— Это все Александр. Он подарил мне его на День отца… И требует, чтобы я надевал его, когда летаю самолетом, говорит, это талисман…
Они распрощались у входа на таможню. Обнялись, поцеловались в толпе бегущих пассажиров, которые толкали их сумками на колесах — так спешили скорей предъявить билет и паспорт. Они ничего друг другу не обещали, но каждый читал в глазах другого ту же клятву, ту же торжественную серьезность.
Усевшись на свое место — вагон 18, место 35 у окна, Жозефина ласково погладила губы, которые он только что целовал. В голове звучала только одна фраза из песни и одно имя — Филипп, Филипп… Она тихонько пропела «Strangers in the night, in love for ever» и написала пальцем на стекле «for ever».
Она напевала под стук колес, наблюдала за входящими и выходящими пассажирами, слушала звонки мобильных, приветствия включаемых компьютеров. Она больше не боялась, больше ничего не боялась. Сердце сжалось при мысли о дефиле у Гортензии, на которое ей нельзя было пойти, но она быстро успокоилась: Гортензия — она такая, ее не переделать, но это вовсе не значит, что она меня не любит…
На Северном вокзале она купила «Паризьен». Встала в очередь на такси, раскрыла газету. «Женщина-полицейский убита на парковке». Она вздрогнула от жуткого предчувствия и погрузилась в чтение, не обращая внимания на людей из очереди, которые толкали ее, чтобы она двигалась вперед. Капитан Галуа, женщина с суровым лицом, была зарезана возле своей белой «Клио» прямо на парковке комиссариата.
«Вчера в семь часов утра было найдено тело молодой женщины, лежащее на земле, на парковке возле комиссариата. Накануне она ушла с работы поздно ночью. Камеры слежения зафиксировали силуэт человека в капюшоне, в белом плаще, который подошел к ней, а потом набросился на нее с ножом. Это четвертое нападение этого преступника за последние несколько месяцев. “Следствие разрабатывает разные версии”, — уверяют источники, близкие к расследованию, которое ведет Служба департамента судебной полиции. Не исключено, что это преступление связано с другими убийствами. Следователи сочли подозрительным, что она была убита как раз тогда, когда расследовала одно из преступлений.
Эти события вызвали живой отклик среди полицейских. Секретарь Генерального профсоюза полиции высказался сдержанно: “Мы вполне обошлись бы без этого инцидента сейчас, когда у нашей полиции и без того трудный период”. “Альянс” и “Синергия”, другие полицейские профсоюзы, более категоричны: “Нападения на полицейских случаются все чаще, невозможно это оставить без внимания, люди утратили уважение к полиции”».
Часть пятая
Гортензия открыла глаза и узнала свою комнату: она дома, в Париже. На каникулах. Она глубоко вдохнула и потянулась под одеялом. Год закончен, и закончен блестяще! Отныне она — одна из 70 кандидаток, оставленных для продолжения учебы в престижном колледже Святого Мартина. Она! Гортензия Кортес. Воспитанная в Курбевуа мамой, покупающей вещи в «Монопри» и полагающей, что «Репетто» — это такие спагетти. Я — лучшая! Я — исключительная! Я — квинтэссенция французской элегантности! Ее показ был самым изящным, самым продуманным и безупречным, самым оригинальным. Ничего вычурного и нарочитого, никаких пластмассовых конструкций, картонных кринолинов, громоздких масок, — линия и штрих! Не банальный подростковый бунт, но традиции мадемуазель Шанель и мсье Ива Сен-Лорана. Она закрыла глаза и увидела, как выходят манекенщицы в ее дефиле «Sex is about to be slow», как струятся ткани, как безупречен крой, как удачно движения моделей ложатся на саундтрек, подобранный Николасом, как толпятся фотографы у подиума, как медленное кружение шести девушек завораживает толпу, как вырывается общий вздох восторга у ценителей, которые уже ко всему привыкли и устали от каждодневной красоты. Я буду учиться в этой школе, из стен которой вышли Джон Галльяно, Александр Маккуин, Стелла Маккартни и последний писк из Нью-Йорка — Луэлла Бартли. Я, Гортензия Кортес! И в кого я такая гениальная? — спросила она, поглаживая край одеяла.
Она выиграла. Бессонные ночи и серые дни, бешеная гонка за пряжками, вышивками, за определенными пуговицами — никакие другие не подойдут. Делать и переделывать, каждый раз начинать сначала. Глаза покраснели, рука дрожит, у меня никогда не получится, я не успею, зря я решила сшить именно эту модель, а эта? Никуда не годится. И куда ее поставить, второй или третьей? А потом все вдруг волшебным образом само наладилось, стало сказочно прекрасным. Николас добился, чтобы Кейт Мосс, сама Кейт Мосс участвовала в показе и представляла последнюю модель. Она выходила в тумане белых и черных огней, в высоком, как фигурный торт, парике и черной атласной полумаске, которую срывала на краю подиума и, изящно выгнувшись, шипела: «Sexxx izzz about to be slooow». Это был фурор. Фраза «Sex is about to be slow» стала культовой. Гортензия получила предложение от производителя футболок — немедленно выпустить тысячу футболок с этой надписью, футболки были проданы на вечеринке в школе, их отрывали с руками.
И теперь передо мной «Гуччи», «Ив Сен-Лоран», «Шанель», «Диор», «Унгаро». Их представители приезжали на показ в школу Святого Мартина, они все поздравляли меня и обещали взять к себе по окончании учебы.
