Эти поля, леса, перелески — он знал их как свои пять пальцев. Он знал, где лазят те, кто ворует ландыши, где тайно собирают грибы, где — каштаны, где втихую охотятся на зайцев. Мерзкие воры забирают все, чем он живет и кормится. Он не допустит, чтобы его землю разоряли еще и шумные придурки и наркоманы!
Он тихо пробирался через заросли вокруг поля. Какое оно красивое, его поле! Красивое и к тому же удачно расположено. Так сразу ни за что не найдешь! Круглый год он холил его и лелеял, один за другим убирал камни, боронил и вскапывал, рассыпал удобрения…
Он сидел в укрытии, выслеживая любителей «зажигать», как они сами говорят по телевизору, и тут услышал шум машины, потом другой: два автомобиля подъехали прямо к нему. Ну наконец-то я посмотрю, на что похожи эти рейверы! Просто полюбуюсь, прежде чем засандалить им дробью по яйцам — если у них, конечно, есть яйца.
Первая машина остановилась прямо перед его носом. Он спрятался за дерево, чтобы его не увидели. Был конец августа, ночь стояла светлая-светлая, луна сияла, полная и круглая, прелесть, а не луна, ну чисто городской фонарь. Ему все нравилось на своем поле, даже луна, которая его освещала. Вторая машина припарковалась напротив первой, метрах в десяти.
Из первой вышел высокий человек в белом плаще. Из второй — какой-то тощий тип, почти скелет. Мужчины посовещались, сблизив головы, прямо как Ролан с Раймоном в кафе перед тем, как сделать ставки на новый заезд, а потом скелетообразный пошел к своей машине, зажег фары и включил музыку. Невероятно красивую музыку. Не ту, что передают по телику, когда рассказывают о рейве. Музыку нежную, мелодичную, певучую, а потом женский голос, прекрасный, как полная луна, взвился над лесом, облагораживая травы, и мох, и барсучьи норы, и каждое дерево, и столетние дубы, и осины, и тополя, которые отец его посадил перед смертью, а он хранил и ревниво берег все эти годы.
Человек в белом плаще тоже зажег фары, все залил яркий свет. Пылинки дрожали в лучах фар, словно танцевали под музыку, взметающуюся ввысь, как пламя. Красота, да и только. Белый плащ вывел из своей машины красивую женщину с длинными черными волосами, одетую в белое платье, босую. Да, мне б такую в мою холостяцкую постель. Явно не светит. Она шла легко и грациозно, словно не касалась земли, словно колючки не ранили ей ноги. Волшебно красивая пара, ничего не скажешь. И уж точно совсем не похожи на торчков. Не молодые, не старые. Где-то в районе сорока. Элегантные, стройные… Горделивая стать выдавала в них людей с деньгами, привыкших к поклонению толпы, сторонящихся простого народа. А музыка! Что за музыка… Какие каааа, стааааа, диииии и ваааааа, летящие в ночь, как песнь славы его лесу. Он никогда в жизни не слыхал такой прекрасной музыки!
Ролан Бофрето опустил карабин. Достал блокнот и, пока еще светло, поспешил пометить карандашиком номера и марки машин, подумав при этом, что это могут быть организаторы, которые выехали на разведку. Не рейверы, те слишком ленивые для таких дел, но продюсеры… потому что не надо мне сказки рассказывать, я знаю, кто греет руки на этих рейвах. Это тоже своего рода бизнес! Нам, крестьянам, с него не перепадает ни копейки, а кто-то загребает кучу денег!
Он спрятал блокнот, достал бинокль и навел его на женщину. Она была красива. Невероятно красива! И какая стать… Скоро совсем стемнеет, ничего не разглядишь. Но пока у них были включены фары, он вполне отчетливо видел, что там происходит. Нет, невозможно, это никакие не рейверы. Даже не их рейверские начальники! Но тогда что им здесь надо?
Человек в белом плаще представил скелетообразного красивой элегантной даме, она слегка кивнула. Очень сдержанно. Как будто она у себя в гостиной и ей представляют почетного гостя. Потом скелетообразный пошел к машине и немного убавил громкость. Красивая пара стояла, обнявшись, посреди поляны. Стройные, прекрасные, романтичные. Белый плащ нежно обнял женщину. Поза была удивительно невинной. Скелетообразный вернулся, встал между ними, соединил их руки, как священник, начинающий мессу, сказал несколько слов женщине, которая в ответ опустила голову и произнесла какие-то слова, но Ролан Бофрето их не расслышал. Потом скелетообразный повернулся к белому плащу и тоже у него что-то спросил, и тот громко и отчетливо ответил: «Да, хочу». Тогда скелетообразный взял руку мужчины и руку женщины, соединил их и объявил так громко, словно хотел сообщить эту новость всем зверям в округе и пригласить их стать свидетелями этого таинства: «Соединяю вас священными узами брака и объявляю мужем и женой».
Вот оно что! Романтическая ночная свадьба на его поле! Ну и ну! Он удостоился немалой чести: эти красивые господа и прекрасная дама выбрали для свадьбы его поле. Он хотел было выскочить из зарослей и зааплодировать, но не решился прервать церемонию. Они пока не обменялись кольцами.
Однако обмена кольцами не последовало.
