Но что если деньги – часть меня? Вдруг они – и есть я?
Через секунду он добавил: Какая разница между тем, кто ты такой, и тем, что ты имеешь? Возможно, ее не существует.
Сейчас мне уже все равно, почему я кому-то нравлюсь. Мне просто чертовски одиноко. Я знаю, что это сопли. Но так и есть.
Лежу в песчаной «ловушке» на поле для гольфа и смотрю в небо. День вышел дерьмовый. Извини за сообщения.
Я залезла под одеяло и написала: Привет!
Он: Говорил тебе, что не умею вести светские беседы. Правильно. Вот так и надо начинать разговор. Привет.
Я: Ты – не твои деньги.
Он: Тогда что я? Что такое человек?
Я: Определить, что такое «Я», – сложнее всего на свете.
Он: А если ты – это что-то, чем ты не можешь не быть?
Я: Возможно. Какое сегодня небо?
Он: Прекрасное. Огромное. Потрясающее.
Я: Мне нравится на улице ночью. Тогда появляется такое странное чувство, будто я тоскую по дому, но не по своему, а по какому-то еще. Но чувство хорошее.
Он: Я сейчас им переполнен. А ты на улице?
Я: В кровати.
Он: Тут плохо смотреть на небо из-за светового загрязнения, но я вижу все восемь звезд Большой Медведицы, даже Алькор.
Я: А почему день дерьмовый?
Я смотрела на многоточие и ждала. Дэвис отвечал долго, и я представляла, как он печатает и стирает текст.
Он: Похоже, я совсем один.
Я: А как же Ноа?
Он: Ноа тоже один. Вот что хуже всего. Я не знаю, как с ним говорить. Как утешить. Он бросил учиться. Я даже не могу заставить его мыться каждый день. Он ведь уже не ребенок. Насильно с ним ничего не СДЕЛАЕШЬ.
Я: А если бы я кое-что рассказала… о твоем отце? Тебе стало бы от этого лучше или хуже?
Он очень долго печатал и наконец ответил: Намного хуже.
Я: Почему?
Он: Есть две причины. Лучше, если отца посадят, когда Ноа будет восемнадцать или шестнадцать, или хотя бы четырнадцать, но не когда ему тринадцать лет. Также если отца поймают, потому что он пытался с нами связаться, – еще ничего. Но если его все-таки поймают, хотя он с нами НЕ связался, это станет для Ноа настоящим ударом. Он еще верит, что папа нас любит и все такое.
На секунду – но лишь на секунду – я засомневалась: а не помог ли он отцу сбежать? Однако я не могла представить Дэвиса сообщником.
Я: Мне очень жаль. Не буду ничего говорить. Не волнуйся.
Он: Сегодня день рождения мамы. Ноа почти не помнит ее. Для него все совсем по-другому.
Я: Мне очень жаль.
Он: Когда потерял кого-то, начинаешь понимать, что в конце концов потеряешь всех.
Я: Да. И как только понял, уже никогда не забудешь этого.
Он: Облака находят. Надо спать. Спокойной ночи.
Я: Спокойной ночи.
Я положила телефон на столик и закуталась получше, думая об огромном небе и тяжести одеяла на мне, о Пикете-старшем и моем папе. Дэвис был прав: в конце концов уходят все.
Глава 8
На следующее утро, когда мы с Гарольдом приехали в школу, рядом с моим парковочным местом стояла Дейзи. В Индианаполисе лето не задерживается, и хотя сентябрь еще не кончился, моя подруга уже была одета не по погоде – в рубашку с коротким рукавом и юбку.
– У меня кризис, – объявила она, как только я вылезла из машины. Пока мы шли через парковку, Дейзи пояснила: – Вчера вечером Майкл позвонил, чтобы пригласить меня на свидание. Если бы он написал эсэмэску, я бы справилась, но по телефону страшно нервничаю. К тому же, я сомневаюсь, сможет ли он совладать со всем… этим. – Она повела рукой, указывая на себя. – Я дам гигантскому пупсику шанс. Однако в момент растерянности, не желая соглашаться на полноценное свидание, по-моему, я предложила, чтобы мы пошли на двойную встречу: я – с ним, а ты – с Дэвисом.
– Только не это.
– И он говорит, типа: «Аза сказала, что не хочет ни с кем встречаться», а я говорю: «Ну, она уже влюблена в того парня, который учится в «Аспен-Холле». А он такой: «Сынок миллиардера?», и я: «Да». И он: «Даже не верится, что она меня, типа, отшила, да еще и причину выдумала». Словом, в пятницу вечером мы с тобой, Дэвис и огромный пупс отправимся на пикник.
– Пикник?
– Ага. Будет здорово.
– Не люблю есть на природе. Почему бы не пойти в «Эплби» и не потратить два купона вместо одного?
Она обернулась. Мы стояли на ступенях школы, вокруг было полно народа, и я боялась, как бы нас не затоптали, но моя подруга обладала даром разверзать моря: люди обходили ее.
– Давай перечислю, что для меня важно. Во-первых, я не хочу оставаться один на один с Майклом на нашем первом и, возможно, единственном свидании. Во-вторых, я сказала ему, что ты влюбилась в парня из «Аспен-Холла», и взять слова обратно не могу. В-третьих, у меня уже очень давно не было романа с человеческим существом. В-четвертых, по этой причине я нервничаю и хочу, чтобы рядом была лучшая подруга. Как видишь, в этом списке из четырех важнейших вещей нет никакого пикника, так что если ты предлагаешь устроить это безобразие в «Эплби», я не возражаю.
