Мы нервничали оба. Я знала: он думает, как вернуть мне хорошее настроение. Мозг Дэвиса вращался рядом с моим. Я не умела сделать себя счастливой, зато делала несчастными всех вокруг.
Когда фильм закончился, я сообщила Дэвису, что устала. Самый быстрый способ оказаться там, где нужно, – в своей кровати. Он отвез меня домой, проводил до двери и целомудренно чмокнул в потные губы. Я помахала ему с порога. Как только Дэвис уехал, я пошла в гараж, открыла багажник Гарольда и схватила папин телефон.
Мама спала на диване перед телевизором, и я на цыпочках прокралась мимо. Нашла у себя в столе старое зарядное устройство, включила телефон и долго листала фотографии, на которых было небо, разделенное ветками деревьев.
– А ты знаешь, что они есть у нас на компьютере? – тихо сказала мама у меня за спиной.
Я и не слышала, как она проснулась.
– Да, знаю, – ответила я, выключив телефон.
– Ты с ним разговаривала?
– Вроде того.
– Что ты ему рассказывала?
Я улыбнулась.
– Секреты.
– Я тоже рассказываю свои. Он хорошо хранит тайны.
– Лучше всех.
– Аза, прости, если я обидела Дэвиса. Я уже написала ему, извинилась. Слишком далеко зашла. Но ты должна понять…
Я отмахнулась.
– Все в порядке. Слушай, мне надо переодеться.
Я схватила одежду и прошла в ванную, скинула с себя все, вытерлась полотенцем и подождала, пока остынет тело. Пол холодил босые ступни. Я распустила волосы, посмотрела на себя в зеркало. Свое тело я ненавидела. Все было отвратительным – волоски, поры, худоба. Мне хотелось вон из него – прочь из себя, из мыслей, прочь! – но я застряла внутри, вместе с бактериями, которые колонизировали меня.
Стук в дверь.
– Еще переодеваюсь.
Я сняла пластырь, проверила, нет ли крови или гноя, нанесла мазь, и жжение впиталось в болячку.
Я надела спортивные штаны и мамину старую футболку, вышла. За дверью ждала мама.
– Ты нервничаешь? – спросила она.
– Все в норме.
Я пошла в свою комнату, выключила свет и легла. Я не слишком устала, однако дремота понемногу начинала меня одолевать. Когда ко мне заглянула мама, я притворилась, будто уже сплю, чтобы не разговаривать с ней. Тогда она подошла к кровати и запела старую песню, которую всегда пела в детстве, когда я не могла уснуть.
Эту песню английские солдаты раньше пели на мотив новогодней «Старой дружбы»[9]. В ней были строчки: «Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь». Мама пела шепотом, сначала глубоко вдыхала, а потом выдыхала оставшуюся часть: «Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы, здесь потому что мы здесь».
И хотя, по большому счету, я была уже взрослой, а мама вела себя просто невыносимо, я так и не смогла остановить поток мыслей, пока ее колыбельная не убаюкала меня.
Глава 13
Несмотря на мой психологический срыв, Дэвис написал рано утром, когда я была еще в постели.
Он: Хочешь, посмотрим сегодня кино? И даже не про космос.
Я: Не могу. Давай в другой раз. Извини, что я вчера сорвалась, и за пот, и за все остальное.
Он: Ты не сильно потеешь.
Я: Еще как потею, но говорить об этом не хочу.
Он: Ты очень не любишь свое тело.
Я: Так и есть.
Он: А мне оно нравится. Оно хорошее.
Хорошо оставаться с ним в виртуальном пространстве, однако нужно заколотить окна своего «Я».
Я: Я в целом чувствую себя неуверенно и не могу встречаться с тобой. Или с кем-то еще. Извини, у нас не получится. Ты мне нравишься, но нет.
Он: Тут мы с тобой сходимся. Слишком хлопотно. В отношениях люди только и делают, что говорят об отношениях. Будто катаешься на чертовом колесе.
Я: В каком смысле?
Он: Когда катаешься на колесе обозрения, все только и говорят о том, что они – на колесе обозрения, о видах, которые с него открываются, и о том, как тут страшно и сколько раз еще оно повернется. Отношения – точно такая же штука. Все разговоры – только о них. Мне отношения не интересны.
Я: А что тебе интересно?
Он: Ты.
Я: Не знаю, что сказать.
Он: Ничего говорить не нужно. Хорошего дня тебе, Аза.
Я: И тебе, Дэвис.
На следующий день после школы у меня была назначена встреча с доктором Сингх. Я сидела напротив нее на двухместном диванчике, старательно изучая фотографию рыбака, держащего сеть. Смотрела я на него потому, что выдержать немигающий взгляд моего психолога не так-то просто.
– Как у тебя дела?
– Не очень.
– Что случилось?
Краем глаза я видела, что она сидит, положив ногу на ногу. Носок черной туфли с низким каблуком постукивал по воздуху.
– Есть один парень.
– И?
– Не знаю. Он симпатичный, умный, нравится мне, но от этого не легче. И если я не счастлива теперь, как тогда искать счастья?
– У меня нет ответа. По-твоему, как?
Я застонала.
– Опять эти психологические приемы.
