– Против? Ты что! – сказал Шамурин. – За кого ты принимаешь меня? Наоборот!
Он дал Гаврилову двухкопеечную монетку, Гаврилов вошел в светящуюся внутри будку автомата, и Шамурин прикрыл снаружи за ним дверь, оставшись под дождем.
– Люсенька! – обрадованно крикнул Гаврилов, когда услышал в трубке голос жены. – Это я, ты меня потеряла, но ты не сердись: мы тут у Охлопкина сидели, матч смотрели, а сейчас я тебя из дома хочу вытащить.
– Куда это вытащить? – обеспокоенным и радостным вместе с тем голосом спросила жена. – Ты откуда звонишь?
– От метро, метро «Рязанский проспект» называется, – крикнул Гаврилов, вконец счастливый. За четырнадцать-то лет он уже узнал свою жену, знал, что она не рассердится его исчезновению, но все-таки, чем черт не шутит, побаивался в душе. – Мы сейчас с тобой русские народные песни слушать поедем.
– Куда это? – уже не радостно спросила жена. – Концерт, что ли, какой-нибудь? Ночью-то?
– Куда поедем? – приоткрыв дверь, высунулся наружу Гаврилов.
– Куда! – сказал Шамурин. – Ко мне. Где живу. В Лось. Район такой.
– В Лось, Люся! – снова в трубку крикнул Гаврилов. – Район такой. К Шамурину, хороший мужик, вместе работаем. Это у него мать поет. Прошлого века рождения человек! Давай собирайся.
– С ума сошел, – сказала в трубке жена. – Ночь же полная. Время сколько, ты знаешь? Пол-одиннадцатого почти.
– Ген! – снова высунулся из будки Гаврилов. – Люська моя говорит – поздно. Пол-одиннадцатого, говорит.
– А! – махнул рукой Шамурин. – Самое время. Я попрошу – мать всегда пожалуйста. Она, пока меня не дождется, никогда не ложится. Час ночи, два ночи – ждет меня. Скажу, спой, мама, – споет!
– Ничего, Люся! – влез обратно в будку Гаврилов. – Все нормально. Давай собирайся.
– Собирайся, – сказала жена. – А Надька – одна дома?
– А что? – сказал Гаврилов. – Маленькая, что ли? Пусть спит, давит себе. Упадет, что ли? Интересный человек, Люська, петь будет, прошлого века рождения, судьба какая… нас приглашают – ну, давай.
– Нет, Петя, ну перестань, – попросила жена. – Поздно. Домой давай.
– Ну вот… – огорченно развел руками, оторвав трубку от уха, Гаврилов. – Ей же хотят, а она…
– Ну-ка, дай я попробую, – оттянув дверь, втиснулся в будку, мазнув Гаврилова по щеке бородой, Шамурин.
Гаврилов молча отдал ему трубку и вышел на улицу. Он сунул руки в карманы ватника и прошелся вдоль ряда красных, ярко освещенных внутри автоматных будок. Шамурин, неслышный из-за стекла, что-то говорил в трубку, выпячивая нижнюю губу и ударяя себя свободной рукой в грудь. Гаврилов попросил прикурить у вышедшего из метро мужчины, прикурил от поднесенной зажигалки, низко наклонившись над ней, чтобы не мешал дождь, и, когда распрямился, увидел, что Шамурин выходит из автомата.
– Все, Петь, полный порядок! – взмахнув рукой, крикнул Шамурин. – Ждем твою жену на метро «Дзержинская» через тридцать минут и едем оттуда ко мне на такси для скорости.
Такси на площади Дзержинского ловили после прихода Люси минут двадцать. И когда наконец поймали, сели и поехали, Люся, поглядев на светящийся циферблат на панели перед шофером, опять вздохнула обеспокоенно:
– Ой, поздно, ну поздно…
– Ничего не поздно, –услышав, обернулся к ним с переднего сиденья Шамурин. – Автобусы у меня там ходят, электричка рядом, такси. Если надо будет, по телефону вызовем.
– А вы хоть позвонили, предупредили, что мы едем? – с обеспокоенностью спросила жена.
– Ничего не надо предупреждать, ни к чему, – сказал Шамурин. – У меня мать, я ж говорю, пока меня не дождется, не ложится. Ждет меня. У тебя где мать? – совсем развернулся он спиной к ветровому стеклу, чтобы видеть Гаврилова.
– В Первоуральске, – сказал Гаврилов. – Я из Первоуральска, город такой.
– Плохо, – качнул своей круглой, крепкой головой Шамурин. – Не любишь ты мать. Я свою к себе привез. Не хотела. А я кулаком: «Ты что, в наземе здесь своем жизнь кончать будешь?»
– Они у меня оба там с отцом в Первоуральске, – вставил Гаврилов, – как я их повезу?
– Стыдно же, – не слушая его, посмотрел теперь на Люсю Шамурин. – Я в ванне с кафелем моюсь, а она – в бочке, банька у нее развалилась. Реветь мне, вот не поверите, захотелось, как я эту бочку увидел.
– Так подправили баньку бы, – сказала жена.
– Ни к чему, пусть в ванной лучше, – с удовольствием хохотнул Шамурин и крепко потер бороду на щеке ладонью. – С кафелем. С розовым.
