— Ты помнишь? Помнишь, как мы ездили на выходные в Прованс? Ты купил десять коробок, чтобы они у тебя были везде: в машине, на работе, дома! А я считала, что они слишком сладкие…
Она как будто пела песню счастья — и он услышал припев, который она не решалась высказать вслух. Нам было так хорошо, ты так меня любил!
— Давно это было… — сказал Филипп, припоминая.
Он положил коробку на низкий столик, словно отказываясь возвращаться назад, в выдуманное счастье.
— О! Филипп! Не так уж давно!
Она села у его ног и обняла его колени. Такая красивая, что ему стало ее жалко. Предоставленная сама себе, лишенная защиты любящего мужчины, она из-за своих слабостей станет легкой добычей. Кто ее поддержит, если меня не будет рядом?
— Ты как будто забыл, что мы любили друг друга…
— Что я тебя любил, — негромко поправил он.
— Что ты хочешь сказать?
— Что это была любовь без взаимности… и она кончилась.
Она выпрямилась и уставилась на него, не веря:
— Кончилась? Это невозможно!
— Возможно. Мы должны расстаться, развестись…
— О, нет! Я люблю тебя, Филипп, люблю. Я думала о тебе, о нас; все время, пока ехала в поезде, говорила себе: мы начнем все с нуля, все начнем сначала. Милый…
Она схватила его руку и крепко сжала.
— Прошу тебя, Ирис, не усложняй, ты прекрасно знаешь, как все на самом деле.
— Я наделала ошибок. Я знаю… Но я поняла, что любила тебя. Любила по-настоящему… Я вела себя как избалованная девчонка, но теперь я знаю, знаю точно…
— Что ты знаешь? — спросил он устало.
— Знаю, что люблю тебя, что я тебя недостойна, но люблю…
— Как ты любила Габора Минара…
— Я никогда его не любила!
— Ну, значит, ты очень удачно притворялась.
— Я заблуждалась, обманывалась!
— Ты меня обманывала! Это немножко другое… Да и с какой стати это вспоминать? Все в прошлом. Я перевернул страницу. Я изменился, стал другим человеком, и этот другой человек не имеет с тобой ничего общего…
— Не говори так! Я тоже смогу измениться. Меня это не пугает, с тобой мне ничего не страшно!
Он посмотрел на нее с иронией.
— Думаешь, если ты пообещаешь измениться, то и вправду изменишься, а если попросишь прощения, я все забуду и мы заживем как прежде? Все не так просто, моя милая!
Ласковое слово вновь пробудило в ней надежду. Она положила ему голову на колени, погладила по ноге.
— Прости меня за все!
— Ирис! Прошу тебя! Ты меня ставишь в неудобное положение…
Он дернул ногой, словно отгоняя назойливую собаку.
— Но я не смогу без тебя жить! Что мне теперь делать?
— Это не мои проблемы, но знай, что материально я тебя поддержу…
— А ты что будешь делать?
— Пока не знаю. Мне хочется покоя, нежности, понимания… Хочется все поменять. Ты долго была для меня единственным смыслом жизни, еще я страстно любил свою работу и сына, которого открыл для себя совсем недавно. Работа мне надоела, ты сделала все, чтобы от тебя я тоже устал, остается только Александр и желание жить по-другому. Мне пятьдесят один год, Ирис. Я много развлекался, заработал много денег, но и себя растратил порядочно. Мне больше не нужны ни великосветские манеры и рауты, ни фальшивые объяснения в любви и дружбе, и тешить свое мужское тщеславие я тоже не хочу. Тут твоя подруга Беранжер делала мне авансы, когда мы с ней последний раз виделись…
— Беранжер!
Ирис это удивило и позабавило.
— Я знаю, в чем теперь мое счастье, и оно не имеет к тебе никакого отношения. Наоборот, ты полная его противоположность. Я смотрю на тебя, я тебя узнаю, но увы, больше не люблю. На это понадобилось много времени, восемнадцать лет… Словно песчинки в песочных часах утекали из верхней части в нижнюю. Твой запас песка иссяк, и я перевернул часы… Все, в сущности, очень просто…
Она подняла к нему прекрасное, искаженное болью лицо, не в силах поверить.
— Но это невозможно! — повторила она, читая решимость в его взгляде.
— Теперь возможно. Ирис, ты прекрасно знаешь, мы больше ничего не испытываем друг к другу. Зачем притворяться?
— Но я-то тебя люблю!
— Перестань пожалуйста! Веди себя прилично!
Он снисходительно улыбнулся. Погладил ее по голове, как гладят ребенка, чтобы успокоить.
— Оставь меня у себя. Мое место здесь.
— Нет, Ирис, нет… Я долго надеялся, но с этим покончено. Я очень тебя люблю — но больше не люблю. И тут, дорогая моя, ничего не поделаешь.
Она вскочила, словно ее укусила змея.
— У тебя появилась женщина?
— Это тебя не касается.
— У тебя появилась женщина! Кто это? Она живет в Лондоне? Потому ты и переехал сюда! Давно ты мне изменяешь?
— Ирис, это смешно. Давай не будем.
— Ты любишь другую. Я это почувствовала сразу, как только приехала. Женщина знает, когда мужчина теряет к ней интерес, потому что он смотрит сквозь нее. Я стала для тебя прозрачной. Это невыносимо!
— По-моему, ты не в том положении, чтобы закатывать сцены, а?
