Антон СекисовЧЕРЕЗ ЛЕС(История Рождения, Жизни и Краха сериала «Русский лес»)
Предложение сняться в кино застало меня в жалком состоянии. Помню, стоял на кухне, чистил картошку специальным ножом-картофелечисткой, и тут накатили слезы, я вышел на улицу, лил теплый июньский дождь. Я просто стоял в ночи с пакетом мусора, и слезы лились, и лился дождь, шумный и теплый, как душ в моей душевой кабине. Тогда Жука позвонил в первый раз. Я услышал его веселый и возбужденный голос, так контрастировавший со всем, что происходило со мной и вокруг меня.
Он кричал про то, что придумал сериал, который станет одновременно «хитом» и «бомбой». Я перенес намокший уже телефон от левого уха к правому, которое было у меня не таким чувствительным.
— Русский лес! Русский лес! — Он перекрикивал дождь, и казалось, как будто он трясет меня за грудки и бьет по щекам, таким заметным казалось его присутствие.
— «Русский лес»? Это название? — спросил я.
— Обещаю, сынок, тебе понравится. Можешь просто меня обоссать, если нет. Но этого не может быть. Скорее захочешь мне шляпу отполировать, так здорово я все придумал.
— А… вот как.
Я вернулся к своим слезам и унынию и через секунду уже забыл про звонок.
За пару недель до этого я расстался с Кристиной. Сам не понимаю, зачем я так поступил. Бывают такие решения, еще не приняв которые, уже чувствуешь, что обязательно будешь жалеть о них, но все-таки принимаешь. В Кристине меня устраивало абсолютно все, кроме, быть может, имени. Хотя, в общем, и имя нормальное, не знаю, чего я к нему прицепился. Кристина, ну подумаешь. Лучше Жанны или Анжелы во много раз.
Быстро приходило осознание, что я потерял большую любовь, быть может, любовь всей жизни. Кристина была слишком хороша. То есть если бы существовал автомат, в который можно было ввести параметры идеальной девушки, то, введя их, я наверняка получил бы кого-то вроде Кристины. Или актрисы Евы Грин. Но, что хуже всего, я сам сконструировал свое несчастье. Я был сам, до мельчайшей детали, во всем виноват. Мне стало слишком хорошо, а я испугался. Так уж само собой получается: от комфорта всегда бегу.
Помню, она даже не разозлилась, а посмотрела на меня удивленно, мол: «Ну ты совсем дурак». Через пару недель она была уже с другим. А я нашел между диванных складок ее заколку и волос. Этот волос был просто чудо, душистый и нежный, упругий, я закрутил его вокруг пальца и не расставался с ним. С реальностью у меня установились мучительные отношения. Я не мог выносить, когда она слишком приближалась. Я стал пить портвейн «Алушта» прямо с утра и пил понемногу в течение дня, чтобы держать реальность пусть на небольшом, но достаточном от себя расстоянии.
Второй раз Жука позвонил со своим сериалом, когда я бродил по аллеям Введенского кладбища, чокаясь с памятниками. Я был ужасно пьян. Погода была отличная. Старинные памятники сыпались на глазах. Только я присел на оградку к трогательной чете моряков, у стены с урнами, как в мою жизнь опять ворвалось чрезмерное оживление.
— Братан! Сынок! Отец! Старина! Я вот что придумал. Ты будешь играть главную роль! Я уверен в тебе на все сто, лучше никто не справится. Сейчас едем в Воронеж на канц, параллельно пишу сценарий. Может, купишь билет, да и рванешь сюда? Прокатимся по городам, додумаем все, а в Москве приступим к съемкам. Только я спину сорвал, даже реп на карачках читаю.
— Прости, но, наверное, нет. В смысле, это интересно, кино и все такое, но у меня совещание. Прямо сейчас, — быстро нашелся я, хотя в начале разговора казалось, что я не смогу вспомнить и своего имени.
Я пожелал ему скорейшего выздоровления, и мы попрощались. А через несколько дней он приехал в Москву. Обычно аккуратный, он был в белой футболке с чайным пятном, со стрижкой, как у малолетнего преступника, а его глаза пылали вдохновением и безумием, было ясно, что он не отступится от своего сериала и от меня. Я же, со своим унынием, чувствовал себя кем-то вроде слабоумного малыша рядом с энергичной мамашей.
Жука заселился ко мне. Я был так растерян, что понял это только на следующий день, когда он решил убраться в квартире и засыпал полы «Пемолюксом».
У меня было довольно грязно. По-настоящему грязно. Кухня была вся в жиру. На стеклопакетах осели слои пыли, спрессовавшиеся в грязь. Грязь, жир, пятна самого разнообразного происхождения. Удивительно, что он набрался смелости разгрести это все.
— Давно ты не убирался?
Я вспомнил, что последний раз здесь убиралась Кристина. Это было не так уж давно, так что замусорить кухню мне удалось в рекордные сроки.
Жука бодро налил воду в таз, насыпал средство, бодро стал вытирать пол. Мне нравился его настрой. Не теряя бодрости, веселого непринужденного настроя, он взялся за газовую плиту, и тут завяз. Это был вызов даже для мастеров уборки. В конце концов плита его сломила, хотя он не признавал поражения до последнего.
— Уборка — это чистый кайф! — уже несколько вымученно повторял он, хотя было видно, что тряпка вот-вот вывалится из его рук и он сам от усталости упадет на пол. Но он еще долго сопротивлялся.
