– Плохо мне без тебя, – сказал я.
– Давай все эти жалобы оставим при себе, – по-прежнему сухо ответила она.
Был день, я звонил ей на работу, и она говорила со мной еще довольно сдержанно.
– Я нашел свой блокнот, – сказал я. – Тебе это не интересно?
– Я не сомневалась в этом, – отозвалась она. – Все? Больше тебе от меня ничего не нужно?
– Только весь текст смыло водой, – с тупой безнадежностью пробормотал я, вновь и до конца теперь понимая, что все между нами кончено.
– Обратись к криминалистам, – с небрежной язвительностью, не замеченной, наверное, даже ею самой, сказала она. – До свидания.
Толстый, самоуверенный зуммер пропорол мне барабанную перепонку, и я положил трубку.
Я вновь взял в руки вспухший, со вскоробленными, пожелтевшими листами блокнот, постоял над ним, вглядываясь в бессмысленные слова, слоги, черточки, и швырнул обратно на стол. Блокнот проехался по его полированной глади, толкнул авторучку, она откатилась к настольной лампе, ударилась об ее основание, и от удара с нее слетел колпачок. Я взял ручку и попробовал перо на обложке блокнота. Оно царапало – видимо, от удара жало заскочило одной половинкой на другую, – и в этот же миг меня осенило: когда я записывал свои мысли об эксперименте, в ручке у меня кончились чернила, перо почти не писало, но мне не хотелось прерываться, я поминутно встряхивал ручку и жал на перо изо всех сил – так что на бумаге должны остаться довольно отчетливые следы, и мне в самом деле надо обратиться к криминалистам.
Я бросил блокнот в портфель и, выйдя на улицу, схватил такси. Меня всего так и трясло от нетерпения, ехать обычным транспортом я был просто не в состоянии.
Через два часа рядом с блокнотом в портфеле у меня лежала официальная бумага от нашего института в институт криминалистики с просьбой восстановить утраченный текст, содержавшаяся в котором информация крайне нужна для важных исследований…
Ехать домой, оставаться в своей квартире один я боялся. Я напросился в гости к своему товарищу по работе, уговорил его даже собрать небольшую компанию и вечер провел в острословии, шутках, пустых, незначительных и веселых разговорах обо всем на свете. Не поехал я домой и на следующий вечер, и на третий.
На четвертый день я получил расшифровку. Не удалось восстановить примерно одну пятую часть текста, но того, что восстановили, было вполне достаточно. Я ехал в тряском, грохочущем поезде метро к себе в институт, читал-перечитывал эти отпечатанные на машинке две странички написанной мною три месяца назад разработки эксперимента, и все узнавалось, все восстанавливалось в памяти – просто поразительно, почему же я ничего не мог вспомнить: отлично все помню.
По приезде я тут же собрал лабораторию и стал излагать суть нового эксперимента, к осуществлению которого приступим с сегодняшнего же дня, вот с этого мига.
8
В дверь позвонили.
Я сидел в расслабленной, ленивой позе в кресле перед телевизором, задрав ноги на сиденье стула, смотрел очередную серию какого-то многосерийного фильма про звероватых сибирских мужиков и баб, ничего не понимал, да и не собирался понимать – я устал за день, болела голова, и мне хотелось посидеть, ни о чем не думая. И вставать, изменять найденное наконец удобное положение тела мне также не хотелось, и я не встал на звонок, остался сидеть – может быть, это случайно позвонили ко мне, может быть, кто-то ошибся и звонков больше не будет.
Но после долгого, чуть ли не в минуту, перерыва позвонили снова.
Кряхтя, я спустил ноги на пол и пошел в прихожую. Дернул за шнур выключателя и открыл дверь.
Передо мной стояла хорошенькая молодая женщина с яркими, цвета тополевой коры серыми глазами, она была смущена, и эта ее смущенная неловкая улыбка очень шла ей, она освещала ее хорошенькое милое лицо ясностью и чистотой.
– Слушаю вас, – сказал я.
– Простите, это, видимо, неожиданно… – все так же смущенно улыбаясь, сказала она. – Как вы себя чувствуете?
Это и в самом деле было неожиданно: приходит незнакомая женщина и справляется о твоем самочувствии. Явно ей был нужен кто-то другой.
– Вы не ошиблись? – спросил я. – Вам я нужен?
– Вы, – сказала она. – Вы меня не помните, да? Я вам обязана… В общем, чепуха, конечно, вы меня посадить хотели, в автобусе… но я вам благодарна… а тогда вот, весной, у вас было такое лицо… Я никак не могу успокоиться, сколько времени прошло, у вас что-то ужасное было, может, вам помощь требовалась… у вас все в порядке, скажите?
Фантастичнее повода для появления у незнакомого практически человека я, пожалуй, и не придумал бы. Надо же, я совершенно не запомнил, какая она, за те две встречи, – совершенно никогда не виденное мною лицо, ну совершенно.
