Сегодня она была в новом, темно-синем, свободно спадавшем от лифа широкими складками, платье, сделала, стянув волосы на затылке в тугой крепкий пучок, строгую, гладкую прическу, и опять этот контраст между подчеркнутой женственностью платья и аскетической, монашеской простотой прически как бы выявлял в ней всю ее зрелую, яркую женскую прелесть.
– Ты хочешь, чтоб я попел? – поправляя очки на переносье и светлея лицом, спросил Богомазов.
– Ну, конечно, – все так же улыбаясь и глядя на него, сказала Ириша.
Наташа выбралась из-за стола и вышла на кухню.
Ей было обидно и грустно. Ей было обидно, что Савин пьет рюмку за рюмкой, будто ее и нет рядом, будто ему здесь совершенно нечего делать, кроме как напиться, и ей было грустно, что новая, иная, ее собственная, отличная от их жизнь началась, ей надо жить ею, ступать по ней куда-то вперед, а она вместо этого снова здесь, в их жизни, среди всего того, что переросла, что уже отринула, и снова, в тысячный раз, должна слушать все те же песни Богомазова под гитару.
– Попутный ветер наполняет нам паруса мечты… – пел в комнате Богомазов.
«Тогда уж ветер мечты, а не паруса мечты», – подумала Наташа. Она взяла с подоконника чьи-то сигареты, нашла спички и закурила.
Из комнаты вышел Столодаров.
– Натанька! – вполголоса сказал он, стоя на пороге кухни, и повторил: – Натанька!
– Что? – отозвалась Наташа.
– Пойдем погуляем по свежему воздуху, – сказал Столодаров. – В новогоднюю ночь нужно не в душном помещении сидеть, да еще без елки, а гулять по улицам.
Наташа отвела занавеску и посмотрела в окно. За ним была темнота, и в этой темноте горели кругом сотни других окон. Город праздновал наступление нового года, нового счастья.
– Пойдемте, Коля, – сказала Наташа. – Вы мне будете рассказывать о своих кристаллах. Как вы их выращиваете и с чем потом едите.
Они прошли в прихожую, оделись, стараясь не шуметь, и, выходя, постарались как можно тише хлопнуть дверью.
Ночь была морозная, с высоким звездным небом, наполненная сотнями близких и дальних звуков: музыкой, голосами людей, песнями, завыванием автомобильных моторов. Где-то над головой выстрелила хлопушка.
– Так рассказывать тебе, Натанька, о моих кристаллах? – спросил Столодаров, пытаясь обнять Наташу.
– Нет, Коля, – отстраняясь, сказала Наташа. – Вы мне уже вполне достаточно как-то рассказывали о них.
В тот раз, когда Столодаров провожал ее до дому, всю дорогу он рассказывал ей о своей работе и уговаривал, выбирая профессию, остановить свой выбор на химии.
– Мы можем вообще заняться чем-нибудь другим, – беря ее под руку, останавливая и разворачивая к себе, сказал Стлодаров.
– Ой, Коля! Ну, пожалуйста. – Наташа высвободила руку и укоряюще посмотрела на него. – Не надо со мной так. Вы взрослый человек, а я еще совсем маленькая. Расскажите мне действительно о чем-нибудь, расширьте мой кругозор.
Она пошла дальше по тротуару, Столодаров догнал ее и снова взял под руку.
– Вся в сестричку, вся, вылитая, – в восхищении сказал он, шагая рядом, и черные лохматые брови его тоже восхищенно двигались. – Та такая же: голой рукой не возьмешь.
– А и не надо брать, – как можно равнодушнее сказала Наташа. Ей было приятно сравнение с Иришей. – Зачем же брать, что вам не принадлежит.
Столодаров захмыкал.
– А кому же оно принадлежит?
– Вы о чем? – Сердце у Наташи обмерло. – Вы можете яснее, Коля?
– Яснее… Хм. Яснее… – Столодаров искоса заглянул Наташе в лицо. – У тебя что, – спросил он затем, – в самом деле роман с Савиным?
Сердце у Наташи заколотилось, будто сорвалось со своего места, будто побежало, побежало, силясь уйти, скрыться, спрятаться от кого-то.
– Это откуда вы взяли? – напряженным, обрывающимся голосом спросила она.
– Говорят.
– А сейчас про нас с вами говорят: хлопнули дверью – и исчезли куда-то.
Мимо них прошла подвыпившая компания парней и девушек человек в десять, один из парней нес в руках переносной магнитофон, и Наташу со Столодаровым на мгновение охлестнула волна жестяной, дребезжащей громкой музыки.
– Так отрицаете, Натанька? – спросил Столодаров, когда компания со своей оглушающей музыкой отошла от них.
– Ой, бога ради, перестаньте. – Наташа высвободила свою руку из его. – Вы для этого меня позвали гулять – портить мне настроение? Расскажите лучше анекдот. Это у вас хорошо выходит.
Столодаров захохотал:
– Та-ак-с! Ладно… Замнем для ясности. Анекдот, значит?
Он рассказал Наташе подряд анекдотов десять, ни одного Наташа не знала и, как всегда, когда слушала Столодарова, досмеялась до того, что заболел живот.
– Ну вот, Столодаров, – сказала она, – можете же вы быть прелестью, когда захотите.
– Прелестью. Хм. Когда захочу… – двигая из стороны в сторону своей тяжелой челюстью, проговорил он. – Вся всестричку, вся, вылитая…
За освещенными окнами в домах двигались человеческие фигуры, танцевали, курили, из открытых форточек выплескивалась в морозную заснеженную темноту музыка.