– Хорошо. Изменения в личной жизни, даже если они позитивные, могут вызывать беспокойство. Следовательно, нет ничего необычного, если ты чувствуешь тревогу, начиная новые отношения. Что с твоими обсессивными мыслями?
– Вчера мы с тем парнем целовались, и мне пришлось остановиться, потому что я все время думала, как это гадко. Так что прогресса никакого.
– Что именно гадко?
– У него свои бактерии, и когда он засовывает язык мне в рот, они становятся частью моей микрофлоры, буквально на всю оставшуюся жизнь. Получается, будто его язык навсегда останется у меня во рту, до самой смерти, и потом его микробы съедят мой труп.
– И поэтому ты перестала целоваться.
– Ну да.
– Ничего необычного. Итак, с одной стороны, ты хотела его целовать, а с другой – чувствовала сильную тревогу, которая обычно сопутствует интимной близости.
– Да, но я волновалась не из-за близости. А из-за обмена микробами.
– В такой форме выразилась тревога.
Я снова застонала, услышав эту терапевтическую чушь. Доктор Сингх поинтересовалась, принимала ли я в тот вечер «Ативан». Я сказала, что не взяла его с собой. Тогда она спросила, пью ли я «Лексапро» каждый день, и я ответила – нет, не каждый. В итоге она заявила, что лекарство действует, только если его принимать, и мне нужно подходить к лечению серьезнее. Я попыталась объяснить, что это странно и грустно, если ты становишься собой, только выпив таблетку, которая изменит твое «Я».
Мы на секунду замолчали, и я спросила:
– А почему вы повесили эту фотографию с рыбаком?
– Что ты на самом деле хотела спросить, Аза? Что ты боишься высказать?
Я подумала о настоящем вопросе – том, который постоянно звучал в глубине моего сознания, точно звон в ушах. Я стеснялась его, а еще – чувствовала, что задавать его опасно. Примерно как произнести вслух имя Волдеморта.
– Мне кажется, что меня кто-то выдумал, – призналась я.
– Как это?
– Вы говорите, что перемена в обстоятельствах – стресс, правильно?
Она кивнула.
– Мне хочется знать, существует ли независимое «Я»? Самая глубокая, настоящая личность, которая не меняется от того, есть ли у нее деньги или парень, ходит она в одну школу или в другую. Или я – всего лишь набор обстоятельств?
– И как из этого следует, что тебя придумали?
– Я не контролирую свои мысли, значит, они на самом деле не мои. Не я решаю, буду ли я потеть, заболею ли раком, заражусь клостридиями и так далее. Выходит, мое тело – на самом деле не мое. За меня все решают внешние силы, а не я сама. Они – авторы моей истории. Я – обстоятельства.
Доктор Сингх кивнула.
– Можешь ли ты понять, что это за внешние силы?
– Они не галлюцинации. В общем… просто я не уверена, что я, в конечном счете, реальна.
Доктор Сингх опустила ногу и наклонилась вперед, положив руки на колени.
– Очень интересно, – выдала она. – Очень.
Мне польстило, что хотя бы на секунду я все-таки оказалась чем-то необычным.
– Наверное, очень страшно чувствовать, что твое я, возможно, тебе не принадлежит. Почти как… сидеть в тюрьме?
Я кивнула.
– У Джойса в конце «Улисса» есть момент, когда Молли Блум обращается к самому автору. Она говорит: «О, Джеймси, помоги мне отсюда выбраться». Ты чувствуешь, что заключена внутри «Я», которое принадлежит тебе не полностью, совсем как Молли Блум. Кроме того, тебе часто кажется, что оно до самой глубины чем-то заражено.
Я кивнула.
– Но ты даешь своим мыслям слишком много власти, Аза. Они всего лишь мысли, а не ты. И даже если ты не можешь их контролировать, ты все равно себе принадлежишь.
– Но твои мысли и есть ты сам. Я думаю, следовательно, я существую, так ведь?
– Не совсем. Полная формулировка этой идеи Декарта – Dubito, ergo cogito, ergo sum. Я сомневаюсь, значит, мыслю; я мыслю, значит, существую. Декарт задался вопросом – можно ли утверждать, что какое-либо явление или вещь существуют на самом деле? И он считал, что его способность сомневаться в этом доказывает: даже если реальность окажется ложной, сам он все-таки реален. Ты существуешь на самом деле, как и все мы, и сомнения делают тебя более настоящей, а не менее.
Я с порога заметила, что мама вся на нервах из-за моего похода к врачу, хоть и старается вести себя спокойно.
– Как прошел визит? – спросила она, не отрываясь от проверки тестов.
– Наверное, хорошо, – ответила я.
– Еще раз хочу попросить прощения за вчерашний разговор с Дэвисом. Я виновата, и ты права, если на меня сердишься.
– Я не сержусь.
– И все-таки будь осторожнее, Аза. Ты места себе не находишь. Тело тебя выдает – от лица до кончиков пальцев.
Я сжала ладонь в кулак и сказала:
– Это не из-за Дэвиса.
– Какова же тогда причина?
– Нет никакой причины.
Я включила телевизор, но она взяла пульт и выключила звук.