего в том, чтобы убедить меня — плодами успеха стоит поделиться.
Я вылез из-за стола, поискал пепельницу и затушил в ней до фильтра докуренную сигарету. Что изменилось в перерыве между двумя нашими встречами? Вообще-то, многое. Состоялся мой сердечный разговор с Димиными головорезами. Обнаружился конверт, спрятанный Ли Гоу-чженем. Наконец, вчера вечером стала мне известна история экспедиции Кострюкова и похождений «тибетского сепаратиста» Джи-ламы. Что из всего этого могло заставить Дэна сменить тактику?
Хотя… По сути дела, вопрос-то это бессмысленный. Допустим, Дэна интересовал найденный мною конверт. Как он, черт его подери, мог узнать о том, что конверт находится у меня? Логически рассуждая, китаец просто не мог знать, чем я занимался последние пару дней. Или все-таки мог?
Я вытряс из пачки новую сигарету. Могли китайцы организовать за мной слежку? В принципе — почему нет? Приставили ко мне «топтуна», подключились к домашним и редакционным телефонам, установили дома пару-тройку жучков… Да нет, бред собачий. В конце концов это же реальная жизнь, а не роман о Джеймсе Бонде. Я откинулся в кресле и громко произнес: «Стогов. Не сходи с ума… Ум — штука полезная».
Как бы там ни было, но что-то заставило Дэна думать, что не считаться со мной теперь нельзя. Что-то добавило мне весу в его глазах. Интриган хренов. Оставил бы он меня в покое и разбирался бы со своими великими азиатскими секретами самостоятельно. И так жизни никакой нет, а теперь еще оказывается, что я кого-то там обогнал, что-то такое узнал, кого-то отпихнул локтем, кому-то перебежал дорогу. Причем если про Диму и всю его мускулисто-бритоголовую компанию Дэн в разговоре так ни разу и не упомянул, то про Джи-ламу и Кострюкова осведомлен был прекрасно. Спрашивается — откуда?
Я расхаживал по кабинету, курил, прикуривая сигареты одну от другой, и через окно глядел на грязную осеннюю Фонтанку. Прошло минут сорок, но я так ничего и не придумал. По всему видать — не гожусь я в мисс Марпл, ой не гожусь. Знал он о том, что конверт у меня, и о том, что Толкунов переводил для меня мантру? Или не знал? И если знал, то откуда? И на кой хрен ему эта мантра понадобилась?
Вопросов было слишком много. Информации слишком мало. Да еще в голову постоянно лезло все это тибетское фуфло — жирный бог Махакала, культовый секс, профессор Толкунов, вводящий свой «сияющий бриллиант» во влагалище богине-шлюхе Шакти…
В конце концов я решил не мучиться и позвонить профессору. Чем черт не шутит — может быть, это он и рассказал Дэну о нашей с ним беседе. Александр Сергеич у нас известный востоковед. Кто его знает, нет ли у него контактов с генконсульством? Может статься, вчера за чашкой чая он безо всякой задней мысли поведал китайцам о забавном репортере, интересующемся тибетской экзотикой. А я тут теперь сижу и ломаю голову, откуда Дэн мог обо всем этом узнать?
— Профессора Толкунова нет на месте, — женским голосом ответили мне в приемной востфака.
— А когда ждете?
— С утра ждем. У Александра Сергеича сегодня должны были состояться две лекции, но он на них не явился. И замену себе не подготовил.
— Может, случилось чего? — предположил я.
— Может… С ним все может, — утомился общением голос. — Позвоните ему домой. Здесь он сегодня уже вряд ли появится.
На том конце повесили трубку. Домой? Что ж, тоже мысль.
Я протянул палец к диску, но тут же сообразил — домашнего номера профессора у меня как раз нет. Ага. Значит, надо зайти к Кириллу Кириллову. В конце концов, это он порекомендовал мне профессора.
Кабинет Кирилла располагался всего через один от моего. Но заходить к нему с пустыми руками было вроде как неудобно. Все-таки об одолжении прошу.