Он поднял на нее насмешливый взгляд, и она гневно закричала:
— Я тебе даже с ним не изменяла! Между нами ничего не было! Вообще ничего!
— Возможно, но это ничего не меняет. Все кончено, и нет смысла спрашивать, почему да как. Вернее, ты у себя должна спросить, почему да как… Чтобы не повторять тех же ошибок с другим!
— А моя любовь тебе, значит, не нужна?
— Это не любовь, это самолюбие; ты быстро оправишься. Найдешь другого мужчину, я в тебя верю.
— Зачем же ты меня тогда звал?
— Как будто ты меня спрашивала! Сама навязалась, я не стал возражать из-за Александра, но сам бы тебя никогда не позвал.
— Кстати, об Александре! Я увожу его с собой, вот так! Не оставлю его здесь с этой твоей… любовницей!
Она выплюнула это слово, словно оно пачкало ей рот.
Он схватил ее за волосы, притянул так, что ей стало больно, и прошептал в самое ухо:
— Александр остается здесь, со мной, и это не обсуждается!
— Отпусти меня!
— Слышишь? Будем бороться, если хочешь, но тебе его не видать! Ты мне скажешь, сколько тебе нужно денег, я пришлю, но Александра тебе не отдам.
— Это мы еще посмотрим! Он мой сын.
— Ты никогда им не занималась, никогда о нем не заботилась, и я не допущу, чтобы ты превращала его в орудие шантажа. Понятно?
Она поникла головой и не ответила.
— Сегодня ты переночуешь в гостинице. Здесь рядом есть прекрасный отель. Проведешь там ночь и завтра уедешь, не устраивая сцен. Я объясню Александру, что ты заболела и вернулась в Париж; отныне ты будешь видеться с ним здесь. Мы обговорим даты, и ты сможешь приезжать так часто, как тебе хочется, при условии, что будешь вести себя подобающим образом. Между нами все решено, и его это не должно касаться.
Она высвободилась и встала. Поправила блузку. И, не глядя на него, сказала:
— Я все поняла. Я подумаю и скажу тебе. Вернее, найму адвоката, чтобы он с тобой говорил. Ты хочешь войны — ты ее получишь.
Он расхохотался.
— Как ты собралась воевать, Ирис?
— Как все матери, которые бьются за своих детей! Ребенка всегда оставляют с матерью! Если она не проститутка, алкоголичка или наркоманка!
— Которая, заметь, может быть прекрасной матерью. По крайней мере куда лучшей матерью, чем ты. Не воюй со мной, Ирис, можешь все потерять.
— Это мы еще посмотрим!
— У меня есть твои фото в журнале, где ты целуешься с подростком, у меня есть свидетели твоего распутства в Нью-Йорке, я даже нанял частного детектива, чтобы знать все детали твоего романа с Габором Минаром, я оплачивал все то время, что ты лежала в клинике, я оплачивал твои счета от парикмахера, массажиста, портного, из ресторанов, ты тратишь тысячи евро не считая и даже не можешь сама сложить эти цифры! Ты никак не тянешь на заботливую мать. Судья будет над тобой смеяться. Особенно если это женщина, которая сама зарабатывает на жизнь! Ты не знаешь, что такое жизнь, Ирис. Ты понятия об этом не имеешь. Ты будешь посмешищем для всего суда.
Она стояла бледная, подавленная, синие глаза потускнели, уголки рта опустились, придав ей сходство с потасканной картежницей, проигравшейся в пух и прах, длинные пряди повисли черными занавесями, она уже не была восхитительной, блистательной Ирис Дюпен — перед Филиппом стояла несчастная женщина, разом потерявшая свою власть, красоту, богатство.
— Я понятно объяснил? — спросил Филипп.
Она не ответила. Казалось, она ищет язвительный, разящий ответ, но не находит. Подхватила свою шаль, сумочку «Биркин», дорожную сумку и выскочила, хлопнув дверью.
Плакать ей не хотелось. Пока она была просто ошеломлена. Она словно бежала по длинному белому коридору, зная, что в конце него ей на голову обрушится небо. Значит, теперь она должна страдать, а ее жизнь превратится в груду обломков. Она не знала, когда наступит этот момент, она просто хотела как можно дальше отодвинуть конец коридора. Она ненавидела Филиппа. Не могла вынести, что он ускользнул от нее. Он мой! Никто не имеет права отнять его у меня. Он принадлежит мне.
Гостиницу она заметила еще по пути из ресторана.
Она пойдет туда сама, не станет дожидаться, пока ей закажут номер. Ей нужна только его кредитка. А та, насколько можно судить, всегда будет в ее распоряжении. И уж ее она не упустит.
Между прочим, думала она, яростно шагая вперед, никогда я не желала его так, как сегодня, никогда еще мне так не хотелось броситься ему на шею. Почему всегда любишь мужчин, которые тебя отвергают, отталкивают, почему тебя не волнуют мужчины, которые валяются у твоих ног?
Я подумаю об этом завтра[96].
Она толкнула дверь гостиницы, протянула свою банковскую карту и потребовала номер люкс.
На следующий день после собрания жильцов Жозефина решила надеть кроссовки и отправиться на пробежку. Сделаю целых два круга, чтобы выветрить миазмы этого зловонного собрания.
На кухонном столе она оставила записку Зоэ: та еще спала. Суббота, в школу идти не надо. Скоро они поговорят, звезды это обещали.