– Давай следом! – скомандовал я своим.
Всё прошло благополучно. Госпожи обер-лейтенантши с трудом протащили в отверстие свои кофры, однако это оказалось единственным затруднением. Вспыхнули фонари, по стенам запрыгали жёлтые круги света.
– В колонну по одному, – шёпотом скомандовал секурист. – Госпожи научные сотрудники, госпожа оператор – в середину. Штабс-ефрейтор, пойдёшь головным. Следовать вверх по течению. Никуда не сворачивать. Действовать по обстановке.
Любимый приказ вышестоящих, когда они сами не знают, что сказать. Действовать по обстановке. Можно подумать, мы станем действовать вразрез с ней.
Мало-помалу пещера сужалась. Мы старались ступать след в след, возле самой стены, однако своды понижались тоже, вынуждая нас сгибаться в три погибели. И всё ближе и ближе подводя к коричневому потоку.
«Студень» шёл мощно, словно расплавленная сталь. По теории, нам следовало ждать здесь бесконечных ловушек, волчьих ям и тому подобных прелестей – или же просто каких-нибудь прыгающе-зубастых хватателей, на манер того, что утащил в «реактор» первого десантника. Однако тут ничего не оказалось. Беспечность? Или всё-таки ловушка?..
Но сколько я ни вслушивался, сколько ни вглядывался в тускло мерцающие окошки датчиков – впереди всё оставалось спокойно. Неужели нам дадут вот так просто дойти до самого истока? И какова минимальная дистанция, на которой поток реагирует так, как он встретил Глинку? Как-то не хотелось выяснять это на собственной шкуре.
Пещера продолжала сужаться. Всё ниже опускались своды. Ребята начали нервничать, и это было совсем плохо. Я поднял руку, останавливая колонну.
– В чём дело, штабс-ефрейтор? – резко бросил секурист. – В чём причина задержки? – Даже сейчас он изъяснялся позаимствованными из устава оборотами.
– Мы слишком близко от потока, господин риттмейстер. Дальнейшее продвижение сопряжено с большим риском.
– Ну и что? – презрительно бросил секурист. – Риск – наша профессия.
– Да, но не риск ради риска, – резко ответил я, опуская даже обязательное звание.
Кажется, он оторопел. Во всяком случае, следующий его вопрос звучал почти человечески:
– Ты что же, предлагаешь повернуть назад?
– Может ли научная часть дать ответ, как далеко ещё до истока? – вместо ответа повернулся я к госпожам обер-лейтенантшам. И те ничего, стерпели столь ужасное нарушение субординации…
– Если наша аппроксимация верна… то ещё примерно сто метров по прямой, – ответила Мартина. – Условно-критическая дистанция до потока будет достигнута через двадцать метров… если мы всё посчитали правильно. И пещера внезапно не сузится.
– Оставайтесь здесь, – внезапно решился я. – Микки, Мумба! Пристегните меня и будьте готовы вытащить.
– Смелое решение, штабс-ефрейтор, – напыщенно сказал секурист. – Фатерлянд тебя не забудет…
Я не ответил. Поправил ремни огнемёта. Встряхнулся.
– Штабс-ефрейтор! – выскочила Грета. – Возьмите камеру. Так… закрепим на плече…
Камера была мне совершенно ни к чему, но тут уже ничего не поделаешь.
– Ждите меня.
– Поддерживай связь, штабс-ефрейтор! – крикнул секурист.
Как будто я сам могу выключить переговорник…
…Очень скоро мне пришлось уже ползти вдоль стены. Коричневый поток начал как-то подозрительно бурлить, на поверхности лопались пузырьки, но это пока ещё были обычные пузырьки воздуха. Слизь словно бы закипала изнутри; пока ещё это не истинные зародышевые пузыри, но, чувствовалось, скоро дойдёт и до них. Я замер, затаился у стены, хотя ясно, что поток реагировал не на движение и не на тепло. Каким-то образом он чувствовал само моё присутствие. Всё-таки нет, не совсем иммунная система. Сложнее. Эффективнее.
Пещера на самом деле плавно сжималась. Как и сказала Грета, проползти мне удалось немного. Метров тридцать пять – сорок, чуть больше, чем было предсказано, но тем не менее. Несмотря на все мои усилия, свет даже самого мощного фонаря упирался в плотную завесу мрака.
– Видишь его, штабс-ефрейтор?
– Никак нет, господин риттмейстер. На экране что-то есть?
– Ничего нет. Темнота. Видим поток, стены… впереди ничего.
– Я иду дальше, – внезапно решился я.
Я не мог отвести взгляда от зловеще булькающей поверхности. Я смогу сделать один выстрел, огнемёт задержит тварей, но для этого мне надо их опередить. Хоть на полсекунды, а опередить.
Ещё метр. Ещё один. Ещё полметра. Пузырей всё больше, и мне кажется, что отвратительный запах кипящей сыворотки пробивается даже сквозь абсолютную защиту дыхательных фильтров. Броня сейчас приведена в максимально напоминающую скафандр конфигурацию. А по лбу катятся, катятся, катятся капли холодного пота, и страх рвёт внутренности, словно когтями громадного зверя.
Зачем я здесь? Разве это нужно для моей цели? Конечно, карьера и всё такое прочее, но… мёртвый я точно уже ничего не сделаю. Всё для фронта, всё для победы – и мои предки бросались под танки с гранатами, раненые подрывали себя и товарищей, чтобы не попасть в плен, – а я боюсь сделать то, что представляется единственным возможным решением в данной ситуации.
