[51] был прав. Но в ситуации вроде нынешней все приемы пищи неумолимо превращаются в завтраки… Словом, кушали много и хорошо, старательно отъедаясь впрок.
Ну а сам Александр смог уйти в лес только на третий день. Все же поразительно, сколько дел у капитана и насколько их больше у командующего эскадрой. Причем на берегу число вопросов, для решения которых необходимо присутствие командира, возрастает кратно. А при отсутствии нормального штаба, которому хотя бы часть вопросов можно передоверить, тем более.
Но и сидеть сиднем уже надоело до чертиков. Все же молодость – это время, когда очень сложно постоянно заниматься рутиной, и даже бешеный темп не всегда спасает от необходимости хоть немного изменить жизнь. А потому, дождавшись, когда первостепенные вопросы, наконец, решатся, он раскидал дела, загрузив всех, кого можно и нельзя, после чего, вооружившись карабином, рванул в лес, дабы хоть немного перевести дух.
Откровенно говоря, Верховцев никогда не был большим любителем охоты. Побродить с ружьем по лесу… Ну, как же без этого, практически любой дворянин хоть несколько раз да занимался этим. Тем более дворянин провинциальный, где из всех развлечений – выпивка да ба… пардон, женщины. Так что и на речку, и в лес дворянские недоросли мотались чуть не с пеленок. И неудивительно, что толк в этом он понимал, вот только в дело всей жизни, как некоторые, превращать не собирался. А потому и шел больше для того, чтобы оглядеться.
Стоило признать, места здесь и впрямь были красивейшие. Похожие на Россию – и в то же время совсем другие. Одни голубые ели чего стоили! Правда, встречались они очень редко, но все равно на привыкшего к традиционным зеленым растениям офицера производили странное, почти инфернальное впечатление. Притом, что это – так, одно из многих отличий.
А вот зверье продемонстрировало недюжинный ум. Если на первый-второй день после их прибытия они совершенно не боялись человека и буквально сами лезли под выстрел, то сейчас уже старательно обходили его стороной. Конечно, от пули расстояние, на которое отбегали те же олени, не спасет, но все же, все же… Показательный результат, как ни крути.
Как ни странно, это практически не расстраивало Верховцева. Тем более что лес был свежий, будто только что вымытый. Оно и неудивительно, снег в этих краях сошел совсем недавно. Куда больше его сначала раздражало то, что совсем уж в одиночку ходить не получалось. Двое матросов при оружии следовали за командиром на почтительном и в то же время не мешающим немедленно оказаться рядом с ним расстоянии. Гребешков расстарался. Все же тот факт, что ныне он командовал боевым кораблем, не отменял его принадлежность к рыцарям плаща и кинжала. Вот и бдел, работа у человека такая. А с другой стороны, понять его можно со всех точек зрения. Если случится что-то с командиром, лучше ни для кого не станет, это уж точно.
И потом, скоро Александр привык к идущей за ним парочке и перестал обращать на нее внимание. А потом и вовсе плюнул и, садясь на здоровенный выворотень, махнул им рукой:
– Идите сюда, хоть перекусим.
У каждого при себе что-то было, свежий лесной воздух возбуждает аппетит, да и были все трое молоды и здоровы, так что неудивительно, что еда пошла на ура. Несколько взмахов топором, расколотая на части сушнина – и вот уже гудит костерок и заваривается в кипятке чай. В общем, хорошо все, душевно. И, как всегда, найдется сволочь, которая эту идиллию как следует испакостит!
Рычание сотрясло воздух так внезапно, что вся троица подпрыгнула, а один из матросов еще и взвыл, пролив себе на колени горячий чай. И лишь секунд через пять они увидели нарушителя спокойствия. Нагнув лобастую голову, к ним неспешно, ловко огибая кусты и деревья, шел здоровенный медведь какого-то необычного, будто серебристого, окраса.
Прав был отец, мелькнула в голове Александра непрошеная мысль. Если ты увидел медведя, значит, к тому моменту он тебя десять раз обнаружил, оценил и признал неопасным. В этот раз так уж точно – вон как уверенно идет! Хозяин этих мест, пудов двадцать пять, а то и все тридцать будет[52]. Отожрался… И ведь, главное, огня не боится! По всему выходит, ничего хорошего от их встречи ждать не приходится.
Ружья оказались в их руках практически мгновенно, и три выстрела последовали один за другим. Вот только не зря говорят: охотнику перестает нравиться одноствольное ружье и у него возникает мечта о двустволке, когда выясняется, что медведя с первого выстрела завалить не удалось. Сейчас был именно такой случай.
Рев, который издал медведь, был не испуганный, а разъяренный. Вопль оскорбленной силы, точнее и не скажешь. Поднявшись на задние лапы, громадина из клыков, когтей и мускулов двинулась на людей, и времени на перезарядку оружия уже не оставалось.
Будь у них рогатины, ситуация бы получилась – лучше не придумаешь. Сам бы наделся! Но оружия, предназначенного именно для охоты на медведей, у них сейчас не было. И единственное, что попалось под руку Александру, был топор.
Ростом Александра Бог не обидел, силушкой тоже, но, когда медведь его зацепил, летел он далеко и больно. И это притом, что удар лапой получился вскользь и, можно сказать, на излете. Но и сам он ударить успел, со всей дури, и, когда поднялся, то увидел, что зверь лежит почти там же, где они схлестнулись. Топор разрубил прочнейший медвежий череп без малого напополам.
