На следующий день она позвонила мсье Фове. Жена кровельщика ответила, что он перегружен заказами.
— У нас здесь разрушения во всех домах. Кроме вас еще полно народу! Он появится в первой половине дня.
Она принялась ждать — а что ей оставалось делать? Поставила тазы в местах, где текло. Позвонила Гортензия. Мам, я еду в Сен-Тропе к друзьям. В Корчуле тоска была смертная. Мам, я больше не люблю богачей! Нет, шучу. Я люблю умных, интересных, скромных, образованных богачей… Ты не знаешь, такие бывают?
Позвонила Зоэ. Связь была такая плохая, что Жозефина слышала ровно половину. Она разобрала «все хорошо, у меня садится батарея, люблю тебя, побуду еще неделю, Филипп не про…»
— Филипп не против, — прошептала она в тишину, закончив разговор.
Жозефина пошла на кухню, открыла шкафы, достала пакет печенья, варенье. Подумала про морозилку и про все продукты, которые теперь пропадут. Нужно позвонить Ирис, спросить, что мне с этим делать…
Она позвонила Ирис. Отчиталась, стараясь не поднимать панику, но упомянула о том, что нет света и морозилка течет.
— Делай что хочешь, Жози. Если б ты знала, как мне наплевать…
— Но все пропадет!
— Тоже мне трагедия, — устало ответила Ирис.
— Ты права. Не волнуйся, я этим займусь. Ты-то как?
— Ничего. Он вернулся… Я так счастлива, Жози, так счастлива. Я наконец поняла, что такое любовь. Всю жизнь я ждала этого момента, и наконец он наступил. Благодаря Эрве. Я люблю тебя, Жози, люблю тебя…
— Я тоже люблю тебя, Ирис.
— Я иногда, может, была с тобой бестактна…
— О! Ирис! Ты же знаешь, это ерунда!
— Да я вообще со всеми вела себя невежливо, но, наверное, я ждала чего-то большого, очень большого, и наконец дождалась. Я учусь. Я потихонечку разбираюсь в себе, отшелушиваю все лишнее. Знаешь, я больше не пользуюсь косметикой! Однажды он сказал, что ему нравится естественность, и стер румяна с моей щеки. Я готовлюсь к его приходу.
— Я счастлива оттого, что ты счастлива.
— О! Жози, так счастлива, не передать…
Она говорила нараспев, растягивая гласные, а согласные глотала. Выпила, наверное, сегодня вечером, с огорчением подумала Жозефина.
— Я позвоню тебе завтра, расскажу, что и как.
— Даже не стоит, Жози, займись всем сама, я тебе доверяю. Дай мне пожить одной лишь моей любовью. С меня как будто слезает старая кожа… Мне надо побыть одной, ты поняла? У нас с ним так мало времени. Я хочу насладиться им в полной мере, от начала до конца. Может быть, я перееду пока к нему…
Она засмеялась звонко, как девочка. Жозефина вспомнила суровую комнату, распятие, святую Терезу и советы образцовой супруге. Вряд ли он позовет ее к себе.
— Люблю тебя, моя дорогая сестричка. Спасибо, что ты так добра со мной.
— Ирис! Прекрати, я сейчас расплачусь!
— Наоборот, возрадуйся! Для меня так ново это чувство…
— Я понимаю. Будь счастлива. Я поживу здесь. У меня работы по горло. Гортензия и Зоэ приедут только через десять дней. Пользуйся!
— Спасибо. И главное, не надо мне звонить. Я не буду подходить к телефону.
На следующий вечер Ирис опять услышала оперу, потом его голос по телефону. Она узнала «Трубадура»[140] и подхватила мелодию, сидя на стуле в своем чудном платье цвета слоновой кости. Слоновая кость. Башня из слоновой кости. У каждого своя башня из слоновой кости. Но, вдруг подумала она, вскакивая со стула, может, он думает, что я уехала? Или что я еще злюсь на него? Ну конечно! И потом, это же не ему полагается прийти сюда, а мне прийти к нему! Покаяться. Он еще не знает, что я изменилась. Он даже не подозревает.
Она спустилась. Постучала. Он открыл — холодный и величественный.
— Да? — спросил он, глядя сквозь нее.
— Это же я…
— Кто я?
— Ирис…
— Этого недостаточно.
— Я пришла попросить прощения…
— Уже лучше…
— Простите, что я назвала вас лжецом…
Она попыталась войти. Он, выставив палец, остановил ее.
— Я была легкомысленной, эгоистичной, вспыльчивой… За эти две недели я поняла столько важных вещей, вы даже не представляете!
Она протянула к нему руки. Он отступил на шаг.
— Теперь вы будете слушаться меня, всегда и во всем?
— Да.
Он знаком велел ей войти. Но тут же остановил, когда она захотела пройти в гостиную. Закрыл за ней входную дверь.
— Я из-за вас очень плохо провел отпуск… — сказал он.
— Я прошу прощения… Я многому научилась за это время!
— Вам еще учиться и учиться! Вы пока эгоистичная и холодная маленькая девочка. И бессердечная к тому же.
— Я буду учиться у вас…
— Не перебивайте меня!
Она рухнула на стул, словно сбитая с ног его властным тоном.
— Встать! Я не велел вам садиться.
Она встала.
— Вы будете слушаться, если хотите и дальше видеться со мной…
— Я хочу этого! Хочу! Я так хочу вас!
Он в ужасе отпрянул.
— Не прикасайтесь ко мне! Здесь я решаю, здесь я даю разрешение! Хотите принадлежать мне?