Я немного подумала и ответила:
– Ладно.
И я написала Дэвису, пока ждала, когда начнется биология.
В пятницу пара друзей ужинает в «Эплби» на углу Восемьдесят шестой и Дитч-роуд. Ты свободен?
Он ответил тут же.
Да. Заехать за тобой или встретимся там?
Встретимся там. Семь подходит?
Да. Увидимся.
В тот день после школы мне нужно было ехать к доктору Сингх, в ее кабинет без окон в огромном медицинском центре при Индианском университете в городе Кармел. Мама предложила меня отвезти, но я хотела побыть наедине с Гарольдом.
Всю дорогу я представляла, что скажу доктору Сингх. Я не умею одновременно обдумывать что-то и слушать радио, поэтому в машине было тихо, лишь сердце Гарольда тихо отстукивало механический ритм. Я хотела сказать доктору, что мне уже лучше, как и полагается по сюжету: болезнь – препятствие, через которое ты перепрыгнул, битва, которую ты выиграл. Болезнь – история, рассказанная в прошедшем времени.
– И как у тебя дела? – спросила доктор Сингх, когда я зашла к ней и села.
Стены в ее кабинете были голыми, если не считать одной маленькой картинки: у моря стоит рыбак с сетью, перекинутой через плечо. Похоже на бесплатную фотографию, с которыми продаются рамки. Доктор Сингх даже не повесила здесь ни одного диплома.
– Я, пожалуй, не управляю автобусом своего сознания, – ответила я.
– Не можешь его контролировать.
– Наверное, да.
Она сидела, скрестив ноги, и постукивала по полу левой ступней, точно пыталась послать сигнал SOS с помощью азбуки Морзе. Доктор Карен Сингх постоянно двигалась, как плохо нарисованная мультяшка, зато у нее было уникальное, самое бесстрастное лицо на свете. Она ни разу не выдала отвращения, не показала, что удивлена. Помню, однажды я призналась, что иногда мне хочется оторвать средний палец и растоптать его. И она сказала: «Так происходит, потому что в нем находится локус твоей боли». «Может быть», – ответила я. Доктор Сингх пожала плечами: «В этом нет ничего необычного».
– Тревожные размышления или обсессивные мысли не приходят к тебе чаще обычного?
– Не знаю. Но они по-прежнему лезут в голову.
– Когда ты наклеила этот пластырь?
– Не знаю, – соврала я. Она смотрела на меня, не моргая. – После обеда.
– А как с боязнью клостридий?
– Не знаю. Иногда случается.
– Ты чувствуешь, что можешь сопротивляться…
– Нет. Я все еще чокнутая, если вы об этом. На фронте безумия – никаких перемен.
– Ты очень часто употребляешь слово «чокнутая». И злишься, когда его произносишь, почти что обзываешь себя.
– Ну, в наше время все сумасшедшие, доктор Сингх. Психически здоровые подростки – прошлый век.
– Мне кажется, ты к себе жестока.
Я ответила, помолчав секунду:
– А как можно быть каким-то с собой? Если ты можешь быть чем-то для себя, значит, «Я» – не что-то единственное.
– Ты увиливаешь. – Я смотрела на нее и ждала. – Да, ты права, Аза. «Я» – непростая штука. Может, даже не что-то единственное. Это множество, но множества можно объединять, верно? Подумай о радуге. Одна арка из света, но в то же время и семь разноцветных арок.
– Ммм, да, – согласилась я.
– Можешь объяснить на примере?
– Не знаю. Ну вот, я сижу в столовой и начинаю думать о том, как во мне живут все эти штуки, они едят для меня еду, и я, типа, ими всеми являюсь, будто бы я не столько человек, сколько отвратительный пузырь, кишащий бактериями. И я не могу очиститься, понимаете? Потому что грязь пронизывает меня. То есть я не могу найти в глубине себя чистую, незапятнанную часть – ту часть, где должна находиться моя душа. Выходит, что души у меня, наверное, не больше, чем у бактерий.
– Ничего необычного, – повторила она свою любимую фразу.
Потом доктор Сингх спросила, не хочу ли я снова попробовать экспозиционную терапию, которую проходила в самом начале. Если вкратце, надо, к примеру, трогать грязь пальцем, на котором есть болячка, а потом не мыть его и не приклеивать пластырь. Тогда это помогло на какое-то время, однако сейчас я помнила только свой ужас и боялась даже представить, что еще раз придется через все пройти. Поэтому я покачала головой.
– Ты принимаешь «Лексапро»? – спросила доктор Сингх.
– Да. – Она молчала, глядя на меня. – Мне страшно его пить, поэтому принимаю не каждый день.
– Страшно?
– Не знаю. – Она продолжала смотреть, постукивая ногой. В комнате стояла гробовая тишина. – Если таблетка меняет тебя, твою самую глубокую сущность… это же ненормально, правда? Кто решает, что я такое, – я сама или работники фабрики, выпускающей «Лексапро»? Во мне как будто живет демон, и я хочу его изгнать, однако сама идея сделать это посредством таблеток… Не знаю… Она странная. Но я справляюс