Она выслушала предложения со скучающим видом и объявила: «Поговорите с моим администратором», — показывая подбородком на Николаса. А завтра… завтра после обеда у меня встреча с Жан-Полем Готье. Собственной персоной! — завопила она, пиная ногами одеяло. Он наверняка предложит мне стажировку этим летом… И я процежу: «Да, скорей всего, мне надо подумать…» А через два дня приму предложение и получу доступ ко всем чудесам, которые изобрел этот человек с искрящимися глазами жадного до жизни гения.
Я счастлива, я счастлива, я счастлива!
Не обошлось и без ложки дегтя: эта вонючка Шарлотта Брэдсберри стояла возле подиума и что-то записывала для своего дерьмового журнальчика, да еще кривилась, когда другие аплодировали. Ее разозлило, как радостно и рьяно аплодировал Гэри, он даже подпрыгивал в порыве энтузиазма. А для Гортензии его приход был как удар под дых. Он сидел в первом ряду, рядом со своей Брэдсберрихой. Потом оставил несколько сообщений на ее автоответчике. Она не перезвонила. Нужно не замечать его. Она вежливо улыбнулась публике, но в сторону Гэри даже не взглянула. Наоборот! Позвала на сцену Николаса, обняла его, прошептала на ухо: «Поцелуй меня, поцелуй!» — «Здесь? Перед всеми?» — «Здесь. Немедленно. Нежным любовным поцелуем». — «А что мне за это будет?» — «Все, что пожелаешь». Так она согласилась отправиться с ним в поездку по Хорватии. После стажировки у Готье, если все получится.
Он поцеловал ее. Гэри опустил глаза. «Туше», — прошипела она, растягивая губы в деланной улыбке. И обвилась вокруг Николаса, изображая счастливую новобрачную. Она не хотела терять ни минуты на мучительные раздумья: что он делает? Он влюблен? Почему не в меня? Бессмысленная глупость! Да здравствую Я! I am the best![124] Соль соли земли. И мне всего восемнадцать! А Брэдсберриха борется с бурями времени. Я уверена, что она колет ботокс, у нее ни единой морщинки! Подозрительно: какое-то медленное гниение.
Она перевернулась на живот, навалилась на подушку и не услышала, как в комнату вошла Зоэ. Мой будущий показ будет называться «Слава — это траур, окрашенный в цвета счастья», и я отдам должное мадам де Сталь. Я нарисую платья величественных королев с истерзанными страданием сердцами. Я буду играть с черным, с красным, с фиолетовым, с длинными ниспадающими складками, скользящими, как застывшие слезы, это будет мощно, величественно, чуть болезненно. Я бы даже могла…
— Ты спишь? — прошептала Зоэ.
— Нет. Я вновь переживаю свой триумф, и у меня превосходное настроение. Пользуйся.
— Пришло новое письмо от папы!
— Зоэ, хватит! Я тебе уже говорила, его нет в живых! Это ужасно грустно, но факт. Пора привыкнуть.
— Да нет же… ты почитай.
Гортензия подтянула одеяло под мышки, велела Зоэ дать ей майку, взяла письмо и прочла его вслух:
— «Мои маленькие обожаемые девочки, пишу это письмецо, чтобы сказать вам, что дела мои все лучше и лучше и я по-прежнему думаю о вас. Я вспоминаю счастливые дни в Килифи, и это позволяет мне не потерять вкус к жизни…»
— Жуткий стиль, — отметила Гортензия.
— Ну брось, это очень мило…
— Вот именно. Папа не был милым. Мужчина так не напишет!
— «Во время всех мучений, выпавших на мою долю, я с нежностью вспоминаю ваши милые мордашки и чувствую, что все могу начать сначала… Найти опору в этом безжалостном мире».
— О-ля-ля! Это как-то не вяжется. Наши «милые мордашки»? Он впал в маразм, что ли?
— Ну, он устал, не может найти правильные слова…
— «Вот еще воспоминание часто приходит мне на ум, история про подгоревшего вапити, вы тогда пошли на кухню готовить еду, вспомните. Как мы смеялись, как же мы тогда смеялись!»
Гортензия бросила письмо и воскликнула:
— Это Милена! Она пишет все эти письма. Вапити — это был наш с Миленой секрет. Ей было стыдно, что она сожгла наш ужин, и она взяла с нас обещание ничего не говорить. Вспомни, Зоэ! Я обменяла молчание на накладные ресницы и французский маникюр…
Зоэ смотрела на нее с отчаянием.
— Wapiti, what a pity! Помнишь? — настаивала Гортензия.
Зоэ сглотнула, глаза ее были полны слез.
— Значит, ты и впрямь считаешь…
— А есть другие письма?
Зоэ кивнула.
— Принеси мне!
Зоэ умчалась в свою комнату, а Гортензия продолжила чтение.
«Мне так не хватает таких моментов. Мне так одиноко… Так за вами соскучилась. Нет плеча рядом, на которое можно было бы опереться. Ох, милые мои крошки! Как бы я хотела быть с вами, обнять вас! Как тяжела жизнь без вас! Ничто не сравниться с нежностью детских ручонок, которые обнимают тебя. Деньги, успех ничего без этого не значут. Целую вас так же сильно, как люблю, и обещаю, что скоро, скоро мы будем вместе.