Всю ночь я ворочался, вспоминал, как Кристина лежала рядом со мной на этом диване, как я мягко прижимался к ней сзади, и нам совсем не было тесно вдвоем. Я вспомнил, что ее любимым словом было «милый». Она часто повторяла его, иногда и по нескольку раз. «Милый, милый, милый», — говорила она. Мне нравилось. Я несколько раз произнес это слово вслух — негромко, чтобы Жука не решил, что я так зову его к себе, или что я сумасшедший.
Жука, поспав пару часов, зашевелился на кухне, опять стал что-то тереть, потом опять защелкал по клавишам. Наверное, доубирался и теперь работает над сценарием, подумал я с досадой. Умеет же человек увлечь себя чем-то до такой степени, что ему становится наплевать на сон. Я подумал, что если попробовать отдаться этому процессу, попытаться заразиться безумным энтузиазмом от Жуки, то тогда, возможно, я смогу выкинуть из головы Кристину.
Жука спрашивал о моих делах, но было видно, что вопросы эти формальные: голова его доверху забита «Русским лесом», и больше туда ничего не поместится, не стоит и пробовать. Я жалел его и не отвечал, хотя вообще-то я больше всего любил говорить с Жукой о женщинах. Впрочем, сейчас ему было даже и не до женщин. Без большого дела Жука пил и лежал, впустую ходил по городу — он не умел размеренно жить, а либо разлагался, либо был как стрела, летящая к цели.
Жука мечтал о режиссерской карьере довольно давно и уже предпринял несколько попыток в этом направлении. Я видел его короткометражку и клип, и меня они слегка настораживали. Короткометражка называлась «Мужики не лижут», и там на протяжении всей картины герой находился в туалете, ссал на сиденье унитаза, нюхал пальцы, вынимая их из трусов, в общем, смотреть было неприятно, а клип был очень динамичный, правда, немного смущало, что герой ни на секунду не прекращая дрочит.
Все-таки я был воспитан в консервативной среде, и оказываться в роли такого героя не хотелось. Но в этом было и что-то манящее. Я сразу понял, что одновременно хочу и боюсь этого.
В этот раз Жука придумал сериал о друзьях, писателе и издателе, которые начинают свой путь в литературном бизнесе. Издатель был жуликоватым активным парнем, которого должен играть сам Жука. Мой персонаж, писатель, был стеснительным ипохондриком, и в каждой серии он ходил на прием к новому врачу и находил новую работу. С женщинами у него, само собой, не ладилось.
Я почитал поэпизодный план, и возникло ощущение, что сериал может и в самом деле выйти очень хорошим, но при условии, что главную роль буду играть не я. Думаю, практически любой человек сгодился бы на нее гораздо лучше. Казалось, что я не могу даже просто стоять в кадре. Даже сыграть официанта, который ставит на стол кофе или просто стоит в массовке. Причем я осознавал свою полную актерскую несостоятельность еще с детства, и это даже не было связано с каким-то позорным фактом моей биографии, мне для этого вовсе не требовался позорный факт. Я мог представить себя кем угодно, но актером не мог представить себя даже в самых вольных фантазиях.
Жука, напротив, был убежден, что, если человек не дебил, то через несколько дней он втянется. В том, что я не дебил, были сомнения.
Жука записал на флэшку фильмы, которые требовалось посмотреть, чтобы подготовиться к роли. Кроме того, он сказал, что мне необходимо исправить дикцию, для этого нужно читать вслух с карандашом во рту, или другим предметом, который бы затруднял речь. Видя, что дело принимает серьезный оборот, к ночи я так разволновался, что даже почти забыл о Кристине. На этот раз я пил «Алушту», чтобы не думать о кинематографе.
Жука, просыпаясь часа на три раньше меня, одновременно писал сценарий, выбивал офис, набирал команду, планировал съемки. Неистовая жизнь бурлила рядом со мной. Я безвольно лежал за тонкой стенкой, но уже чувствовал, как эта воронка потихоньку засасывает и меня. Уже через несколько дней мне тоже захотелось кому-нибудь позвонить и что-то выбить. Я начал с малого и сунул в рот обкусанный карандаш. На столе лежал раскрытый на середине сборник рассказов Сэлинджера.
Офисом стала студия знакомого скульптора Жуки возле «Багратионовской». В центре стоял огромный, по виду не очень устойчивый памятник писателю Шолом-Алейхему, с коряво вылепленным семисвечником на постаменте. На стенах висели мечи и топоры с поржавевшими лезвиями. Жука прохаживался среди бюстов философов, покачивавшихся от его шагов, потом подбегал к доске и быстро писал мелом или зачеркивал уже написанное. Мне казалось, что быть таким энергичным просто нельзя — либо он под спидами, либо на батарейках.
На пробы стали приходить актеры. Настоящим актером среди них был, кажется, только один парень, студент ВГИКа, остальные были людьми, найденными по объявлению. Что-то объединяло их всех между собой — было даже трудно понять, что именно, может, странное сочетание уверенности в себе и ранимости, может, просто легкая доля безумия в глазах. Жука наставлял на них камеру и, задавая неожиданные вопросы, записывал их реакции. Уже вечером, когда мы сидели дома, он пересматривал отснятый материал. Жука по-прежнему не отдыхал ни минуты. В одну из ночей я проснулся от тог