— Похоже на то…
Они так и стояли, не сводя глаз с искаженного страшной гримасой лица трупа. Ифигения опомнилась первой и снова трубно фыркнула.
— А вид все такой же злющий… Видать, ангелами недовольна.
Полиция прибыла быстро. Двое полицейских в форме и капитан Галуа. Она определила границы запретной зоны, огородила желтой лентой помойку. Подошла к телу, наклонилась, осмотрела его и громко, отчетливо, словно ученица у доски, произнесла: «Можно констатировать начавшийся процесс разложения, с момента убийства должно было пройти около сорока восьми часов». Приподняла ночную рубашку мадемуазель де Бассоньер, и ее пальцы коснулись темного пятна на животе. «Трупное пятно на брюшной полости… вызвано скоплением газов под кожей. Кожа почернела, но осталась мягкой, имеет место легкое вздутие, тело желтоватого оттенка. Вероятнее всего, смерть наступила в пятницу вечером или в субботу ночью», — заключила она, опуская рубашку. Потом заметила стайку мушек над телом и вялым жестом отогнала их. Вызвала представителя прокуратуры и судмедэксперта.
Сжав губы, она невозмутимо осматривала простертое у ее ног тело. Ни один мускул не дрогнул в ее лице, ничто не выдавало ужаса, отвращения или удивления. Затем она обернулась к Жозефине и Ифигении и начала допрос.
Они рассказали, как обнаружили тело. Рассказали про праздник в привратницкой, на который мадемуазель де Бассоньер не пришла («но в этом нет ничего удивительного, в доме все ее ненавидели», — не преминула добавить Ифигения), про то, как они выносили мусор, про роль Дю Геклена.
— Давно у вас эта собака? — спросила капитан Галуа.
— Я подобрала ее на улице вчера утром…
Она разозлилась на себя за слово «подобрала», хотела поправиться, осеклась и почувствовала себя виноватой. Ей не нравился тон, которым к ней обращалась капитан Галуа. В нем слышалась скрытая неприязнь, причины которой были ей непонятны. Ее взгляд упал на брошку, спрятанную у той под воротником рубашки: брошку в виде сердца, пронзенного стрелой.
— Вы хотите сделать заявление? — резко спросила капитан Галуа.
— Нет. Я просто смотрела на вашу брошку и…
— Обойдемся без личных замечаний.
Жозефина подумала, что эта женщина с удовольствием надела бы на нее наручники.
Прибыл судмедэксперт в сопровождении судебного фотографа. Измерил температуру тела — тридцать один градус, — зафиксировал телесные повреждения, измерил раны и запросил вскрытие. Затем перебросился несколькими фразами с капитаном. Жозефина уловила лишь обрывки разговора: «Потертости на обуви? сопротивлялась? застигнута врасплох? тело волокли или ее убили прямо на месте?» Судебный фотограф, сидя на корточках у ног жертвы, снимал тело в разных ракурсах.
— Надо опросить соседей… — тихо сказала капитан Галуа.
— Преступление, поскольку речь, скорее всего, идет о нападении, было совершено в ночь с пятницы на субботу… В час, когда все добрые люди спят.
— В здании есть код. Сюда не может проникнуть кто угодно с улицы, — заметила капитан Галуа.
— Ну, знаете, эти кодовые замки… — Эксперт сделал неопределенный жест. — Только наивные люди в них верят. Их открыть — раз плюнуть.
— Естественно… проще всего было бы предположить, что преступник живет в этом доме.
Судмедэксперт устало вздохнул и заявил, что проще всего было бы, если бы убийца прогуливался с опознавательной табличкой на спине. Капитан Галуа, похоже, не оценила его остроумия и пошла осматривать помещение помойки.
Потом явился представитель прокуратуры. Сухощавый светловолосый мужчина, стриженный под ежик. Представился. Пожал руки коллегам, выслушал их заключения. Склонился над телом. Поспорил с судмедэкспертом и потребовал вскрытия.
— Размер лезвия, сила ударов, глубина ран, следы синяков, удушения…
Он холодно, не спеша перечислял пункты, требующие изучения, с дотошностью человека, привычного к подобным сценам.
— Вы обратили внимание, резина ковра была мягкой или твердой? Оставила ли следы на теле, есть ли на ней отпечатки пальцев?
Судмедэксперт ответил, что резина была мягкой и хорошо гнулась.
— Отпечатки пальцев?
— На резине отсутствуют. Для тела еще рано…
— Следы ног на полу?
— Преступник, скорее всего, носил обувь на гладкой подошве или обернул ее целлофановыми пакетами. Ни следов, ни отпечатков.
— Никаких отпечатков пальцев, это точно?
— Нет… Возможно, он был в резиновых перчатках.
— Пришлите мне фотографии, как только будут готовы, — заключил прокурор. — Начнем допрос соседей… И нужно собрать все сведения о жертве. Возможно, у нее были враги, проблемы с сердцем…
— Видал ее рожу? — фыркнув, шепнул один из полицейских в форме на ухо другому. — Страшна, как моя жизнь!
— Подвергалась ли нападениям ранее, состоит ли на учете в полиции… Ну, все как обычно.
Он жестом подозвал капитана Галуа, и они вдвоем отошли в дальний угол двора. Взгляд представителя прокуратуры задержался на Жозефине. Видимо, капитан в этот момент говорила, что на нее тоже напали полгода назад и что она целую неделю ждала, прежде чем обратиться в полицию.
— Расследованием займется группа криминалистов, — произнес прокурор. — Но вы пока собирайте информацию, начинайте допросы, они присоединятся позднее… Я поговорю со следователем.
Капитан Галуа кивнула с непроницаемым лицом.
— Ее, безусловно, следует допросить повторно, — сказал представитель прокуратуры, не спуская глаз с Жозефины.
