4300 метров, небольшая площадка, словно для того и созданная, чтобы машина могла на ней немного передохнуть.
За поворотом дороги вдруг показалась кучка индейских ребятишек. Девушка с испуганным лицом хватает двоих ягнят за задние ноги и тащит через канаву, чтобы спасти их от колес машины. Стадо овец и мулов пасется в низине у дороги. На высоте 4300 метров над уровнем моря!
— На такой высоте мы еще не видали пастбищ, — говорим мы самим себе для того, чтобы убедиться, что это не сон.
Когда мы остановились, мулы с длинной шерстью беспокойно подняли головы, но через минуту снова принялись безмятежно щипать скудную траву. Доливаем в мотор масла. Выброшенная банка загремела по камням, мулы испугались и шарахнулись в разные стороны, как воробьи, в которых выстрелили из рогатки. А за ними с криком побежала толпа пастушков.
— Взгляни-ка, да ведь они все босиком!
Ежимся при виде снега в канавах и полураздетых детей. Мы подтягиваем «молнии» кожаных курток повыше к горлу, когда минутой позже проезжаем мимо нескольких сплетенных из прутьев и пучков травы хижин, из которых то и дело высовывается чья-нибудь голова. Мы не можем избавиться от чувства вины за то, что спасаемся от холода в закрытой машине с помощью меховых курток и даже шерстяных рукавиц. Худые, изможденные, прикрытые только драным пончо, простеньким платьицем или короткими штанами из домотканой материи, смотрят вслед нам из своих лачуг босые индейцы. Босиком по снегу, полузамерзшим лужам, острым камням, босые и тощие, как их овцы и мулы, как их дети. Сплетенные из прутьев хижины не могут спасти их от метелей, не говоря уже о ночных морозах. Разум отказывается понимать, как эти люди еще живы, как они не померзли давным-давно, как не погибли в жестоких объятьях гор. Четыре века назад их предки не знали ни голода, ни нищеты. В общественном хозяйстве древних инков не было ни господ, ни рабов. Все богатство, которое приносила щедрая земля, было общим достоянием, оно принадлежало всем, каждому столько, сколько ему было нужно. Хваленая европейская цивилизация загнала индейцев в холодные горы и тропические долины, где европеец не сможет жить постоянно. А потом в шахты иностранных компаний или на огромные фермы, которые принадлежат неизвестным людям из городов.
За час и пятьдесят минут
— Таким образом, это шестой перевал на пути из Куско, четыре тысячи двести тридцать метров. Будем надеяться, что самое худшее позади, остались еще два не столь высоких хребта перед Уанкайо и затем последний подъем на перевал в Тиклио.
— Нужно немного охладить масло, мотор славно поработал! Подъем без остановки от моста через реку Пампас до самой вершины проделан за час пятьдесят минут. Если учесть все — и разреженный воздух, и пониженную компрессию в цилиндрах, и лопнувшую рессору, и девять центнеров груза…
— Эти цифры не очень показательны. Доделай-ка пока график высот, у нас есть полчаса времени…
Из массы цифр выбираем несколько основных, чтобы с их помощью составить предварительную кривую подъема. Километры, высота над уровнем моря, минуты, наружная температура воздуха, температура масла.
Км 259 — 2120 метров над уровнем моря, мост через реку Пампас. 8 час. 25 мин., 25º по Цельсию, начинается подъем;
км 268 — 2500 м н. у. м., 21°, масло 80°, все время вторая скорость;
км 279 — 3000 м н. у. м., 19°, масло 100°, небольшой спуск;
км 293 — 3500 м н. у. м., 17°, масло 100°, 9 час. 30 мин.
км 306 — 4000 м н. у. м., 13°, масло 102°, 9 час. 54 мин.
км 317 — 4230 м н. у. м., высшая точка, 9°, масло 85°, 10 час. 15 мин.
— Вот тебе график, шестая крыша в Кордильерах между Куско и Лимой. Проехав пятьдесят восемь километров за час пятьдесят минут, мы поднялись на две тысячи сто десять метров. Это вместе с небольшим спуском за двести семьдесят девятым километром при среднем подъеме — 3,64 градуса.
— При езде в гору казалось больше. Интересно, что бы сказали татровцы, если бы им пришлось, не переключая, «пилить» на второй скорости без малого два часа, с такой нагрузкой и на такой высоте!
Морозный ветер нажал на машину сбоку. Мы проехали 1100 километров пути от Ла-Паса до Лимы. Оставалось 800.
Что же ждет нас на этих восьми сотнях километров?
НА САМОЙ ВЫСОКОЙ АВТОСТРАДЕ МИРА
— А теперь нам нужно еще отыскать слона на храме.
— Какого еще слона?
— У меня в карте есть пометка. Вспомни-ка, нам в Куско говорили, чтобы мы сразу же по приезде в Аякучо не забыли его сфотографировать. Это перуанская достопримечательность.
На площади в Аякучо пусто, как после великого переселения. Солнце жарит безлюдную мостовую, белые здания, окна со спущенными жалюзи. Все, что обладает руками и ногами, на два часа приняло горизонтальное положение либо, по крайней мере, пытается это сделать. Из-за ворот и арок, из темных патио, из дверей домов и раскрытых окон мертвую тишину площади потрясает хрип и храп всех оттенков и тональностей.
Полуденная сиеста. Аякучо спит.