– Вы проходите, – приглашающе махнул я рукой, чувствуя, как мне на лицо выползает такая же, как у нее, смущенная улыбка. – Что я вас здесь держу. Вы извините…
– Нет… да, благодарю, – сказала она, делая шаг вперед и не переступая порога. – Но вы как себя чувствуете, у вас все нормально, скажите? Может, вам какая-то помощь нужна, нет? Вы меня извините, это, может быть, даже назойливо, не знаю, но я с того времени все время мучаюсь: вот человек хотел мне помочь, и вот ему плохо, а я осталась стоять, не окликнула его, не спросила…
Я почувствовал, что сейчас разревусь. Будто какая-то теплая волна омыла вдруг давно уже, так что я свыкся с ним, засевший в груди острый болезненный камешек, он оказался ледышкой, его мгновенно начало разъедать этой волной, растапливать, и грудь мне переполнило.
– Да давайте же… пройдемте, – осекающимся голосом сказал я, –что мы на пороге… А я опять вас не узнал. Все у меня сейчас нормально, да… благодарю. А как вы узнали, где я живу?
Она переступила через порог и стояла теперь под замирающим, заканчивающим качаться шнуром выключателя.
– Я видела, куда вы зашли. Мой дом здесь, рядом, я на следующей остановке схожу обычно.
– И что же, – потрясенно спросил я, – вы искали меня… обошли все двенадцать этажей?
– Нет, – пожала она плечами. – Только четыре. Вы ведь живете на четвертом этаже. Ну, так скажите же мне: могу я вам чем-то помочь, если нужно?
Полторы минуты назад я хотел быть только один, один – и чтобы не было больше никого рядом, тем меня и устраивала эта коробка, набитая электроникой, что я, слушая какие-то человеческие голоса и видя какие-то лица, был все равно один, теперь я почувствовал, что не смогу, не выдержу; если она уйдет просто так, не побудет возле меня, – я побегу за ней, буду искать ее так же, как она меня.
– Зайдите уж ко мне, коли пришли, – попросил я. – По-моему, самое главное, что вы пришли, вот и заходите, спасибо вам…
Она прошла, села в кресло, в котором только что еще сидел я, и спросила напряженно-внимательно, с ясной ожидающей улыбкой глядя на меня:
– Я слушаю.
Как она знала, что именно этого все внутри меня и требовало – рассказать ей?!
Я сел на тахту напротив нее – и меня прорвало. Я говорил ей обо всем: о том, чем я занимаюсь и как все это у меня выходит, как я издергался и устал, как у меня начались галлюцинации и как это было ужасно, как я был любим женщиной и был брошен, как я потерял и нашел этот свой блокнот… Я говорил ей столько и такое, о чем никогда – десятой части того! – даже в пору самой великой нашей душевной близости, не говорил с Евгенией, не упоминая уже ни о ком другом…
* * *
– Дайте руку, – попросил врач. – Ладонями кверху, вот так. – Он быстро провел большим пальцем мне по ладоням, проверяя, не потные ли они, нагнулся над столом и так же быстро оттянул мне в сторону и в бок веко одного глаза, потом другого. – Значит, ничего подобного тому, что было, больше не случалось?! – в какой уже раз спросил он.
Он весь сиял доброжелательством, вниманием и участливостью, и лишь твердые движенья его рук выдавали в нем профессиональную жесткую бесстрастность.
– Нет, больше не случалось, – ответил я тоном исправно выполняющего всякое домашнее задание ученика.
– Спите хорошо, без кошмаров?
– Хорошо.
– Как у вас на работе? Поспокойнее стало, все утряслось?
– Утряслось. – Я улыбнулся.
– Что вы улыбаетесь?
– Да так…
– Может быть, вам кажется смешным, что недавно вас волновали какие-то там определенные вещи?
– Пожалуй, что так.
– Я очень рад вашему виду, – сказал врач. – Вы хорошо выглядите, я же говорил вам, что все будет хорошо. Давайте будем прекращать принимать лекарство. Вы сейчас, значит… – он заглянул в мою карточку, – ага, по полтаблетки три раза. Ну вот, давайте по таблетке раз в день, пейте так неделю – и прекращайте, Посмотрим, посмотрим… А потом, через месяц – снова ко мне. Это обязательно. Договорились? – с дружеским заговорщическим видом заглянул он мне в глаза.
– Договорились, – сказал я.
9
Часы у меня на руке показывали уже половину первого. Выстуженный, с заиндевевшими окнами автобус, по-ночному бешено, лишь коротко притормаживая у остановок, мчавшийся в белой, секущей снегом его лобовое стекло мгле, был пуст – лишь я да еще обнимающаяся парочка где-то на заднем сиденье. Я был в возбужденном счастливом опьянении – мы выпили на десятерых две бутылки водки и пять бутылок вина, – но я был пьян и возбужден не от выпитого, я был пьян от того повода, по которому мы выпивали, от того события, которое мы праздновали. Пойди укуси меня кто сейчас, пойди отбери у меня людей, закрой мне тему, срежь деньги – наоборот: подбросьте-ка всего того-этого… Бог знает, конечно, сколько еще до окончательных результатов – год, два, три, вся оставшаяся жизнь? – но дверца приоткрылась, открылся туннель за нею, и ясно уже, что брезжащий где-то далеко крохотной точкой свет – это тот самый искомый свет, и надо теперь лишь осилить путь до него. В руках у меня уже не кончик ниточки, готовый оборваться от каждого неосторожного потягивания, а целый моток – не зря я таскался со своим блокнотом аж к криминалистам.