Уиттингем произнес:
– Я собирался сказать: вы же видели ее лицо, – но вы, конечно, не видели. Очень жаль. Нужно было знать Клариссу физически, чтобы узнать ее как человека. Она, по сути, жила своим телом. Все остальное – лишь список слов. Она была эгоцентрична и не уверена в себе, разумна, но не умна, добра или жестока в зависимости от настроения, беспокойна и несчастлива. Но у нее были определенные качества, которые джентльменская сдержанность не позволяет мне обсуждать. Однако не могу сказать, что они не важны. Думаю, она дарила больше радости, чем боли. Поскольку о немногих из нас можно сказать то же самое, мне не следует критиковать ее. Я помню, как однажды отправил ей цитату из Томаса Мэлори. Эти слова Ланселот сказал Гиневре: «Леди, клянусь перед Богом, в тебе я нашел свою земную радость». Я не возьму эти слова назад, что бы она ни сделала.
– А что она могла сделать, сэр?
– Это всего лишь слова, главный инспектор.
– Значит, вы скорбите о ней?
– Нет, но я ее не забуду.
Последовала пауза. Потом Гроган тихо спросил:
– Почему вы здесь, сэр?
– Она сама меня пригласила. Но была и другая причина. Одна из воскресных газет заказала мне статью об острове и театре. Они жаждали ностальгии, очарования эпохи и похотливых легенд. Лучше бы отправили сюда корреспондента криминальной хроники.
– И этого оказалось достаточно, чтобы заманить сюда рецензента вашего уровня?
– Должно быть, так. Иначе бы меня тут не было.
Когда Гроган попросил его, как и других подозреваемых, описать события, произошедшие за день, Уиттингем впервые проявил признаки усталости. Его тело обмякло на стуле, как марионетка, которую отцепили от веревочки.
– Особо рассказывать нечего. Мы поздно позавтракали, а потом мисс Лайл предложила осмотреть церковь. Там есть склеп с древними черепами и секретный проход, ведущий к морю. Мы изучили и то и другое, а Горриндж развлекал нас старыми легендами о черепах и якобы имевшем место утоплении узника времен войны в пещере у конца того самого прохода. Я устал и не очень внимательно его слушал. К двенадцати часам мы вернулись в замок, чтобы отобедать. Сразу после этого мисс Лайл отправилась отдыхать. Я поднялся к себе в четверть второго и отдыхал в комнате за книгой, пока не настало время одеваться. Мисс Лайл настояла, чтобы мы переоделись перед спектаклем. На верху лестницы я столкнулся с Роумой Лайл, когда она вышла из комнаты, и мы были вместе, когда появился Горриндж с мисс Грей и сказал, что Кларисса мертва.
– А сегодня утром, когда вы осматривали церковь и грот, какое впечатление на вас произвела мисс Лайл?
– Я бы сказал, главный инспектор, что мисс Лайл вела себя как обычно.
Наконец Гроган вытряхнул из папки массу записок. Одна из них, затрепетав, опустилась на пол. Он наклонился и поднял ее, потом передал Уиттингему.
– Что вы можете рассказать нам об этом, сэр?
– Я знал лишь, что она получает их. Она не рассказывала мне подробностей, но иногда до меня доходят театральные сплетни. Хотя я не думаю, что об этом многие знали. И опять же было бы логично заподозрить, что это моих рук дело. Кто бы ни посылал эти записки, этот человек знал мисс Лайл и знал Шекспира. Но, думаю, я не стал бы добавлять гроб с черепом. Слишком грубо, не находите?
– Это все, что вы хотите сообщить нам, сэр?
– Это все, что я могу вам сообщить, главный инспектор.
Глава тридцатая
Только около семи часов им удалось наконец увидеть юношу. Он переоделся в костюм и выглядел так, подумал Бакли, как будто собирался на похороны мачехи, а не на полицейский допрос. Он подозревал, что свидетель был младше его максимум на восемь лет, хотя на вид разница в возрасте могла составлять лет двадцать. Лессинг выглядел опрятно, как ребенок, и так же переживал. Однако он держал себя в руках. Бакли почувствовал что-то знакомое в том, как он вошел, в осторожности, с которой он расположился на стуле, в серьезном, исполненном ожидания взгляде, который он устремил в лицо Грогана. А потом он вспомнил. Именно так он выглядел и вел себя на последнем собеседовании, перед тем как его взяли в полицию. Тогда директор школы посоветовал ему: «Надень лучший костюм, только не надо, чтобы из кармана пиджака кокетливо выглядывала дорогая ручка или модный носовой платок. Смотри собеседнику прямо в глаза, но не слишком напряженно, чтобы не смутить его. Веди себя чуть уважительно, ведь именно они должны предложить тебе работу. Если не знаешь ответ, так и говори, не юли. И не переживай, если будешь нервничать, потому что это лучше, чем чрезмерная уверенность в себе. При этом покажи, что у тебя хватит духу справиться с нервозностью. Обращайся к собеседникам, используя слова «сэр» или «мадам», и не забудь поблагодарить их перед уходом. И, ради Бога, мой мальчик, сиди ровно и с прямой спиной».