— Спросим-ка в каком-нибудь трактире, может быть, там знают. Об этом есть сведения даже в справочнике. Это явно мавританское влияние на испанскую колониальную архитектуру раннего периода. Кто другой мог бы выдумать слона на храмовом портале? Во всей Южной Америке не встретишь ничего подобного, а зоологических садов в то время не было.
— Что? Слон на храме? — трактирщик недоуменно покачал головой, подняв ее с разложенных по прилавку рук и протерев глаза. — На храме? — повторяет он, украдкой посматривая на трех сморенных жарою посетителей, которые, сидя за столом, дружно клюют носами. В его глазах можно прочесть невысказанный конец фразы: «Смотри-ка, гринго-то совсем спятили от жары…»
Мы ссылаемся на справочник, напечатанный по-испански.
— Что вы, я сроду ничего подобного здесь не слышал. Но вы можете посмотреть сами. У нас здесь всего шесть храмов. Первый сразу же за углом, на площади, второй…
— Я провожу вас, сеньор, я знаю все храмы, — предлагает семилетний парнишка, которого до сих пор не было видно из-за прилавка.
Под предводительством семилетнего гида осматриваем храмы, выслеживаем слона в городе сонь. Мы нашли его на третьем портале — небольшой каменный барельеф над входом, недоступный для съемки при полуденном солнце, которое било прямо в объектив наведенной зеркалки.
— Ну вот, конец слону, разве что отыскать где-нибудь восьмиметровую стремянку или подождать до завтра, когда солнышко будет светить слону прямо на хобот.
— Вам придется поторопиться, сеньоры, — разрешил наши сомнения торговец бензином, которого мы стащили с раскладушки. — На одностороннюю дорогу в Уанту машины пускают только до половины второго. Вам следовало бы поднажать на газ. Если вы задержитесь на первом участке, то вам придется два дня ожидать в Уанте прямого сообщения на следующем участке с односторонним движением. Уже начало второго…
В двадцать пять минут второго мы были у шлагбаума на выезде из Аякучо. Индеец в мундире перуанского полисмена по привычке и по обязанности заглянул внутрь «татры», доверху набитой багажом, и с важностью произнес:
— Bueno, no llevan nada, pueden seguir. — Ладно, вы ничего не везете, можете продолжать путь.
И поднял шлагбаум.
Мы — на север, солнце — на юг
Пять часов утра. Мы поднялись пораньше, чтобы проехать за день как можно больше. Ветра нет. Затянутое сырой мглою небо с самого утра готово было расплакаться.
— Сегодня, пожалуй, восхода солнца нам не видать. Вчера оно всходило в половине шестого, а вечером садилось без одной минуты шесть.
— А сейчас конец октября. Прошло уже четыре месяца после летнего солнцестояния в наших краях и добрых пять недель после равноденствия. Это значит, солнышко давно уже перебралось от нас, из Европы, через экватор сюда, на южное полушарие. Где-нибудь в Лиме на двенадцатой параллели мы с ним встретимся. В течение нескольких дней в полдень будем топтать собственные тени, а затем опять разойдемся в разные стороны. Мы — на север, а солнце — на юг, чтобы не опоздать к тропику Козерога.
— Не успеет оно слегка прогреть пампу в Аргентине, как мы уже будем в северном полушарии. А весной мы с ним встретимся где-нибудь в Мексике, прежде чем оно на тропике Рака начнет следующий круг.
— Хоть бы скорей уж доехать до Лимы.
Под машиной снова раздался металлический лязг.
— Слышал? Точно так же, как за Куско.
Долго искать нам не пришлось. Лопнул коренной лист в левой половине нижней рессоры. В этом не было ничего удивительного. Достаточно было заглянуть внутрь машины и посмотреть на задние рессоры, которые прогнулись в обратную сторону.
— Серьги второго листа пока что удерживают колеса, но они долго не выдержат. Теперь, Мирек, придется играть ва-банк, была не была. Чего бы я только не отдал, чтобы иметь сейчас запасную рессору!
— Теперь на поворотах придется ехать как можно тише, чтобы тяжесть не перемещалась на одну сторону. А в Лиме учиним нашему багажу безжалостную чистку.
Мелкий дождь омывает ветровое стекло, заполняет еще не просохшие выбоины дороги и проникает в грустные мысли. Мы как раз въезжаем на самый трудный участок пути, на дорогу с односторонним движением, которую строители подвесили на высоте нескольких сот метров над ревущими порогами реки Мантаро на восточном склоне узкого каньона, кончающегося где-то в Мехораде, в 130 километрах от Уанты. А что, если где-нибудь на неогражденном повороте лопнет второй коренной лист и мы потеряем управление? А может быть, рессоры выдержат? Ведь ехали же мы до самого Ла-Паса тоже с лопнувшим листом бог знает сколько тысяч километров и даже не знали об этом. Возврата нет, до Куско теперь дальше, чем до Лимы, и по дороге никто нам не окажет никакой помощи. Нет, о возвращении нечего и думать. Мы должны двигаться только вперед.
Вперед!
«89 С 615 Лима»
Когда мы в свое время задали вопрос: «Какова в Кордильерах дорога на север?» — нам ответили: «…с одной стороны скала, а к другой вам придется привыкнуть. Ведь, собственно, все равно, какой глубины под вами пропасть: сто метров или тысяча».