Когда Наташа со Столодаровым вернулись, за столом уже никто не сидел, проигрыватель был включен на полную мощность, и в комнате танцевали. Все было так, как обычно по субботам, только сегодня была не суббота и стояла ночь.
В кухне на табуретках у окна сидели Ириша с Масловым. Ириша курила, а Маслов, перегнувшись в пояснице, раскачивался из стороны в сторону и говорил что-то, из коридора не слышно было – что, доносилось одно только неясное глухое бубнение: «Бу-бу-бу-бу…»
– Не помешаю? – вошла к ним Наташа.
Ириша взглянула на нее с неуверенной затаенной улыбкой, Маслов повернул голову, посмотрел невидяще и махнул рукой:
– О-один черт…
«Погоди, не говори ничего», – приложив палец к губам, глазами сказала Наташе сестра.
– Я не удержался, да, не удержался… за это меня извини… ну,. – проговорил Маслов, раскачиваясь из стороны в сторону, и было видно, что фразу эту повторяет он в сотый, может быть, уже раз. – Мне надо уйти от нее… мне надо, я сам знаю… я пробовал… но я не в состоянии! – Он закрыл лицо руками, с силой провел по нему ладонями, будто хотел размять его, и, шумно вздохнув, отнял руки. – Я не в состоянии!.. Она так красива, Ириш… с ума сойти, как красива! Мне только красивая женщина нужна, только красивая… понимаешь? Я снова женюсь на такой же… и снова она будет мне изменять. Шило на мыло… Говорят же ведь, а… кто это сказал? Красивая женщина – как интересная книжка… всегда потрепана…
– Ну, Алик, – сдерживая улыбку, взглянув на Наташу и подмигнув ей, сказала Ириша. – Если интересная, то тогда терпи.
– Я терплю! Я терплю!.. – снова закрывая лицо руками, сдавленным голосом сказал Маслов. – Мне только тяжело… мне тяжело, ты пойми… потому и не удержался… за это меня извини…
– Я извиняю, извиняю, она ведь сама первая. Все, успокойся, хватит, – похлопала Ириша Маслова по колену. – Хватит, все.
Дверь ванной раскрылась, отлетела до упора и, с глухим стуком отскочив от стены, ударила вышедшего из ванной Савина по плечу.
– Са-амбистка… а! – пробормотал он, захлопывая дверь и потирая ушибленное плечо. Волосы у него были мокрые, с них капало, и свитер на плечах и груди тоже намок. – Ната-ашенька! – увидел он Наташу, прошел на кухню, обнял ее, тут же отпустил и плюхнулся на табуретку. – Ири-ишка! – поглядел он на Ирину и перевел пьяный, мучающийся взгляд снова на Наташу. – Освежался, – показал он рукой на мокрую голову. – Сколько времени? Транспорт еще не пошел?
– Я терплю!.. – мычащим голосом проговорил сквозь прижатые к лицу ладони Маслов. – Терплю…
– Транспорт, Сеня, часа через полтора пойдет, – сказала Ириша. – М-м, долго, – помотал головой Савин. – Перепил я… А ты, – он взял сжавшуюся, испугавшуюся его такого вида, того, что он каким-либо образом выдаст сейчас их тайну, Наташу за руку и притянул к себе. – Ты куда это со Столодаровым шлялась?
– Пожалуйста… не надо так, – боясь взглянуть на сестру, чуть не плача, проговорила Наташа. – Мне больно, ну, Арсений же!.. .
– Ну-ка перестань, – сказала Ириша, вставая, взяла Савина за указательный палец и резко отогнула его наружу. Савин вскрикнул, дернулся и отпустил Наташу. – Маловато ты, пожалуй, в ванной посидел.
– Пожалуй, – неожиданно легко согласился, мотнув головой, Савин, встал, покачиваясь, прошел к ванной, открыл дверь, снова исчез за ней, и через секунду послышался шум льющейся воды.
Наташа подняла глаза на сестру – Ириша, глядела на нее пристальным, настороженным и словно бы виноватым взглядом.
– Ты с ним что, – сказала она негромко, чтобы не услышал Маслов, запнулась и, помолчав мгновение, договорила: – Ты с ним спишь?
Наташа смотрела на сестру и не в силах была сказать то, что, знала, следовало сказать: «нет».
– Нет? – спросила Ириша.
– Да, – сказалось у Наташи против воли, и сразу стало легче: все, теперь все.
– Ты с ума сошла! – заплетающимся языком выговорила Ириша. – Да ты что! ..
– А что? – стараясь изобразить удивление и улыбнуться, спросила Наташа. – Что в этом такого. Я его люблю.
– Я терплю… – Маслов оторвал руки от лица и, вздохнув, поднялся с табуретки. – Я терплю, Ириш, терплю…
Он пошел с кухни, пришаркивая ногами, высокий и гибкий, и Наташа, предупреждая все дальнейшие вопросы, слова, восклицания сестры, сказала быстрым шепотом;
– Я знаю, что ты мне скажешь. Да, да, я согласна со всем, да… но не надо, не говори, прошу тебя. Все равно ведь ты ничего не изменишь, и я ничего…
Ириша посмотрела на нее долгим, несчастным взглядом, опустилась на табуретку, поддернув платье, подперла подбородок рукой, облокотившись о стол, и закрыла глаза.
– К чертовой матери! – сказала она затем, открывая глаза и выпрямляясь. – К чертовой матери, пора прикрывать балаган, повеселились. Собачиться уже начали, кидаться друг на друга, всё.
– Что… хочешь отменить субботы? – робко спросила Наташа, стоя над сестрой.
– Да, отменить, – сказала Ириша. – Всё.