По мере того как беседа продолжалась и первые простые вопросы остались позади, Бакли почти поверил, что свидетель расслабился. Ему казалось, что Лессинг ощущал то же, что и он тогда: если будешь следовать советам, все это окажется не таким мучительным. Только руки выдавали его. Они были широкие, неприятного белого цвета, с толстыми пальцами-обрубками, но узкими, почти женскими ногтями, коротко подстриженными и такими розовыми, что возникало впечатление, будто они накрашены. Он держал руки на коленях и время от времени растягивал пальцы, как будто выполнял некое прописанное врачом упражнение для укрепления связок.
Сэр Джордж Ральстон стоял к ним спиной и смотрел в наполовину зашторенное окно. Бакли подумал, намеревался ли он таким образом продемонстрировать, что не может повлиять на мальчика ни словом, ни взглядом. Но такая поза выглядела нелепо, тем более что в полной темноте он точно не мог ничего увидеть. Бакли никогда в жизни не оказывался в такой тишине. Однако в ней чувствовалось что-то положительное: это было не отсутствие шума, а тишина, которая обостряла восприятие и придавала важность и достоинство каждому слову и действию. Он в очередной раз пожалел, что они сейчас не в полицейском участке, где постоянно слышатся чьи-то шаги, хлопают двери, звучат голоса и прочие привычные звуки повседневной жизни. Здесь же осуждающе относились не только к подозреваемым.
На этот раз рисунок у Грогана получился безобидным, даже очаровательным. Похоже, он решил заняться реконструкцией своего огорода. Аккуратные ряды пухлых кочанов капусты, карабкающиеся вверх ростки огненно-красной фасоли и поросль папоротниковидной моркови материализовались под его рукой. Он сказал:
– Значит, после смерти матери вы жили в семье ее брата и находились там, когда леди Ральстон приехала с визитом летом 1978 года и решила вас усыновить?
– Формального усыновления не было. Моим опекуном был дядя, и он согласился, чтобы Кларисса стала… кем-то вроде приемной матери, полагаю. Она взяла на себя полную ответственность за мою жизнь.
– И вы восприняли это с радостью?
– С огромной радостью, сэр. В обществе дяди и тети жизнь была не очень благосклонна ко мне.
Странно, что мальчик употребил такое выражение, подумал Бакли. Это прозвучало так, словно ему в руки попала газета «Миррор» вместо «Таймс» и его лишили вечернего портвейна.
– И вы были счастливы с сэром Джорджем и его женой? – Гроган, не в силах удержаться от сарказма, добавил: – Жизнь проявила к вам благосклонность?
– В высшей степени, сэр.
– В лице вашей мачехи? Вы так и относились к ней, как к мачехе?
Юноша вспыхнул, бросил взгляд в сторону молчавшего сэра Джорджа, облизал губы и произнес:
– Да, сэр, полагаю, что так.
– В течение последнего года или около того ваша мачеха получала весьма неприятные послания. Что вам об этом известно?
– Ничего, сэр. Она не рассказывала мне. Мы не часто видимся… виделись, – добавил он. – Я учусь в школе, а выходные она часто проводила в своей квартире в Брайтоне.
Гроган вытащил одну из записок из папки и подвинул ее Саймону.
– Они все примерно одинаковые. Эта вам знакома?
– Нет, сэр. Это цитата, не так ли? Из Шекспира?
– Это вы мне скажите, юноша. Вы же учитесь в школе Мелхерст. Так вы никогда не видели таких посланий раньше?
– Нет, никогда.
– Ладно. Предлагаю вам рассказать, чем именно вы занимались между часом дня и двумя часами сорока пятью минутами.
Лессинг опустил взгляд на руки: видимо, он сознал, что методичное потягивание пальцев наводит на мысль о том, что он нервничает, и ухватился за подлокотники, словно хотел удержаться от того, чтобы не вскочить. Однако его рассказ был последовательным и ясным, а уверенность только крепла. Он решил пойти поплавать перед спектаклем и отправился прямо к себе в комнату после обеда. Там он надел под джинсы плавки и шорты, захватил свитер и полотенце и прямо через газон отправился к берегу. Около часа он гулял по пляжу, потому что Кларисса предупредила его, что плавать сразу после еды нельзя. Потом вернулся к маленькой бухте за террасой и вошел в воду около двух часов или чуть позже, оставив одежду, полотенце и наручные часы на берегу. Он никого не видел во время прогулки или плавания, но сэр Джордж говорил, что смотрел, как он подплывает к берегу, в бинокль, когда сам возвращался в замок после наблюдения за птицами. На этой фразе он снова бросил взгляд на отчима, словно в надежде получить одобрение, но ответа не последовало. Гроган сказал:
– Сэр Джордж Ральстон так и сказал нам. А что потом?
– Ничего, сэр. Когда я возвращался в замок, мистер Горриндж увидел меня и подошел. Он рассказал мне про Клариссу. – Последние слова он произнес почти шепотом.
Гроган наклонил вперед свое красноватое лицо и тихо спросил:
– И что именно он вам рассказал?
– Что она мертва, сэр, и что ее убили.
– А он объяснил, как именно?
Юноша опять прошептал:
– Нет, сэр.
– Но вы, наверное, поинтересовались? Неужели вас подвело естественное любопытство?
– Я спросил, что случилось и как она умерла. Он сказал, что никто не может сказать наверняка до результатов вскрытия.