Я зажмурился и внезапно представил это себе до невозможности чётко…
На всю команду хватит трёх быстрых выстрелов. Тела спихнуть в поток, и никто никогда не найдёт их. Камеру и оборудование – туда же. Конечно, если ведётся прямая передача на штаб… Тогда предварительно хряпнуть камеру о камень. Разумеется, чисто случайно. И все. Концы… гм… в слизь. Никто ничего не узнает. Скорее всего ещё и медаль дадут. Идти дальше – почти верная смерть. Так, как Глинка, ещё можно – когда тебя страхует всё отделение. А если мы все сунемся дальше, где стены пещеры сходятся почти к самому потоку, не оставляя места, – то моё отделение во главе со мной всё останется здесь. И тогда действительно всё окажется напрасно. Всё окажется напрасно…
Захотелось взвыть от невыносимо давящей боли в груди.
Ну что же ты стоишь, Рус? Впереди – смерть. Нелепая и страшная, которая не принесёт никакой пользы твоему народу. Это не закрыть грудью амбразуру или подорваться вместе с утюжащим наши окопы «тигром». Это совершенно бесполезно и бессмысленно. Поэтому поворачивай назад… только предварительно сделай одно неловкое движение, и хрупкий окуляр камеры разлетится дождём стеклянных брызг. Потом ты вернёшься. И аккуратно тремя выстрелами отправишь всех в Аид.
А как же Гилви? Гилви с…
А что Гилви? Ты забыл, что у неё на петлицах? Двойная S – SS – так просто не даётся. Она теперь такой же враг, как и все остальные. Уничтожить её – оказать большую услугу Новому Крыму. И всем, кто ещё осознаёт себя русскими, а не подпоркой при «стержневой нации».
Я лежал не шевелясь минут пять. А потом, словно в страхе перед неизбежным и пытаясь оттянуть его ещё хоть на малое время, опять пополз вперёд. До потока слизи осталось всего метра два. Критическая дистанция, если судить по случаю с Глинкой.
Бурлит и пенится поток, словно кто-то сунул мощный походный кипятильник в этот, извините, протухший суп. Вспучиваются и лопаются пузырьки. Воздух, воздух, воздух… стоп!
Коричневое плотное яйцо. Оплетённое тугой сеткой пульсирующих, теряющихся в глубине сосудов. Наверное, всё это время поток тщился создать нечто пригодное для боя. Всё-таки зародышевые яйца здесь ещё очень малы. Им нужны и свет и простор… окончательно дозреть они могут только там, внизу, в «реакторе»…
Я не знаю, откуда всё это лезет мне в голову. Однако же лезет.
Коричневый пузырь вздувается. Матово поблёскивая, с него стекают последние капли слизи. Я вижу, как словно бы рука опытного хирурга пережимает ведущие к нему сосуды и ловко, аккуратно перерезает артерии, так что не просачивается ни капли. Я понимаю, что никакого скальпеля и никакого хирурга там нет, есть сложнейший, великолепно отрегулированный каскад энзиматических реакций. Протеазы, их активаторы, их игнибиторы… катализаторы… и всё такое прочее. Тот, кто это сделал – Бог или природа, – был истинным гением.
Как заворожённый, я смотрю на пузырь. По плотной коричневой оболочке пробежала трещина, другая… кожистые покровы расходятся с мокрым чмоканьем, и я вижу создание – что-то вроде всё того же «жука», но со стрекозиными крыльями, крупными многофасеточными ярко-зелёными глазами, что, по-моему, способны светиться в темноте, вздутым (и равномерно пульсирующим) брюшком, сквозь которое просвечивают зелёно-коричневые внутренности, и внушительных размеров крючковатыми челюстями; чуть пониже их вздрагивает, словно от нетерпения, острая игла жала, с неё одна за другой скатываются мутно-желтоватые капли. Тварь переполнена ядом, она не в силах даже удержать его в себе.
Мы смотрим друг на друга. Я, закованный в броню, высшее достижение человеческой мысли, – и неведомое существо, только что вылупившееся из глубины живородящего потока, с одной-единственной целью – убивать.
Мы смотрим друг на друга. В наушниках вдруг раздаётся истошный визг Гилви. Что-то вроде «стреляй, Рус!».
Я не реагирую. Я смотрю на «жука». Тот медленно расправляет стрекозиные крылья, с гудением взлетает, зависает над краем потока. Смотрит в упор на меня. А я – на него.
И тут мои руки сами делают совершенно невозможный поступок. Они, руки, словно стремятся повернее и побыстрее покончить со мной. Никогда не думал, что буду склонен к суициду.
Мои руки поднимают забрало. Не обращая внимания на безумную пляску алых предупредительных огней на всех мыслимых индикаторах. Мне кажется, что я слышу словно чей-то слабый голос, на самом пределе слуха, или даже нет, на самом пределе мысли. Меня вдруг вновь захлёстывает то странное состояние, которое я уже испытал один раз – тогда, в коридоре «Мероны», когда решалась моя судьба и Валленштейн с моим ротным как раз и спорили с риттмейстером, моим нынешним спутником…
Я знаю, что должен открыть забрало. Странно, но я не чувствую одуряющей вони, я вообще ничего не чувствую. Всё, что остаётся в этом мире, – зелёные фасеты «жука»-убийцы в полутора метрах от меня. Его крылья трепещут, однако он не двигается с места.