Развернувшись в цепь, мы прочёсываем наш сектор. Убитых очень много. Почти никого в форме. Почти все в гражданском. У многих лбы повязаны алыми платками. Здесь лежит, наверное, целая интербригада…
Мы стаскиваем в кучу трофеи. Винтовки – те же «манлихеры» и «эрне» старых модификаций. Раненых мятежников тоже очень много. Очень много…
Я чувствую, что мой мозг сейчас взорвётся. Словно кто-то властно сдёргивает с глаз пелену.
Я вижу изуродованное взрывами поле боя. Развороченные ямы блиндажей. Источающие тяжёлый чёрный дым доты, подорванные танки – и повсюду тела. Большинство неподвижны, но некоторые ещё шевелятся…
И всё это сделали мы? Но… я ж не помню… мы только подрывали… Когда это могло случиться? Что, мы убили их всех?..
Слева от меня доносится стон. Из полуобрушенного блиндажа, взрыв разбросал брёвна наката; стон доносится как раз из-под них. Стон жалобный, не похожий на мужской.
– Вытащим? – останавливается Сурендра.
– Пусть подыхает, – злобно скалит зубы Фатих. – Мятежник… поделом им всем. Мы им покажем, как бунтовать!
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заехать турку между глаз.
– Лейтенант приказал оказывать раненым мятежникам помощь, – холодно говорю я, тем самым пресекая все дальнейшие разговоры. – А ну, взялись! Микки, Глинка! Помогите бревно сдвинуть!..
Не проходит и пяти минут, как мы вытаскиваем на свет божий раненого. Мятежник. Точнее, мятежница. В серой туристской штормовке – похоже, многие тут использовали их как что-то вроде формы.
– Глядите, братва, никак девка! – алчно зашептал Раздвакряк.
– И не раненая, – хладнокровно заметил Джонамани, приподнимая девушку за плечи и осматривая со всех сторон, словно она была связкой бананов. – Просто контужена слегка.
– Жетон есть? – спросил я, вовремя вспомнив порядок.
– Жетона нет, командир. Они все, по-моему, их поснимали.
– Ладно. Давайте осмотрим, может, переломы или ещё что…
Я наклонился над девушкой. Прощупал, не касаясь груди или ещё чего-то интимного. Вроде ничего.
– Кряк, наручники.
– Что, убийца, боишься?.. – вдруг услыхал я. Бледные бескровные губы шевельнулись, большие карие глаза приоткрылись. Они ещё были полны боли, но девушка явно приходила в себя. – Боишься?.. Даже меня, раненой, безоружной?..
Она говорила с характерным для «славянских» планет акцентом.
– Ты не ранена, – мрачно сказал я ей. – С тобой всё будет в порядке.
– И меня расстреляют, а не повесят… – Она постаралась усмехнуться, но это у неё получилось плохо. – Только я всё равно ничего не скажу! Слышите, палачи? Ничего не скажу!.. Даже и не старайтесь!..
– Это не по нашей части, – отрезал я. – Фатих, Назар – поднимите её.
– Командир… – жадно облизнул губы Раздвакряк. – А может, нам её того… пока тёпленькая?
– Тебе что, Селезень, сперма в голову ударила? – гаркнул я. – Хватит болтать. Девушку – к пленным.
– Да погоди, командир! Командир, так-то ведь оно слаще… когда она визжит и вырывается…
– Маньяк, блин, – плюнул я. – Р-разговорчики!
– Командир! Погоди… погоди… ну давай ты первым, а? Мы не гордые, правда, ребята?
Что-то совсем плохое и жалкое было сейчас в нём. Словно гниль, пожравшая середину яблока, вдруг вылезла наружу. Раздвакряк как-то скрючился, угодливо и в то же время с явной угрозой заглядывая мне в глаза.
– Хорош базарить, – сказал я по-русски. Сказал медленно, с расстановкой.
– Что? Командир, так как, привяжем её?..
Раздвакряк никогда не отличался особыми успехами в рукопашном бою. Я ударил его не сильно, не искалечить, а просто оглушить. Проследив при этом, чтобы не задеть алую бляху прицела – эта дрянь стоит чёртовых денег, не хотелось бы впоследствии за неё расплачиваться из собственного кармана. Кряк свалился, как куль с мукой. Глаза мгновенно закатились.
– Всё ясно? – Я обвёл мрачно застывшее отделение выразительным взглядом. – Мы не какие-нибудь там иррегуляры-ополченцы. Мы, блинчатый карась, десант! А этого идиота, – я брезгливо пихнул Кряка носком ботинка, – я от ба-альшой неприятности спас. Так что всё, без разговоров – девчонку к пленным, Селезня привести в чувство.
Отделение молчало. Очень нехорошо молчало. Все, включая даже Мумбу, первым признавшего меня командиром. Джонамани склонился над Раздвакряком, зачем-то прощупал артерию на шее, покачал головой, раскупорил ампулу-самовспрыску, прижал Селезню к щеке.
– Ты его едва не убил, командир, – укоризненно сказал он, не поднимаясь с колен. Как некто вроде отделённого доктора, он позволял себе кое-какие вольности. – Нельзя так. Со своими-то. Ну, трахнул бы он девчонку. Какой в том кому убыток? Ей? Её так и так в расход пустят. Или Чужим продадут, для опытов. Кряк же не садист какой, не извращенец. Как говорится, сунуть, вынуть, убежать.
– Так, – сказал я, закипая. – Кто ещё так думает? Кому ещё честь не дорога?