Такси, звонко шебурша шинами, неслось по пустынному уже, с редкими машинами проспекту, взносилось на мосты – один, другой, нырнуло под третий и поехало, крутясь в поворотах направо и налево, следуя командам Шамурина, по каким-то колдобистым неосвещенным улочкам, и по тому, что окна горели только у самой земли и не было трех в ряд, ясно было, что дома одноэтажные, индивидуальной застройки. Водитель чертыхался:
– Да я днем-то сюда не езжу, фу, дьявол! Занесло с вами…
Потом, свернув в очередной раз, въехали вдруг в хвойный лес, исчезавший стволами в черной вышине, а затем так же неожиданно выскочили из него на многоэтажный современный микрорайон, каменную мешанину башен и девятиэтажек, редко кое-где расцвеченную прямоугольниками освещенных окон, и Шамурин скомандовал:
– Вон, к тому дому, ко второму подъезду.
Таксист подогнал «Волгу» к одной из спаренных башен, Шамурин вытащил из кармана рубль и, обернувшись к Гаврилову, попросил:
– У меня нет больше. Добавь. Дома потом рассчитаемся.
Гаврилов пригнулся, глянул между сиденьями на счетчик – окошечки показывали три с полтиной.
У него от выезда в совхоз тоже остался рубль, и полтора рубля добавила Люся.
– Все, приехали, – вываливаясь из кабины, довольно сказал Шамурин, снова с шуршаньем потирая ладонью бороду.
4
В лифте, с легким поскребыванием запахнувшем за ними автоматические двери, ехали молча. Шамурин, как вошли в подъезд, враз посуровел, брови у него сдвинулись к переносью, и он все пошоркивал и пошоркивал ладонью по бороде на щеках.
Холл перед квартирой с горящей под потолком лампой дневного освещения был закрыт. Шамурин пошарил по карманам, постоял в задумчивости и позвонил.
Ни одна из трех дверей внутри холла не открылась. Подождали. Шамурин снова поднес руку к кнопке, помедлил, помедлил – и позвонил.
Открыли после третьей попытки. Не то чтобы открыли, а дверь квартиры справа немного приотворилась, на ширину цепочки, и оттуда глянули на них чьи-то глаза. Потом дверь снова захлопнулась, Гаврилов ждал – сейчас она откроется на полную ширину, но дверь не открывалась.
– По-моему не очень-то хотят нас пускать, – с быстрым смешком проговорила Люся.
– Ничего, ничего, – обернувшись, успокаивающе помахал рукой Шамурин.
Прошло около минуты, и дверь снова отворилась. Теперь она отворилась по-настоящему, и из нее, сонно помаргивая, придерживая руками халат на груди, вышла женщина, отомкнула дверь холла.
– Это я, – шепотом почему-то сказал Шамурин, переступая порог. – А это со мной, – махнул он рукой на Гаврилова с Люсей.
– Вижу, – отозвалась женщина и, не проявляя никакого желания познакомиться, пошла обратно в квартиру.
– Пойдемте, – все так же почему-то шепотом позвал Шамурин. И пояснил: – А это моя жена, Валя зовут.
Они зашли в квартиру, и Гаврилов с размаху закрыл за собой дверь.
– Тсс! – с приложенным к губам пальцем повернулся к нему Шамурин. – Раздевайтесь давайте. Вот сюда.
Жена его, взмахнув полами халатика, скрылась за комнатной дверью.
Квартира была точно такая, как у Гаврилова. Та же малюсенькая, тесная прихожая, та же, вон видно, кухня, то же все расположение дверей – те же, выходит, тридцать два метра двух совмещенных комнат. По узкому короткому коридорчику, ведущему на кухню, были натянуты веревки, на них висели мокрые белые и голубые пеленки, марлевые подгузники в желтых пятнах, ползунки, косынки, в квартире стоял волглый кислый запах младенческих испражнений.
– Проходите, – сказал Шамурин, показывая в сторону кухни.
Кухня тоже была вся завешана пеленками, стол был заставлен грязной посудой, мерными детскими бутылочками с сосками на горлышках и без, валялась какая-то засохшая колом, в розовых потеках марля.
Как-то вся эта обстановка не подходила к тому, что было обещано. Гаврилов смятенно посмотрел на жену, встретился с ней взглядом и испуганно, торопясь, отвел глаза.
Шамурин с сосредоточенным, суровым лицом завернул пеленки болтающимися концами на веревку и подставил к столу табуретки:
– Садитесь.
Гаврилов с женой молча сели.
Шамурин стал собирать со стола грязную посуду – тарелки звякали, не укладывались одна в другой, звонко задребезжав, вывалились на пол ложки.
– Давайте я помогу, – вскочила со своей табуретки Люся.
– Тсс! – обнажил крепкие белые зубы Шамурин. – Не надо, я сам, все в порядке.
Гаврилов снова встретился взглядом с женой и снова, так же быстро, отвел глаза.
– Геннадий! – шепотом позвала Шамурина из прихожей жена.
Шамурин с грудой тарелок в руках вздрогнул, торопясь, с грохотом пристроил ее сверху такой же груды в раковине, бросил Гаврилову с женой: «Сейчас», –и выскочил из кухни.
Из прихожей донесся приглушенный шепот – жена что-то спрашивала IIIамурина, он отвечал, потом оба они замолчали, и спустя мгновение Гаврилов услышал, как дверь в комнату открылась и закрылась. Он сидел спиной к коридору, оглянулся, чтобы увидеть, что там делается, и жена сказала ему, тоже шепотом:
– Они оба ушли.
Гаврилов вернул голову в нормальное положение и, пригнув ее к столу, стал водить грязным обломавшимся ногтем по клеенке, вырисовывая невидимую многоконечную звезду. Улица, дождичек, затем стремительная езда в машине через весь город с рвавшимся в кабину через приоткрытое окно острым сырым ветерком повторно проветрили его, и воздух перед глазами вновь потерял свою зыбкую текучесть.
– Может, пойдем? – шепотом предложила жена.