Почему они на меня так смотрят? Не думают же они, что это я убийца или соучастница? Она чувствовала, как ее снова охватывает ужасное чувство вины. Ей хотелось закричать во весь голос: «Я ни в чем не виновата!»
Заметив под окнами полицейские машины, соседи повыскакивали на улицу, пытались пробиться к телу, всплескивали руками и восклицали: «Немыслимо! Немыслимо! Как такое могло случиться?!» Пожилой господин с припудренным лицом уверял, что знал ее еще ребенком, накачанная ботоксом дама проворчала, что эту вообще не жалко, «эдакая гадина, пробы негде ставить», кто-то спросил: «А она точно умерла?» — «Так же точно, как то, что вы живы», — ответил сын Пинарелли. Жозефина подумала о Зоэ и спросила, не может ли она подняться к себе.
— Не раньше, чем я вас допрошу! — строго ответила капитан Галуа.
Начали с Ифигении, потом подошла ее очередь. Она рассказала о собрании жильцов в пятницу, о перепалках с мсье Мерсоном, Лефлок-Пиньелем и Ван ден Броком. Капитан Галуа записывала. Жозефина добавила, что, по словам мсье Мерсона, на мадам де Бассоньер нападали уже дважды. Уточнила, что сама при этом не присутствовала. Капитан пометила в блокноте: «Спросить у мсье Мерсона».
— Я могу идти? Меня дочка дома ждет…
Капитан отпустила ее, предварительно выяснив, в каком корпусе и на каком этаже она живет, и велела зайти в комиссариат подписать показания.
— А! Забыла спросить, — сказала капитан Галуа, повышая голос, — где вы были в пятницу ночью?
— Дома… А что?
— Здесь я задаю вопросы.
— Я к девяти вечера вернулась с собрания жильцов вместе с мсье Лефлок-Пиньелем и больше не выходила…
— Дочь была с вами?
— Нет. Она была в подвале с другими подростками из нашего дома. В отсеке Поля Мерсона. К полуночи где-то вернулась.
— К полуночи? Вы уверены?
— Я не посмотрела на часы.
— Вы не вспомните какой-нибудь фильм, который шел по телевизору, или передачу по радио? — спросила капитан Галуа.
— Нет… Это все?
— Пока все!
«Что-то во мне ее страшно раздражает, это точно», — сказала себе Жозефина, вызывая лифт.
Зоэ еще не вернулась, а Ирис по-прежнему возлежала на диване, зажав телефон между ухом и плечом. На экране Селин Дион, восседая перед Мишелем Друкером, гундосила что-то о своей душе.
В воскресенье 24 мая Гаэтан и Зоэ возвращались из кино. У скверика перед домом они разошлись в разные стороны. «Если отец увидит нас вместе, он меня убьет! Ты зайдешь справа, я слева». Они поцеловались последний раз, с трудом оторвались друг от друга и разделились, пятясь задом, чтобы как можно дольше видеть друг друга.
Я счастлива, так счастлива, удивлялась Зоэ, шагая прямо по газону скверика и радостно вдыхая душистый запах земли и травы. Как хорошо… все даже пахнет хорошо! Нет ничего прекраснее, чем любовь.
Забавная тут вещь со мной случилась, перед кинотеатром…
Я ждала Гаэтана, у меня в сумке лежал его свитер, я достала его, взяла в руки и вдруг почувствовала запах. Его запах. У каждого человека есть свой запах. Непонятно, откуда он берется, его трудно описать, но он узнаваем. Его запах — я даже не могла понять, какой он, даже не думала об этом. Но когда вдохнула запах его свитера, меня словно унесло волной счастья. Я срочно сунула его обратно в сумку, чтобы запах не выветрился. Может, это глупо, но я подумала: любовь — это если сердце готово разорваться от счастья, когда нюхаешь старый свитер. И хочется скакать и расцеловать весь мир. И все хорошее становится замечательным, а на все плохое тебе наплевать! Мне совершенно наплевать, что мама целовалась с Филиппом! В конце концов, может, она тоже влюблена, может, у нее сердце тоже готово лопнуть от счастья!
Я больше на нее не сержусь, потому что я ВЛЮБЛЕНА! Жизнь кажется мне лучезарной дорогой, на которой мы будем смеяться и целоваться, нюхать свитера и строить планы. У нас будет много детей, и мы разрешим им делать все, что они хотят. А не как отец Гаэтана. Странный он. Запрещает им приглашать друзей в гости. Запрещает разговаривать за едой: они должны поднять палец и дождаться, пока им дадут слово. Запрещает смотреть телевизор. Слушать радио. Иногда по вечерам требует, чтобы все было белым: одежда, пища, скатерть и салфетки, пижамы у детей. А в другой раз — чтобы все было зеленым. Они едят шпинат и брокколи, зеленую лазанью и киви. Его мать с ума сходит от отчаяния. Они все время боятся, что она сделает какую-нибудь глупость, вскроет себе вены или выпрыгнет из окна. И он еще не все мне говорит… Иногда слова вертятся у него на языке, но он их проглатывает. Гаэтан заключил договор с Домитиль: она не расскажет никому про нас, а он не расскажет обо всем остальном… Он не стал объяснять, что это за «остальное», но уж точно что-то мерзкое, потому что Домитиль — девица, прямо скажем, развратная. А какой бизнес она ведет с парнями в школе! Это надо видеть! Запирается с ними в туалете, выходит вся красная и растрепанная. Наверняка целуется с языком или вроде того. Они с ее подружкой Инес играют в роковых и сексапильных девиц. Обмениваются сложенными вчетверо записочками, купюрами по пять евро и ставят крестики на полях тетрадей: побеждает та, у кого больше крестиков. И больше денег.