– Что такое честь, командир? – спокойно спросил меня Сурендра. – Мы не знаем таких слов. Ты учился, говорят, даже в универе, а мы восемь классов едва осилили.
То, как он строил предложения, напрочь опровергало его утверждение о «восьми классах», но я не стал в тот момент заострять на этом внимание.
– Мятеж, ребята? – как можно спокойнее спросил я. – Неподчинение приказам старшего по званию в боевой обстановке. Карается каторжными работами на срок до двадцати лет или смертной казнью.
Девушка всё это время очень старалась держаться гордо и независимо, однако это получалось у неё плохо. Наручники на неё так и не нацепили, однако бежать она не пыталась. Только тяжело дышала да из глаз одна за другой катились слёзы. Она не плакала, нет. Слёзы бежали сами собой. Она скорчилась в яме рядом с размётанными брёвнами блиндажа, поджав ноги в грубых брезентовых штанинах и высоких армейских ботинках с рубчатыми подошвами.
Я понимал, что дело плохо. Что надо было отдать им девчонку. Они считали её своей законной добычей. Никто бы не узнал. А схваченная мятежница на самом деле не прожила бы долго. Если её не прикончат на первом же допросе, то, наверное, на самом деле продадут Чужим – по слухам, так уже поступили с уппсальскими повстанцами.
Так зачем я ударил Кряка? Зачем теперь настраиваю всех парней против себя?.. Но теперь отступать уже нельзя. Господином обер-ефрейтором управлять нельзя.
– Так, – снова сказал я. – Видно, придётся мне вправить вам мозги старым верным методом. Кто считает, что я не прав? Что девчонку надо оттрахать, а потом, скорее всего, просто пристрелить, потому что это милосерднее, чем отдавать её охранке?
– Ты сказал, командир, – ответил за всех Сурендра. – Уж лучше мы её прикончим. Эй, ты! – обратился он к пленнице. – Хочешь умереть быстро и легко? Или предпочтёшь сперва помучиться?..
– Сурендра, – спокойно сказал я. – Даю тебе две секунды. Или ты надеваешь девке наручники, или отправляешься отдыхать к Селезню.
– Вот как? – усмехнулся Сурендра. Он тоже привык считать себя крутым парнем.
Уложить его одним ударом мне не удалось. Пришлось потратить время на второй. Сурендра опрокинулся на спину, словно подрубленное дерево, а на меня со всех сторон кинулись остальные. За исключением Микки, который остался стоять возле пленницы, прижимая её тяжёлой рукою к земле.
В такой драке закон один – бить так бить. Один удар, на второй уже не достанет мгновения. Я встретил Фатиха прикладом, с разворота приложил тем же прикладом по шлему Джонамани. И тут оказалось, что больше бить некого. Глинка, Назариан и Мумба оказались умнее. Они вовремя отскочили. Микки так и не сдвинулся с места.
– Ну что? – Кровь во мне кипела. – Вторая смена?..
– Командир, прости дураков, – вдруг быстро сказал Глинка. – Бес попутал, как говорится. Вы, козлы позорные! Вставайте!..
Потребовалось некоторое время, чтобы привести всех в чувство. Вид у побитых был пристыженный.
Микки, сохраняя своё знаменитое хладнокровие, надел на пленницу наручники.
И тут она закричала. Словно до неё только сейчас дошло, куда ей предстоит отправиться.
– Стойте! Погодите! Не надо!.. Убейте меня, пожалуйста, убейте! Меня будут пытать, я… не могу… не выдержу… убейте! Хотите трахать… давайте, я сама разденусь… только пристрелите, не ведите в гестапо!.. Они потом на самом деле продадут нас Чужим!
– Давай шагай, – подтолкнул я её. – Ничего с тобой не случится. Дашь чистосердечные показания следствию… Молчи, дура, и дотерпи до ночи, так что, может, всё и обойдётся. Нечего бунтовать зазря!..
Кажется, она меня поняла. Успокоилась. Даже смогла не оглянуться, когда я вновь заговорил с ней по-русски.
Мне нужно, чтобы она замолчала. Чтобы перестала кричать. Иначе я получу пулю в спину от своих же. И всё будет списано на «случайное срабатывание оружия»…
Девчонка затыкается. Мгновенно. Едва только разобрав обращённые к ней мои слова, произнесённые по-русски. Я чувствую – меня словно медленно поджаривают в моей броне. Всё ради великой цели, вновь и вновь повторяет знакомый с детства голос в моей памяти. Тебе придётся предавать и быть преданным, тебе придётся сжимать зубы и твердить про себя, что бывают, мол, ситуации, когда цель таки оправдывает средства…
Отделение мало-помалу приходило в себя. Последним на ноги поднялся Раздвакряк. Остальные – Сурендра, Джонамани, даже Фатих – и в самом деле смотрели на меня смущённо и виновато. А вот во взгляде Кряка я прочёл чистую, незамутнённую ненависть.
Я отвернулся. Если всё пройдёт, как я задумал, – плевать мне на всех и всяческих кряков с селезнями.
К месту сбора пленных сгоняли со всех сторон. Они едва шли, многих пришлось тащить – кого под руки, а кого и на носилках. Многие, если не все, носили красные повязки – знак интербригад.
Совсем молодые. Мальчишки и девчонки, лет по семнадцать-восемнадцать. Редко встретишь более взрослые лица. Старше тридцати – совсем никого. Серые, перепачканные глиной, гарью и частенько кровью штормовки. Самодельные петлицы на отворотах. Самодельные петлицы с «кубарями» и «шпалами».