— Больше всего на свете! Я живу только этой надеждой. Я столько поняла…
— Помолчите! То, что вы поняли вашим крохотным пустым умишком, меня не интересует. Вы слышите меня?
Внизу живота вновь пробежала та сладостная дрожь. Она, устыдившись, опустила глаза.
— Слушайте и повторяйте за мной…
Она кивнула.
— Вы будете ждать меня…
— Я буду ждать вас.
— Вы будете беспрекословно слушаться меня…
— Я буду беспрекословно слушаться вас.
— Не задавая вопросов!
— Не задавая вопросов…
— Никогда не перебивая.
— Никогда не перебивая.
— Я учитель.
— Вы учитель.
— Вы мое детище.
— Я ваше детище.
— Вы не противитесь мне ни в чем.
— Я не противлюсь вам ни в чем.
— Вы одна или с семьей?
— Я одна. Я знала, что вы приедете, и отправила Жозефину за город. Девочки тоже уехали.
— Превосходно. Готовы ли вы принять мои правила?
— Я готова принять ваши правила.
— Вам придется пройти период очищения, чтобы освободиться от обуревающих вас демонов. Вы останетесь у себя и будете строго соблюдать мои указания. Готовы ли вы их выслушать? Просто кивните, и отныне пусть ваши глаза будут опущены в моем присутствии, поднять вы их сможете, лишь когда я прикажу…
— Вы мой учитель.
Он изо всех сил хлестнул ее по лицу. Она мотнула головой. Коснулась щеки. Он схватил ее руку, заломил.
— Я не велел вам говорить. Замолчите! Здесь я отдаю приказы!
Она кивнула. Почувствовала, как горит распухающая щека. Ирис снова захотелось коснуться ее. И снова невыносимо приятная дрожь пробежала внизу живота. Наслаждение нарастало, она едва удерживалась на ногах. Склонила голову и прошептала:
— Да, учитель.
Он помолчал, словно проверяя ее. Она не двигалась, стояла, опустив глаза.
— Поднимайтесь к себе и оставайтесь взаперти столько, сколько я сочту нужным, и занимайтесь тем, что я вам скажу. Принимаете вы мои правила?
— Принимаю.
— Каждое утро вы будете вставать в восемь часов, тщательно мыться, везде, везде, промывая каждую складочку, я проверю. Потом вы будете вставать на колени и вспоминать все ваши грехи, вы будете записывать их на бумаге, я буду проверять. Потом будете читать молитвы. Если у вас нет молитвенника, я вам дам… отвечайте!
— У меня нет молитвенника, — произнесла она, не поднимая глаз.
— Я вам дам. Далее, вы будете заниматься хозяйством, все тщательно мыть и чистить, вы будете мыть пол руками, с жавелевой водой, чистый запах убивает все микробы, вы будете тщательно тереть пол, вверяя себя Божьему милосердию, и будете просить прощения за прошлую беспорядочную жизнь. Вы будете заниматься хозяйством до полудня. Если я зайду, нигде не должно быть ни грязи, ни пыли, иначе вы будете наказаны. В полдень вы имеете право съесть ломтик вареной ветчины и немного белого риса. И попить воды. Не разрешаю никаких цветных продуктов, я ясно выразился? Скажите, что поняли меня…
— Да.
— После обеда вы опять прочтете молитвы — на коленях, в течение часа, потом постираете белье, погладите, вымоете стекла, постираете скатерти и занавески. Я хочу, чтобы вы были одеты как можно проще. У вас есть белое платье?
— Да.
— Превосходно, будете носить его постоянно. Вечером будете стирать и вешать на плечики в ванной, чтобы наутро надеть опять. Я не выношу никаких телесных запахов. Поняли? Скажите «да».
— Да.
— Да, учитель.
— Да, учитель.
— Волосы зачесаны назад, никаких украшений, никакой косметики, глаз не поднимать, только работа по дому. Я могу зайти в любой момент в течение дня, и если обнаружу вас в неподобающем состоянии, вы будете наказаны. Я буду применять к вам наказания, которые тщательнейшим образом подберу в соответствии с вашими пороками. Вечером съедите то же, что в обед. Всякий алкоголь строго запрещен. Вы будете пить только воду, воду из-под крана. Я поднимусь и проверю, и выброшу все бутылки… потому что вы пьете. Вы алкоголичка. Сознаете вы это?
— Да, учитель.
— Вечером вы будете ждать, сидя на стуле, что я приду и все проверю. В полной темноте. Никакого искусственного света. Вы будете жить при свете дня и в полной тишине. Ни музыки, ни телевизора. Не петь песен. Только шепотом читать молитвы. Если я не приду, не жалуйтесь. Будете сидеть на стуле и размышлять. Вам многое следует искупить. Вы вели бесцельную жизнь, полностью зациклились на своей персоне. Вы очень красивы — и это знаете… Вы играли со мной, и я попал в ваши сети. Но сейчас я опомнился. Те времена безвозвратно ушли. Отойдите. Я не разрешал вам приближаться…
Она отошла на полшага и вновь ощутила электрический разряд внизу живота. Она еще ниже наклонила голову, чтобы он не заметил ее довольной улыбки.
— Если вы попытаетесь что-нибудь выкинуть, последуют репрессии. Я буду вынужден бить вас, наказывать, наказывать справедливо, но сурово, так, чтобы причинять и физическую, вам это необходимо, и душевную боль… Вас надо унизить, выбить из вас тщеславие и чванство.