Я шагал дальше и отчего-то думал о ней. И о других, оставшихся на планете, после того как «Танненберг» ушёл с неё в дальний бросок к Омеге-восемь. Наши новокрымчане ни за что не тронули бы офицерских жён и детей, оставшихся на планете, но вот за госпожу Дариану Дарк я бы не поручился.
Сам Новый Севастополь казался праздничным и чуть ли не беззаботным. Однако среди прохожих преобладали пожилые, очень многие в полувоенном, с трёхцветными повязками на рукавах. Многие магазины, особенно торговавшие дорогой мебелью или престижными машинами, катерами и прочей техникой для богатых, закрылись. У продуктовых лавочек, так до конца и не уступивших натиску универсальных магазинов, я с удивлением увидел очереди – молчаливые очереди женщин. Ничего подобного на Новом Крыму я не помнил – и не только я. Не помнили даже неофициальные, наиболее правдивые и неангажированные «Хроники Новой России».
Я заметил, что на меня начинают коситься. Само собой – здоровый молодой парень, а без трёхцветной повязки. Что, он, значит, вроде как не с нами?..
Я поспешил убраться с центральных улиц.
…Ночь я встретил за городом. У меня хватало денег, имперских марок, однако первые же наблюдения около магазинов Нового Севастополя дали мне понять, что использовать это богатство тут нельзя. Госпожа Дариана Дарк успела ввести в обращение новую валюту.
Ну что ж, не станем искушать судьбу.
Я шагал и шагал. Остров, на котором стоит Новый Севастополь, относительно невелик: на хорошей машине за два дня замкнёшь круг по Прибрежному шоссе. Чуть в глубине от берега, в лесистых предгорьях, стоял наш дом. Час скоростной магистралью до столицы. Мама никогда не любила «шум большого города», многие богатые люди селились далеко за пределами Нового Севастополя. Я знал почти наверняка, что отец сейчас там.
Девяносто километров по родным местам, где знаешь каждую тропку, – пустяк для тренированного человека. Я одолел это расстояние за три дня. Шёл ровным, сберегающим силы шагом. Не надрывался. На четвёртый день, к вечеру (это была по местному календарю пятница) – я вышел к ограде нашей усадьбы.
Я не был тут больше двух лет. На первый взгляд – ничего не изменилось. Ухоженные газоны и альпийские горки, ровные, посыпанные жёлтым песком дорожки. Причудливые башенки и эркеры, крытые террасы – даже громадный самовар, вокруг которого собиралась вся семья в прежние счастливые времена, всё так же сверкал в лучах заходящего светила начищенными до нестерпимого блеска крутыми медными боками.
Я долго стоял, притаившись в тени кустов сирени. По усадьбе лениво бродили псы. Я узнал почти всех – за исключением одного, совсем ещё молодого. Время от времени собаки косились в мою сторону, но, само собой, не подавали голоса – ведь я же был хозяином.
Стемнело. Ночи на Новом Крыму всегда ласковые и тёплые, с недальнего моря тянет лёгким ветерком, издалека доносятся гудки громадных контейнеровозов, швартующихся в порту. Они подошли от дальних островов, привезли мороженых и живых ползунов – раз на планету до сих пор ходят «лайбы», они должны и что-то увозить обратно. Полагаю, мой одноглазый знакомый делает сейчас неплохие деньги на контрабандных ползунах, а в лучших ресторанах Берлина невозмутимые метрдотели хладнокровно отвечают завсегдатаям, высокопоставленным имперским чиновникам и придворной аристократии, что у них ничего никогда не переводится, несмотря ни на какие неожиданности.
В окнах дома не зажигался свет.
Я взглянул на часы. Пора.
…Псы радостно бросились ко мне. Завизжали, крутясь у ног и норовя лизнуть в лицо. Я позволил им это – никогда не понимал, почему люди брезгуют? Для преданного тебе существа – это едва ли не единственный способ выразить свою бессловесную любовь.
Дверь не заперта. Я одним духом взлетел на второй этаж, стараясь не смотреть по сторонам – слишком много воспоминаний бы нахлынуло тотчас.
В кабинете отца окна были плотно зашторены.
– Здравствуй, – сказал я, входя.
Он повернулся. Отец ждал меня в большом своём вращающемся кресле, как всегда, словно ничего не случилось.
– Здравствуй, сын, – негромко ответил он. Щелчок, вспыхнула старомодная настольная лампа, и только сейчас я увидел, как постарел за эти два года отец. Когда я уходил, он вполне мог бы сойти за моего старшего брата; сейчас, сорокасемилетний, он выглядел на все шестьдесят. – Добро пожаловать домой. Садись. Поешь? На голодный желудок говорить не пристало.
– Папа…
– Я догадывался, – печально сказал он. Потянулся в ящик, достал старую трубку, табакерку, принялся набивать, словно священнодействуя. – Тебя таки раскрыли. Попытались перевербовать. Думаю, ты согласился. Тебя послали на Новый Крым, для вида объявив дезертиром. Я прав, сын?
– Почти, папа.
– В чём же я ошибся? – Щёлкнула древняя зажигалка, сделанная из гильзы двадцатитрёхмиллиметрового снаряда авиапушки.
– Меня не раскрыли. Это личная инициатива Валленштейна.
Брови отца поползли вверх.
– Ты меня удивил, сын. Наверное, второй раз в жизни.