Белый плащ обхватил женщину, легкую, с распущенными по плечам волосами, и они принялись кружиться, кружиться по поляне. Они вальсировали при свете полной луны, которая улыбалась им, как обычно улыбается полная луна. Это было так красиво, так волнующе! Они танцевали при свете фар, женщина прильнула к мужчине, мужчина заботливо и целомудренно обнимал ее за талию, держа ее на небольшом расстоянии, как положено по этикету вальса, Ролан видел такое на Рождество по телевизору. Скелетообразный сделал музыку погромче, даже чересчур громко, пожалуй, и ждал, опершись на капот, не сводя глаз с танцующих.
Пара танцевала медленно, очень медленно, и Ролан Бофрето подумал, что никогда не видал ничего прекраснее. Женщина улыбалась, опустив глаза, переставляя босые ноги в траве, а мужчина поддерживал ее спокойно и властно, с какой-то старорежимной грацией…
Потом скелетообразный воздел вверх руки, хлопнул в ладоши и закричал: «Сейчас! Сейчас!» И тогда мужчина в белом плаще достал что-то из кармана, что-то непонятное, сверкающее в лучах фар живым светлым блеском, и погрузил это что-то в грудь женщины бестрепетной рукой, методично, раз, другой, третий, раз, другой, третий, держа ее в объятиях и продолжая вальсировать.
Мне это снится, подумал Ролан Бофрето, боже мой, этого не может быть! На его глазах мужчина многократно вонзил нож в грудь женщины, танцуя с ней вальс, а потом она повалилась в траву и лежала на ней большим белым пятном. И тогда мужчина в плаще, не глядя на нее, повернулся к тощему и подал ему, воздевая к небу, словно друид во время жертвоприношения, нечто похожее на короткий кинжал, у Ролана в деревне такие берут на псовую охоту, чтобы добить оленя. Он протянул кинжал скелетообразному, и тот церемонно принял его, протер и вложил во что-то вроде ножен — Ролан не разглядел как следует, было плохо видно, — а потом достал из своей машины большой мешок для мусора, вернулся к человеку в белом плаще, и они медленно, медленно сложили женщину пополам и засунули в мешок, завязали и вдвоем потащили его к прудику на другом конце поля.
Ролан Бофрето ошалело тер глаза. Он положил карабин и бинокль, забился в самую глубину куста и затаил дыхание. Только что на его глазах произошло самое настоящее убийство.
И ведь она не сопротивлялась, не возразила ни словом, ни жестом! Она даже не вскрикнула, она танцевала до последнего и умерла бесшумно, беззвучно, словно белый парус, повисший в полный штиль.
Господи, этого не может быть!
Они вернулись минут через десять. Сели в машину белого плаща, достали ящик, открыли его и достали что-то вроде круглых булыжников, которые положили по кругу. Они заметают следы, это точно, подумал Ролан Бофрето, они стирают кровь… Потом мужчины пожали друг другу руки и разошлись по машинам. Фары мелькнули в ночи, и звук моторов затих.
— Ничего себе! — воскликнул Ролан Бофрето, сидя на земле. — Ничего себе…
Он подождал на всякий случай, вдруг машины вернутся, и вылез из зарослей. Хотел посмотреть, что они оставили на земле, уничтожая следы преступления. Камни? Опилки?
Он направил свой фонарь на землю и увидел десяток круглых лепешек, коричневых и желтых, расположенных ровным кругом. Словно они рука об руку кружились в хороводе. Он пихнул одну носком ботинка. Камень зашевелился, из него высунулась лапка, вторая, третья… Он выругался: «Мать твою за ногу!» — и поспешил убраться восвояси.
На следующий день он пошел в жандармерию и все рассказал.
— Думаю, нужно пойти к Гарибальди и рассказать историю печатника, — сказала Жозефина Филиппу. — Я еще хотела выяснить, арестовали ли они Луку…
— Хочешь, я пойду с тобой?
— Думаю, лучше не надо…
— Тогда я подожду тебя здесь.
Они вернулись в Париж. Филипп снял номер в отеле. Им хотелось побыть какое-то время вместе. Тайно. Зоэ и Александр должны были приехать через два дня. Целых два дня одни в пустынном Париже. Жозефина вновь набрала номер мобильного Ирис. Та не отвечала.
— Странно, обычно она не отлипает от своего мобильника… Меня это тревожит…
— Она просто не хочет, чтобы ее беспокоили. Оставь ее наедине с ее страстью… Они, наверное, уедут вместе на несколько дней.
— Тебя действительно не расстраивает, что она с другим?
— Знаешь, Жози, у меня одно лишь желание — чтобы она была счастлива, и я для этого сделаю все. С Лефлок-Пиньелем или с другим… Но я боюсь, что с ним она натолкнется на стену… Ты думаешь, он решится развестись?
— Не знаю. Я не так близко с ним знакома… Надо посмотреть, дома ли он…
— Нет! Останься со мной…
Он обнял ее, и она прижалась к нему, губы к губам, неподвижно, в нескончаемом поцелуе. Он целовал ее, гладил ей шею, руку, грудь, она прижималась к нему, стонала. Он увлек ее к кровати, опрокинул навзничь и прижал к себе, она застонала, да, да… и заметила, сколько времени на часах красного дерева, стоящих на очаге.
Она вырвалась из его объятий.
— Десять часов! Нужно встретиться с Гарибальди… Слишком много вопросов у меня накопилось.
Филипп недовольно заворчал. Протянул руку ей вслед — явно был недоволен ее уходом.