– Вашбродь, как вы?
– Живой, – Александр, пошатываясь, подошел к туше зверя. Болело все, особенно ребра, но, похоже, отделается ушибами.
– Ну и здоровы ж вы! – тут же подскочил второй матрос и, с короткой заминкой, добавил: – Вашбродь…
Александр только закашлялся в ответ – приложил его медведь все-таки знатно. Сплюнул – нет, крови не видно.
– Все, хватит на сегодня прогулок. Возвращаемся…
Вечером, когда умельцы, впечатленные размерами зверя, обрабатывали медвежью шкуру, коей предстояло в ближайшее время стать отличным ковром в капитанской каюте, к нему пришли Матвеев и Гребешков. И не очень вежливо, без стука войдя в каюту и захлопнув дверь, начали весьма неприятный разговор.
– Ты что себе позволяешь, мальчишка!
– Во-первых, я рад вас видеть, Сергей Павлович, хотя это и чуточку неожиданно. Егор Иванович, к тебе это тоже относится. А во-вторых, я не совсем понимаю…
– Не понимает он! – Матвеев был красный, словно вареный рак, и пыхтел, будто паровая машина. – Ты что творишь? Что творишь, я спрашиваю?!!
– Подожди, – Гребешков тронул его за плечо. – Он и в самом деле не понимает. Ему действительно надо кое-что объяснить. А ты орешь, как ненормальный.
– Ну, так объясни, – сказал, как выплюнул, Матвеев и замолчал, прислонившись к стене и демонстративно скрестив руки на груди.
– И объясню. Александр Александрович… Тьфу! Саша, вот скажи мне, ты что, не понимаешь? Твой ангел-хранитель не белый, а седой. Тебе не стыдно?
– Ага! Здорово, правда?
– Да елки-палки…
– Тихо!
Откровенно говоря, Верховцев еще со времен Корпуса завидовал тем, кто умеет орать, не повышая голоса. Как оказалось, у него это тоже получается. Вроде бы спокойным тоном сказал всего одно слово – а оба собеседника разом заткнулись, будто им во рты вбили по кляпу из старых портянок. Во всяком случае, глаза выпучили соответственно.
– Ну что, успокоились? – вполне дружелюбно поинтересовался Александр, выдержав небольшую паузу. – А теперь соблаговолите мне объяснить, наконец, коротко и без эмоций, какие у вас ко мне претензии.
– Претензии… – Гребешков вздохнул и опустил плечи, став вдруг похожим на немного сдувшийся воздушный шар. – Есть, как не быть. Понимаешь, ты сегодня едва не погиб.
– Не в первый раз.
– Да, но до того это было на мостике, в бою. В абордажной схватке. На худой конец, когда тебя на берегу пытались арестовать, то могли под шумок прихлопнуть. Это героическая, понятная, вдохновляющая смерть. А сегодня… Ты что, не понимаешь, что на тебе все держится?
Вот это уже было новостью. Александр удивленно приподнял брови:
– В каком смысле?
– В прямом. Ты собрал эскадру. Люди идут за тобой. Если ты погибнешь, все развалится к морским чертям, – и, не удержавшись, Гребешков выдал малый боцманский загиб.
Как в старые добрые времена, с каким-то умилением подумал Верховцев.
– Мне всегда казалось, эскадра держится на вас. Точнее, на всех нас, но в основном на вас двоих.
– Э, нет! – Матвеев успокоился и вернулся к своей обычной солидной манере разговора. – Видишь ли, Александр, именно ты нас собрал. Как ни крути, но костяк наших команд это помнит. Ты нас вел в первые бои, самые тяжелые, когда никто не верил, что с английским флотом можно драться на равных. Это тоже помнят. И именно поэтому тебя изначально воспринимали как командира. Потом… Ты с пинка открывал двери к адмиралу…
– Чего-о?
– Это мы знаем, что все было иначе, а простые матросы убеждены, что не Бойль отдавал приказы, а ты. Дальше. Все корабли собрал, опять же, ты. И ты – единственный офицер высокого полета.
– Высокого, – фыркнул Александр. – Скажешь тоже.
– Для тех, кто в жизни не видел никого старше пьяного станового[53] – высокого.
– И что?
– Да ничего. Я – купец. Да, я многое умею, и моя команда воспринимает капитаном именно меня. Но для всех остальных я – не авторитет ни в чем, кроме денег. Егор… Он выслужился из крестьян, и слишком многие помнят его именно в этом качестве. То же Мустафа. Недавний простой матрос. Вдобавок он слишком молодой. Да, его принимают как пиратского капитана, но не более. Куропаткин офицер, но в море он всего ничего, да и капитаном стал недавно. Диего вообще не русский. Его уважают – но за ним не пойдут. Вот и получается, что ты – единственный кадровый офицер в серьезных чинах, которого уважают и принимают как командира все без исключения. Даже наемники. И если тебя, не дай бог, задавит какой-то медведь, эскадра лишится головы и распадется, перестанет существовать как единая сила. Получится в лучшем случае группа кораблей, в которой каждый будет считать именно себя или главным, или самым умным. Это в лучшем случае. А то и вовсе разбредемся куда попало. Теперь понимаешь?