– А первый когда же?
– Когда ты согласился с моей идеей. И написал сценарий для того приснопамятного семейного обеда… – Отец вздрогнул.
– Но ведь всё прошло хорошо, папа. Никто не усомнился. И мама не подкачала.
– А теперь получается, что всё зря? – возразил отец. – Ох… прости меня, Рус. Я не должен встревать. Рассказывай. С самого начала.
Он слушал меня очень внимательно, не давая воли чувствам. Я тоже не давал. Всё-таки что-то выросло между нами после того «семейного совета», слова были сказаны, пусть даже их придумал я сам. И я, и отец – мы оба делали сейчас вид, что целиком и полностью поглощены нашим делом.
Я рассказывал отцу о Зете-пять и детях-перевёртышах. О миллионах лемуров, что бестрепетно шли на стену нашего огня и гибли – бездарно, бессмысленно, бесцельно…
– Не бесцельно, – хмурясь, прервал меня отец. – Они тоже учились. Пробовали разную тактику. Лемуры – существа общественные, к сожалению, легко поддающиеся действию достаточно элементарных психотропных средств. А потом вводится внешнее управление… – Он сухо засмеялся. – Полагаю, та тварь с антеннами… Вообще же, – по лицу отца пробежала тень, – я вижу, мне придётся тебе многое рассказать… очень многое.
– Я чего-то не знал, отец? – резко спросил я. – Ты отправил меня на это дело, не сказав всего?
– Да, сын, – отец пыхнул трубкой, расцвёл тёмно-алый бутон слабого огонька. – Я тебе всего не сказал. Я надеялся… по нашей русской привычке… что пронесёт, что кривая вывезет. Ан нет, не вывезла. – Он сердито пристукнул рукой по полированной столешнице.
– Папа, – сказал я как можно спокойнее. – Будет, наверное, лучше, если ты расскажешь мне, в чём дело. В конце концов, я имею право знать…
Отец как-то странно взглянул на меня. Словно пытался понять, в чём тут подвох.
– Есть такие права… которыми лучше не пользоваться.
– Я рискну, – сказал я. Меня начинал злить этот словесный пинг-понг. Когда мы только задумывали дело, между нами всё обстояло совершенно по-другому. Тогда мы были друзьями, равными. А сейчас я понимал, что отец сам лишь приглядывается, присматривается ко мне, точно проверяет, что можно мне говорить, а что нельзя… да нет, глупости! Неужто он может думать, что меня перевербовали?
– Хорошо, – помолчав, сказал отец. – Я действительно надеялся, что это вылезет наружу… но раз так, то…
Он казался холодным как лёд.
– Папа, – попытался я вновь. – Пойми, что я…
Отец резко поднял голову. Я с удивлением заметил в его глазах чуть ли не враждебность.
– Хорошо, – отрывисто бросил он. – Слушай, как это было… Биоморфы – это…
– Прости, что?
– Биоморфы. Мы так называли их, когда случайно обнаружили на Новом Крыму, в Сибири…
Мне показалось, что пол проламывается у меня под ногами.
– Что?!
– Мы нашли то, что впоследствии было названо «биоморфами», – терпеливо повторил отец. – Мы были молоды, наивны, Новый Крым ещё только осваивался… Вроде бы и немного времени прошло, а смотри-ка, на всей планете свободого местечка нет. Мы стали экспериментировать. Очень скоро я, в частности, понял, какая это жуткая вещь. При большом старании, казалось мне, можно было б сделать и солдата… идеального солдата.
– Погоди, – я стиснул голову руками. Мысли скакали упившимися кроликами. – Когда вы это сделали? Когда нашли? Где исследовали? Как установили, что…
– Я расскажу, – прервал меня отец.
И рассказал. Короткими, чёткими фразами, словно выступая перед советом директоров или ежегодным собранием акционеров.
…Биоморфы нашла собака. Пёс моего отца по кличке Узнай. Серые шары, сваленные в глубокую яму, аккуратно прикрытую лапником. Не таинственный саркофаг, не храм Древних в глубине гор – самая обычная яма, судя по всему, не столь уж давно выкопанная. Лапник был сломан не больше трёх-четырёх дней назад, определили они. Дариана Дарк, тогда совсем молоденькая, начинающая террористка, первая настояла, чтобы заняться ими вплотную. Несколько лет втайне, под прикрытием совершенно других тем, в новокрымском и ещё ряде других университетов на удалённых планетах шли работы. И с самого первого дня исследователям улыбалась удача. Результаты экспериментов неизменно оказывались чёткими и однозначными, всё получалось, не было проблем ни с сиквенсом, ни с клонированием, ни с экспрессией, ни с тестированием белок-белковых взаимодействий. Словно кто-то очень хотел, чтобы у молодых исследователей всё получилось.
Это была заря нового Сопротивления, как пафосно говорили тогда. Оно создавалось тогда разом на многих пограничных планетах, ещё не утративших своих вольностей, ещё не подпавших под железную имперскую пяту, ещё не существовало тотального и всеобъемлющего контроля, ещё бороздили космос независимые торговцы; тогда на границах заселённого людьми пространства ещё допускались многие вольности.
Биоморфы удалось переправить в различные университеты. Исследования затянулись; однако Дариане Дарк удалось тогда практически невозможное – она обеспечила полную секретность всего этого дела. Мало кто понимал, над чем в реальности он работает.